Экономический кризис охватил Италию в 1930 г. и достиг апогея в основных отраслях промышленности в 1932 г. За этот период промышленное производство сократилось более чем на 1/4, безработица выросла в 3,5 раза и хозяйственная жизнь страны пришла в упадок^[1]. Особая острота кризисных явлений в итальянской экономике, связанная с ее слабостью, послужила одной из причин усиления вмешательства государства в. экономическую жизнь. В то же время мероприятия фашистского режима в хозяйственной области вписывались в более широкие рамки завершения строительства «корпоративного государства», охватывавшего социальную и экономическую жизнь страны.

Основные принципы корпоративной политики были изложены еще в «Хартии труда», одобренной Большим фашистским советом в 1927 г., однако осуществление этих принципов началось значительно позднее. В 1930 г. в законодательном порядке были определены функции Национального совета корпораций, существовавшего до тех пор лишь номинально, а в 1934 г. стали создаваться сами корпорации.

Практически это должно было означать преобразование профессиональных союзов в отраслевые корпорации, которые объединили бы предпринимателей и лиц наемного труда. Были созданы 22 корпорации, соответствовавшие различным отраслям народного хозяйства: промышленности, сельского хозяйства, торговли, банков, транспорта и т. д. Кроме того, в каждой провинции был создан экономический совет, координировавший деятельность корпораций в местном масштабе. Во главе всей организации стоял Национальный совет корпораций, в который помимо представителей работодателей и трудящихся входили делегаты фашистской партии, министры и их заместители, различные эксперты и специалисты: таким образом, как в самих корпорациях, так и в Национальном совете непосредственные представители производства [98] оказывались в меньшинстве. Более того, все члены совета назначались правительственным декретом, что полностью превращало его в бюрократический орган^[2].

Строительство «корпоративного государства» было закончено в 1939 г. реорганизацией высших законодательных органов государства. Место палаты депутатов заняла палата фашизма и корпораций, которая формировалась совместно фашистской партией и Национальным советом корпораций. Фашизм покончил с видимостью выборности, которая до тех пор сохранялась при формировании высших законодательных органов. Новое устройство отвергало «предрассудок», согласно которому представительство обязательно должно основываться на выборности. Вместо этого, как говорилось в докладе автора проекта реформы Джакомо Ачербо, утверждался принцип «прямого, органического и последовательного выражения ценностей, сил и интересов фашистского режима: с одной стороны, всего народа, охваченного и дисциплинированного фашистской партией, а с другой - производительных слоев, организованных в синдикально-корпоративную систему»^[3].

Таким образом, реальное осуществление корпоративной системы было далеко от синдикалистских идей раннего периода фашистского движения и даже от «равноправного сотрудничества производительных сил», которое провозглашала «Хартия труда». На ее характер наложил отпечаток тот процесс обюрокрачивания государства и усиления государственного начала в жизни страны, который переживал итальянский фашизм в 30-х годах. «Так называемое самоуправление производительных категорий, - говорил автор законопроекта об учреждении корпораций Рокко, - прекрасно сочетается с государственным вмешательством: личные интересы производителей являются не целью, а средством; они являются орудием, используемым государством в своих интересах»^[4]. Однако было бы ошибочным рассматривать корпоративное переустройство исключительно как элемент тотального огосударствления общественной жизни в Италии. Не случайно после многих лет проволочек итальянский фашизм приступил к строительству корпоративной системы в тот период, когда мировой экономический кризис наглядно показал органические пороки капитализма. Корпоративная система была призвана решить две задачи, которые имели важнейшее социальное и политическое значение: доказать способность фашизма «обновить» старую схему капиталистических отношений и в то же время противопоставить новую схему социалистической системе, успехи которой в Советском Союзе были очевидны. [99]

Корпорации изображались как надклассовые организации, призванные осуществить «социальную справедливость», преобразование классовых отношений в «постоянное и гармоническое сотрудничество». «В корпоративной системе, - писал фашистский профессор Э. Тозарелли в 1940 г., - классовая борьба, знаменитый «социальный вопрос», который занимал народы и экономистов, сменяется сотрудничеством классов, осуществляемым посредством трудовых коллективных договоров, мирным разрешением классовых конфликтов»^[5].

Другой апологет корпоративной системы, А. Пальяро, приписывал корпорации способность не только преодолеть классовые противоречия, но и уничтожить классы как таковые: «Фашизм мощной воспитательной работой ликвидировал всякую оппозицию и разделение между различными категориями труда... Сейчас в Италии понятия «буржуазия», «пролетариат», «мелкая буржуазия» и тому подобные являются словами, которые не содержат ничего, кроме исторической реминисценции»^[6].

Социальная действительность была прямо противоположной тому, что утверждала фашистская пропаганда. Так называемым «классовым миром», который выражался в отсутствии массовых выступлений трудящихся, фашистский режим был обязан в первую очередь своему репрессивному полицейскому аппарату, тотальному подавлению всякой оппозиции. Что касается «сотрудничества труда и капитала» внутри корпоративной системы, то здесь дело свелось к подчинению интересов трудящихся интересам частного капитала и использованию представителями монополий корпоративных органов в своих целях. Промышленники имели полную возможность решать в свою пользу вопросы условий труда и экономических отношений между работодателями и трудящимися. Паритетное начало, формально принятое в корпоративных органах, было сплошной фикцией: в то время как промышленники представляли в них реальную силу, от имени трудящихся в них выступали профсоюзные чиновники, назначаемые фашистскими властями.

Профессиональное объединение промышленников - Конфиндустрия - продолжало играть видную роль в системе фашистского государства. Что же касается эффективности корпоративных органов в разрешении трудовых конфликтов, то об этом красноречиво говорят цифры, опубликованные в печати: в 1936 г. из более чем 130 тыс. конфликтных дел корпорации разрешили 14 тыс., в 1937 г. из 142 тыс. - также только 14 тыс.^[7] Обилие трудовых споров, попадавших в корпоративные органы, служило свидетельством непримиримости классовых интересов, а низкий процент решенных дел говорил о полной неспособности этих органов [100] установить какое-либо подобие «классового сотрудничества».

Однако, по заявлениям фашистской пропаганды, корпоративное устройство должно было знаменовать собой не только «социальную революцию», но и установление «нового типа руководства экономической жизнью». По словам фашистских экономистов, он заключался в преодолении антитезы между либеральной свободой и социалистической централизацией. Роль арбитра в производственном процессе отводилась государству, которое должно было вносить в него плановое начало. «Основной принцип, - писал Тозарелли, - состоит в том, что государство, не занимаясь непосредственно производительной деятельностью, направляет ее и регулирует экономическое развитие нации. Государственная власть приобретает характер государственной диктатуры, противоположной классовой диктатуре, присущей социалистической системе»^[8].

На деле итальянский фашизм был весьма далек от установления эффективной государственной диктатуры в области экономики, поскольку он не только не покушался на принцип частной собственности на средства и орудия производства, но и постоянно подчеркивал его незыблемость. «Институт частной собственности представляет собой самый высший синтез, к которому пришли путем длительной исторической эволюции», - писал в 1940 г. экономист П. Микелис^[9].

Вмешательство фашистского правительства в экономические дела, усилившееся в годы мирового экономического кризиса, имело главной целью помочь крупным капиталистическим объединениям. При этом роль корпорации была весьма скромной, поскольку эта помощь осуществлялась или традиционными путями, или специально созданными органами. В тексте закона о принудительном картелировании предприятий одной отрасли, принятого в 1932 г., который теоретики фашизма считали первым актом вмешательства правительства в экономическую жизнь, корпоративные органы по сути дела игнорировались. Решение о принудительном картелировании принималось большинством голосов промышленников данной отрасли, иначе говоря - волею Конфиндустрии.

В новом издании закона о картелировании, который вышел в 1937 г., корпорациям отводилась гораздо более значительная роль. Так, они должны были контролировать слияние промышленных предприятий, и новые консорциумы обязывались отчитываться в своей деятельности перед корпорациями. Однако председателями корпораций, к которым направлялись эти отчеты, были представители тех самых консорциумов, которые они должны были контролировать. Нет ничего удивительного в том, что эти отчеты [101] никогда не приводили их к каким-либо решениям. Как пишет итальянский экономист Дж. Гуалерни, подробно исследовавший деятельность корпоративных органов, «эта документация никогда не служила для глубоких и серьезных исследований деятельности отдельных консорциумов, а те обзоры, которые делались, ограничивались простой регистрацией, без какой-либо оценки их влияния на экономику страны»^[10].

Важной прерогативой, которую получили корпорации по закону 1937 г., было монопольное право давать разрешение на открытие новых предприятий. Однако на практике и в этом случае решение попадало в руки руководигелей Конфиндустрии. Если они не были заинтересованы в открытии нового предприятия, то проходили месяцы и даже годы, прежде чем корпоративные органы давали подобное разрешение, и, наоборот, дело шло необычайно легко и быстро, если этому способствовали могущественные промышленные группы.

«Национальные интересы», а под ними чаще всего подразумевались планы усиления монополистических объединений, служили этикеткой для различных спекулятивных сделок. Система выдачи корпорациями лицензий на постройку новых предприятий оказалась еще одним средством в руках монополий для удушения какой-либо конкуренции. Это приняло столь широкие масштабы, что даже находило отражение в официальных документах того времени. Так, во время обследования хода строительства новых предприятий, проведенного в 1939 г., инспекция труда во Флоренции заявила, что «решения корпоративных органов всегда направлены на ограничение числа новых предприятий, что приводит к закреплению существующего положения в пользу монополий», а комиссия по труду Рима отметила, что «существует стремление захватить лицензии с единственной целью - исключить появление новых соперников»^[11].

В то время как корпорации объявлялись «основой государства», в действительности они часто были лишены возможности воздействовать на экономическую и социальную жизнь страны, ограничиваясь выработкой различного рода рекомендаций и проектов. Заседания корпоративных органов проводились редко, проходили сумбурно и носили чисто теоретический, а иногда схоластический характер.

В 1937 г. газета «Реджиме фашиста» поместила статью, в которой говорилось: «Если бы дуче собрал в одной комнате своих лучших сотрудников и предложил им написать сочинение на тему «Корпорации», и то не было хотя бы двух, которые были бы одного мнения»^[12]. В последние годы существования фашистского режима и после его краха многие фашисты-корпоративисты признавали неэффективность отдельных элементов системы, [102] а иногда и всего корпоративного сооружения в целом. Дж. Пала в журнале «Экономна фашиста» писал, что «все согласны с тем, что корпорациям не удалось получить того развития, которое давало бы им право занять достойное место среди основных институтов режима, приобретя реальные и практические функции, превратившие бы их в руководящий орган национальной экономики... Корпорации живут отрешенной от действительности жизнью, обсуждая какой-либо вопрос только в том случае, если инициативу в этом направлении проявляли иные органы, и не имеют никакой возможности для практической, серьезной и полезной деятельности»^[13].

После войны бывшие корпоративисты делали еще более знаменательные заявления. Так, один из теоретиков корпоративной системы, Дж. Паломба, писал в 1950 г.: «Совершенно очевидно, что корпоративная экономика существовала только в умах некоторых из нас - теоретиков, которые пытались, исходя из более или менее фантастических постулатов, основать то, что называлось новым строем. В действительности существовала лишь корпоративная политика и изменения касались лишь законодательных норм, ибо «гомо корпоративус» оставался обычным «гомо экономикус», который под влиянием обстановки лишь надел черную рубашку и принял прочие внешние атрибуты фашизма»^[14].

Иными словами, это означало, что крупный капитал использовал корпоративную систему только в той степени, которая способствовала его экономическим и социальным интересам. Капиталист, надевший черную рубашку, продолжал заботиться в первую очередь о собственных доходах.

Основные процессы итальянской экономической жизни в 30-х годах были связаны с «битвой за автаркию». Сам термин «политика автаркии» получил распространение в середине 30-х годов, однако усилия фашистского правительства для сокращения зависимости Италии от ввоза стратегического сырья стали предприниматься значительно ранее и главным образом в промышленности. Толчком для этого послужило применение экономических санкций против Италии во время итало-абиссинской войны.

По замыслу фашистских руководителей, политика автаркии должна была осуществляться путем выработки у итальянцев «автаркического духа», перестройки промышленности, направленной на достижение экономической независимости, путем сокращения импорта и увеличения экспорта. Главной целью этих усилий была подготовка к войне. «Автаркию следует понимать как общий принцип безопасности и усиления государства, который... регулирует обмен в соответствии с задачами нации, добиваясь ее независимости в определенных обстоятельствах, какими [103] являются войны», - писал один из экономистов того времени, О. Фантини^[15].

Для выработки у итальянцев «автаркического духа» был мобилизован весь пропагандистский аппарат. В бесчисленных статьях, брошюрах и исследованиях доказывалась необходимость автаркии для существования государства и достижения «высших целей итальянской нации».

Однако создание «автаркического духа» оказалось чрезвычайно трудным делом. Особенно сложным было «перевоспитание» в духе «национальных задач» хозяев итальянской экономики - крупных промышленников и финансовых заправил. Время от времени на страницах итальянских газет и экономических журналов появлялись гневные обвинения в адрес крупных промышленников. Так, некто П. Капоферри в сентябре 1938 г. писал в журнале «Экономна национале», что «деятельность некоторых промышленников превращает автаркические проекты, часто требующие больших жертв со стороны нации, в спекулятивные сделки в интересах монополий»^[16]. Однако дальше выступлений в печати дело не шло, и «автаркический дух» так и остался одним из многочисленных мифов фашистского режима.

Практические мероприятия в области автаркии включали реорганизацию промышленности, максимальное использование национального сырья, а также контроль и ограничение потребления.

Весной 1937 г. Муссолини объявил, что «корпорации мобилизованы для борьбы за автаркию, а Национальный совет корпораций должен рассматриваться как генеральный штаб, возглавляющий борьбу»^[17]. С этой целью в системе корпораций в октябре того же года была создана Верховная комиссия по автаркии, решения и рекомендации которой передавались непосредственно в государственные органы^[18].

В эту комиссию вошли представители крупнейших монополистических групп финансового и промышленного капитала, именовавшиеся «специалистами по отраслям». Предполагалось, что автаркическая комиссия совместно с корпорациями объединит отраслевые программы в «генеральный план национальной автаркии». В действительности такого плана не было создало до самого начала войны.

Верховная комиссия по автаркии оказывала влияние на регулирование капиталовложений, ведала распределением импортного сырья и дефицитной электроэнергии. Регулирование капиталовложений осуществлялось главным образом выдачей корпоративными органами лицензий на постройку новых предприятий и расширение [104] уже существовавших. Лицензий выдавались таким образом, чтобы сократить приток капиталов в отрасли, не имевшие военного значения.

Большую роль в перестройке промышленности стали играть государственные и полугосударственные концерны. Полугосударственные организации создавались выпуском гарантированных государством акций, половина которых принадлежала государству, а другая - частным пайщикам, в роли которых выступали крупнейшие тресты. Эти организации, получая постоянные субсидии из казны, быстро крепли, расширяли сферу своей деятельности и превращались в монополистов в своей отрасли.

Важнейшим военно-автаркическим комплексом был Институт промышленной реконструкции - ИРИ, государственный финансовый орган, созданный в годы экономического кризиса. После начала автаркической кампании на него была возложена реорганизация металлургической и машиностроительной промышленности путем финансирования предприятий этой отрасли. Контроль ИРИ простирался на весьма широкие сферы промышленного и финансового капитала. Он оказывал влияние на деятельность таких банков, как Коммерческий, Кредитный и Римский, финансировал металлургическую и судостроительную промышленность, участвовал в производстве синтетического каучука и целлюлозы, руководил транспортными компаниями и постройкой сети гостиниц. Наряду с ИРИ и его филиалами начали возникать другие государственные и полугосударственные объединения - к началу войны их насчитывалось около 30.

Практические результаты усилий фашистского правительства по увеличению добычи и производства стратегического сырья оказались весьма незначительными. Разработка залежей медных руд, создание ряда новых отраслей промышленности и производство заменителей требовали колоссальных материальных затрат. Горючее, вырабатывавшееся на итальянских нефтеперегонных заводах, обходилось в 4-5 раз дороже импортного бензина, искусственный хлопок стоил минимум втрое больше натурального, а синтетический каучук - более чем в 4 раза. Примерно такое же положение наблюдалось и в металлургической промышленности. Протекционистская политика фашистского правительства приводила к тому, что внутренние цены на уголь в 3 раза, а на сталь в 2 раза превышали их стоимость в Англии, в то время как полуфабрикаты металлургической промышленности стоили в Италии на 50-100% дороже, чем за границей^[19].

Конечно, было бы неверным считать влияние автаркической кампании на итальянскую экономику полностью отрицательным. Как отмечали итальянские экономисты - авторы капитального труда, подводящего итоги столетней истории итальянской экономики, [105] «наряду с решающими негативными аспектами она имела и позитивные. Гарантии сбыта в результате военных заказов, усилившийся протекционизм и прямая поддержка государства позволили некоторым отраслям не только сделать шаг вперед, но и обеспечить дальнейшее развитие, особенно после войны»^[20]. Это относится в первую очередь к различным отраслям химической промышленности, в частности к производству искусственного волокна и удобрений, получившему значительное развитие.

За годы автаркии изменилась структура промышленного производства: в результате милитаризации экономики значительно вырос удельный вес машиностроительной и металлургической промышленности, сократилась доля текстильной. Благодаря развитию этих отраслей доля промышленного производства в Италии перед войной впервые превысила удельный вес сельского хозяйства в валовом производстве^[21].

Однако в целом экономическая политика фашистского правительства не стимулировала развития производства. Темпы промышленного роста Италии в годы автаркии снизились по сравнению с более ранними годами. Валовое производство с 1924 г. до начала второй мировой войны выросло всего на 15%, в то время как за первые 13 лет XX в. оно удвоилось^[22]. Как отмечает видный итальянский экономист Р. Ромео, перед войной темпы промышленного развития Италии были ниже, чем средние темпы развития аграрно-индустриальных стран Западной Европы^[23].

С точки зрения фашистского правительства, автаркическая кампания не выполнила главной задачи, которая выдвигалась перед ней: обеспечения промышленности в случае войны. В условиях Италии, бедной природными ресурсами, полное самообеспечение сырьем вообще было нереальным. Однако фашисты не смогли использовать в должной мере даже те возможности, которые имелись. Накануне войны Италия продолжала ввозить из-за границы до 80% важнейших видов стратегического сырья.

Одним из следствий автаркии было создание промышленных комплексов с вертикальным строением во всех основных отраслях, что способствовало дальнейшей концентрации производства. Перепись промышленности 1937 г. показала, что на 345 наиболее крупных объединениях, которые составляли 0,2% существовавших в Италии предприятий, было занято 19,9% всех работников промышленности^[24]. Председатель правления Коммерческого банка Э. Конти записал осенью 1939 г. в свой дневник: «В наше время, когда каждый день твердят о необходимости приблизиться к народу, создается финансовая олигархия, которая напоминает [106] в области промышленности средневековый феодализм. Бóльшая часть производства контролируется несколькими группами, во главе которых стоит один человек. Аньелли, Чини, Вольпи, Пирелли, Донегани, Фальк и немногие другие буквально господствуют в различных отраслях производства»^[25].

Эти слова, принадлежавшие видному финансовому деятелю фашистского периода, показывают, насколько далека была действительность от широковещательных планов корпоративных и автаркических программ, провозглашавших «установление государственного контроля над производством в интересах коллектива».

«Корпоративное государство», которое вначале было насторожено и с опаской встречено некоторыми представителями крупной буржуазии, как оказалось в дальнейшем, вполне устраивало итальянские монополии. В статье «Промышленники и корпорации», опубликованной незадолго до войны, А. Пирелли с удовлетворением подчеркивал, что «государство не захотело ввести в корпоративное законодательство детализированные нормы, стремясь оставить открытыми все возможности и обеспечить высшие интересы нации, не беря на себя непосредственного руководства производством, которое осуществляется инициативой отдельных предпринимателей»^[26]. Промышленники видели в корпоративной системе организацию, которая не только оставляла им полную свободу действий, но и открывала новые возможности.

Построение корпоративной системы способствовало дальнейшему сближению крупного капитала с государственной властью. Представители крупного капитала были широко представлены в высших государственных и законодательных органах. В то же время, электропромышленные монополии имели в своих административных советах более 40 сенаторов и депутатов, машиностроительные акционерные общества - более 30, химические - свыше 25, текстильные - свыше 25 и т. д.^[27]

«В 1940-1941 годах, - пишут авторы исследования о структуре итальянских монополий, изданного после войны Всеобщей итальянской конфедерацией труда, - связи стали еще более многочисленными и более глубокими. Можно утверждать, что не было сколько-нибудь значительного акционерного общества или группы обществ, которые не имели бы на своем содержании одного или двух представителей политической власти»^[28].

Подводя итоги корпоративистской и автаркической политики фашистского режима в предвоенные годы, можно утверждать, что она в значительной мере ограничивалась внешними результатами. Система корпораций и юридическая надстройка в виде Палаты фашизма и корпораций мало что изменили в социальном укладе [107] государства. Более того, участие представителей крупного капитала в корпоративных и автаркических органах давало монополиям возможность еще полнее контролировать экономическую жизнь. Связь между политикой фашистского государства и интересами крупного капитала стала в этот период теснее, чем когда-либо.

Реальным результатом экономической политики фашизма был рост государственно-монополистического капитализма. Огосударствление итальянской промышленности сопровождалось концентрацией производства и укреплением позиций монополистического капитала. Расходы на автаркическую кампанию и другие мероприятия по подготовке к войне поглощали огромные средства, истощали финансы и ухудшали положение трудящихся. Увеличивались налоги, получили распространение различные экстраординарные способы изъятия средств у населеня.

Развитие военных отраслей промышленности привело к повышению заработной платы лишь незначительного числа рабочих. В целом же трудящиеся Италии перед войной жили хуже, чем до мирового экономического кризиса. Основная масса крестьянства, включая широкие слои середняков, испытывала на себе усилившийся гнет налоговой политики правительства и системы обязательных поставок. От подготовки к войне особенно сильно страдали те категории населения, которые жили на заработную плату.

<< Назад | Содержание | Вперед >>