Из всех предметов, о которых я с юности и до сих пор писал своей рукой или рукой писцов, нет труднее настоящего. Ибо если я, думая писать первой в римском мире [376] и по благородству, и по богатству деве Христовой Деметриаде, выскажу все соответственно ее добродетелям, то меня сочтут льстецом; а если умолчу о чем-нибудь, чтобы сказанное не показалось невероятным, то моя скромность будет в ущерб ее славе. Итак, что же делать? Не смею отказываться от того, чего не могу выполнить; с таким авторитетом приказывают, с такой верой просят, с такой настойчивостью домогаются (письма) знатные женщины - ее бабка и мать. И от меня, часто упражнявшегося в подобных материях, они не требуют чего-нибудь нового и особенного, а желают только, чтобы с мужской стороны не было недостатка и в моем свидетельстве в восхвалении добродетелей той, в которой, говоря словами знаменитого оратора, следует больше хвалить подающие надежду зачатки, чем действительные качества, хотя теплотой веры она превзошла детские годы - начала с того, чем другие оканчивают, и достигла полной и совершенной добродетели.
Пусть удалится злословие, пусть умолкнет ненависть, пусть не упрекают меня в честолюбивых видах. Незнакомец, я пишу к незнакомой, но только по телесному виду. Не то внутренний человек, хорошо знакомый внутреннему человеку по тому признаку, по которому и апостол Павел знал колоссян и многих верующих, которых прежде не видал. Как высоко я уважаю заслугу нашей девы и как удивляюсь ей, можно видеть из того, что, занятый изъяснением храма Иезекииля - этим труднейшим вопросом из всего Священного Писания, и именно той части храма, в которой описывается святая святых и алтарь кадильный, я захотел немного [377] воспользоваться этим развлечением, чтобы от алтаря перейти к алтарю и посвятить вечному целомудрию жертву живую, благоугодную Богу, без всякого порока. Знаю, что по заклинанию первосвященника девственный покров уже покрыл освященную главу и прославлено оное великое слово апостола: хочу же вас всех представить Христу чистою девою (2 Кор. 11, 2). Тогда предстала царица одесную ее, одетая в ризу позлащенную и облеченная одеждами из разных тканей. Этой разнотканной одеждой, составленной из разнообразия многих добродетелей, облечен был и Иосиф, и ее носили некогда царские дочери. Поэтому и сама невеста радуется и говорит: Царь ввел меня в чертоги свои (Песн. 1, 3), и хор подруг отвечает: Вся слава дщери цареви внутрь (Пс. 44, 14). Но и моя речь принесет некоторую пользу. Бег коней от возбуждения делается быстрее; мужество борцов возбуждается криками; речь императора воспламеняет приготовленные к сражению пехотные полки и сомкнутую конницу. Итак, и в настоящем деле хотя бабка и мать насадили, но и я полью, а Господь возрастит.
У риторов правило - превозносить восхваляемое лицо, начиная с дедов и прадедов, чтобы бесплодие ветвей восполнить плодовитостью корня и в дереве удивляться тому, чего нет в плоде. Поэтому и мне теперь нужно перечислить славные имена Пробов и Олибриев и знаменитый род поколения Аникия, в котором или всякий заслуживал, или редко кто не заслужил консульства. Но перед всеми должен быть предпочтен Олибрий, отец нашей девственницы, преждевременную смерть которого [378] оплакал весь Рим. Остерегаюсь говорить много, чтобы не растравить рану святой матери и не возобновить скорби ее воспоминанием о его добродетелях. Нежный сын, любящий муж, добрый господин, приветливый гражданин, консул еще в юности и по доброй нравственности знаменитый сенатор, он был счастлив своей смертью, что умер, не видев гибели отечества; но еще более счастлив потомством, возвысив благородство прабабки своей Деметриады всегдашним целомудрием Деметриады-дочери.
Но что я делаю? Забыв о своем намерении, удивляясь молодой девице, я похвалил нечто из благ мирских, тогда как моя дева достойна хвалы преимущественно за то, что все это презрела, что думала о себе не как о благородной, не как о богатой, а как о человеке. Среди драгоценностей и роскоши она сохранила невероятную силу духа; среди множества евнухов и служанок, среди ласк и услуг толпившихся около нее домашних, среди изысканных пиршеств, которые доставляло богатое большое [379] хозяйство, она искала подвига постов, грубой одежды, строгого образа жизни. Ибо она читала слова Господа, говорящего: Носящие мягкие одежды находятся в чертогах царских (Мф. 11, 8). Она благоговела перед жизнью Илии и Иоанна Крестителя, которые оба опоясывались кожаным поясом и умерщвляли чресла свои, а о последнем говорится, что он пришел в духе и силе Илии, был Предтечей Господа, пророчествовал в утробе матери и прежде дня суда был восхвален словом Судии. Удивлялась она силе веры Анны, дочери Фануиловой, которая в молитве и постах служила Господу до самой глубокой старости. Она стремилась присоединиться к хору четырех девственниц, дочерей Филиппа, и желала быть одной из этих дочерей, которые девственным целомудрием достигли благодати пророчества. Такими и подобного рода мыслями питала она душу свою, ничего так не страшась, как оскорбить бабку и мать. Возбуждая ее своим примером, они устрашали ее своим намерением и внушениями не потому, что не нравилось им святое стремление ее, а потому, что по величию подвига они не осмеливались желать и стремиться к нему. Пламенела молодая ученица Христа. Возненавидела она украшение свое и с Есфирью говорила ко Господу: Ты знаешь необходимость мою, что я гнушаюсь знака гордости моей (то есть диадемы, которую носила как царица), гнушаюсь его, как одежды, оскверненной кровью (Есф. 4, 17). Видевшие и знавшие ее святые и благородные жены, которых жестокая буря врагов с берегов Галлии через Африку пригнала на святые места, говорят, что тайно, с ведома только девственниц Божиих, состоявших [380] в обществе ее матери и бабки, она по ночам никогда не употребляла полотна и мягких пуховиков, а вместо постели полагала на голой земле власяницу, орошала лицо обильными слезами, припадая умом к ногам Спасителя, чтобы Он принял ее намерение, исполнил ее желание, преклонил волю бабки и матери.
Но зачем долго распространяться? Говорят, что она секретно и под покровом ночи вооружилась такими намерениями и тогда, когда уже наступал день свадьбы и приготовлялась спальня для будущего брака. Что ты делаешь, Деметриада? Зачем с такой робостью защищаешь целомудрие? Действуй свободно и смело. Если ты так боязлива среди мира, то что будешь делать, когда нужно будет претерпеть мученичество? Если ты не можешь выносить вида своих родных, то как выдержишь себя перед трибуналами гонителей? Если тебя не возбуждают примеры мужей, то пусть убедит и укрепит блаженная мученица Агнесса, победившая и возраст, и тирана, и храм целомудрия посвятившая мученичеству. Не знаешь ты, несчастная, не знаешь, кому ты обязана своим девством. Когда-то ты трепетала в варварских руках и на груди бабки и матери пряталась под их мантии. Ты видела, что ты в плену, что целомудрие твое не в твоей власти. С ужасом видела те свирепые тела врагов и с безмолвным воплем смотрела ты на похищение девственниц Божиих. Город твой, бывший некогда главой вселенной, стал гробницей народа римского. И между тем на ливийском берегу ты, сама изгнанница, хочешь взять изгнанника мужа? Какая будет у тебя сваха? Кто будут твои провожатые? На грубом [381] карфагенском языке будут петь тебе фесуеннинские песни. Не медли же. В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх (1 Ин. 4, 18). Восприми щит веры, броню правды, шлем спасения и выходи на брань. И хранение целомудрия имеет свое мученичество. Зачем боишься бабки, зачем страшишься матери? Может быть, они и сами пожелали бы, если бы были уверены в твоем желании. Возбужденная такими и многими другими побуждениями, она отбросила все телесные украшения и светскую одежду как помехи своему намерению. Дорогие ожерелья, многоценные жемчуга и блестящие драгоценные камни возвращаются в сундуки; она надевает дешевую тунику, накрывается еще более простой мантией и вдруг неожиданно повергается к ногам бабки и только плачем и рыданиями выказывает, какова она. Изумилась святая и знатная женщина, увидев на внучке чуждую одежду. Мать стояла в радостном оцепенении. Ни та ни другая не верили тому, чему хотели верить. Прильпнул язык к гортани; то краснея, то бледнея, то в страхе, то в радости, они колеблются разными мыслями.
Здесь нужно остановиться, и я не буду продолжать рассказ о том, что от рассказа делается малозначительнее. При выражении величия неимоверной радости иссякли бы и реки красноречия Цицерона, и глубокие и блестящие мысли Демосфена текли бы слишком медленно и вяло. В это время совершилось все, что только может помыслить ум, что только может выразить слово. Внучка и дочь, мать и бабка наперерыв бросаются друг к другу в объятия, от радости проливают обильные слезы, поднимают [382] повергшуюся и осыпают поцелуями трепещущую. В намерении ее они признают свое желание и радуются, что дева своим девством еще более облагородила благородную фамилию. Она обрела то, что могло возвысить род, украшающий гробницы Рима. Иисусе Благий, что за восторг был во всем доме! Как бы от плодовитого корня пустили ростки зараз многие девы, и примеру матроны и госпожи последовало множество клиенток и служанок. Всеми домами овладело пламенное стремление к девству. И хотя неодинаково было по плоти состояние девственниц, но одинакова была награда целомудрия. Мало этого. Все африканские церкви воодушевились каким-то восторгом. Славная молва не только прошла по городам, по селениям и деревням, но проникла даже в африканские хижины. Все острова между Африкой и Италией были объяты этой молвой, и радостная весть беспрепятственной стезею бежала дальше. Италия сбросила тогда траурные одежды, и полуразрушенные стены города Рима отчасти получили прежний блеск, видя милость к себе Божию в обращении своей питомицы. Можно было бы подумать, что сокрушено владычество готов и сброд кочевников и рабов истреблен молнией возгремевшего с небеси Господа. Не так радовались в то время, когда после Требии, Тразимена и Канн, где были положены тысячи римских войск, в первый раз римский народ торжествовал победу Маркелла при Ноле. Меньше радовались прежде поражению галльских полчищ, денежному выкупу аристократии, сохранению в крепости рассадника римского племени. Молва об этом достигла Востока, и в средиземных городах было слышно [383] о торжестве христианской славы. Кто из девственниц Христовых не хвалился ее обществом? Какая мать не назвала блаженным чрево твое, Иулиана? Пусть для неверных неизвестны будущие награды. Ты, дева, получила больше, чем дала. Какую невесту человека знала хоть одна только провинция? А о девственнице Христовой услышал весь мир. Бедные родители и не полной веры христиане имеют обыкновение некрасивых или имеющих недостатки в каком-нибудь члене дочерей обрекать девству, поскольку не находят достойных зятьев. Куда, как говорится, жемчужина, туда же и стеклянная блестка. Именно, считающие себя очень благочестивыми, отдав девственницам небольшую часть, едва достаточную на пропитание, все имение отдают мирским детям обоего пола. Так поступил недавно в этом городе один пресвитер, двух дочерей-девственниц оставив бедными и позаботившись о всяком изобилии роскоши и удовольствий для других детей. К прискорбию, так делают многие женщины нашего обета, и - о, если бы были редки такие примеры! Но чем чаще они, тем счастливее те, которые не последовали примеру большинства.
Говорят и превозносят общей похвалой христианской, что все, приготовленное к свадьбе святой Христовой двоицей[1], было отдано девственнице, дабы не оскорбить Жениха, дабы она пришла к Жениху со всем прежним богатством и гибнущими предметами мира оказала помощь нищете служителей Божиих. Кто бы этому поверил? Проба, окруженная всеми [384] почестями, - это имя знаменитейшее в аристократии всего римского мира, которую за святость и изливаемые на всех благодеяния почитали даже варвары, которая не тяготилась ординарным консульством троих сыновей: Пробина, Олибрия и Проба, - теперь, после взятия сожженного и ограбленного города (Рима), говорят, продает родовые имения, творит себе друзей от мамоны неправды, чтобы они ввели ее в вечные кровы, продает, чтобы церковные чины всякой степени и монахи по имени стыдились покупать имения, когда такая знаменитость продает их. Едва избежала она рук варварских и оплакала вырванных из ее объятий девственниц, как вдруг ее поражает невыносимая - потому что она никогда не опасалась этого - потеря самого любимого сына; но, как бы имея в виду сделаться бабкой девственницы Христовой, в уповании на будущее, она вырвала смертоносную рану, показывая на себе исполнение того, что говорится в лирическом стихе в пользу праведного:
|
Если бы сокрушенный рушился мир, |
В Книге Иова читаем: Еще он говорил, как приходит другой и сказывает (Иов. 1, 16), и в той же книге: не искушение ли (или, как лучше в еврейском: не злоба ли) житие человеку на земле (см.: Иов. 7, 1)? Ибо для того и труждаемся, и бедствуем в злобе мира этого, чтобы быть увенчанными в будущем. И неудивительно думать это о людях, когда Сам Господь был искушаем. [385] И об Аврааме Писание свидетельствует, что Бог искушал его (см.: Быт. гл. 22), почему и апостол говорит: И не сим только, но хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда, а надежда не постыжает (Рим. 5, 3-5). И в другом месте: Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гогчение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? Как написано: за Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, [обреченных] на заклание (Рим. 8, 35-36). И Исаия увещевает таких людей, говоря: Кого хочет он учить ведению? И кого вразумлять проповедью? отнятых от грудного молока, отлученных от сосцов [матери]? Ибо все заповедь на заповедь, заповедь на заповедь, правило на правило, правило на правило, тут немного и там немного (Ис. 28, 10). Нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас (Рим. 8, 18). Почему я привел эти места, покажет дальнейшая речь.
Посмотрев с моря на дымившееся отечество и вверив спасение свое и своих близких зыбкой ладье, она находит берега Африки еще более недружелюбными. Она попадается в руки тому, о котором трудно сказать, был ли он более жаден или более жесток, - тому, для которого не было никаких удовольствий, кроме вина и денег[2], который, управляя провинцей милостивейшего императора[3], был жесточайшим из всех тиранов и у которого (скажу нечто из басен поэтов), как у Плутона [386] в аду, был не трехглавый, а многоглавый Цербер, который тащил и грыз все[4]. Здесь отрывали приросших к груди матерей, продавали благородных девиц в замужество купцам и самым жадным из смертных сирийцам, не щадили беспомощности ни сирот, ни вдовы, ни девственниц Христовых и смотрели более на руки просивших, чем на лица.
Матрона, бежавшая от варваров, вытерпела эту страшную Харибду и Сциллу, окруженную множеством собак, которые не склонялись к состраданию ни понесенными несчастиями, ни рабством. Бесчеловечный, последуй, по крайней мере, примеру врага Римской империи. Бренн нашего времени[5] взял только то, что нашел; ты требуешь того, чего не находишь. И удивляются завистники (ибо добродетель всегда открыта для зависти), зачем она тайным бегством вместе с собой искупила целомудрие столь многих, - удивляются, тогда как тот, кто мог отнять все, конечно, счел бы себя вправе получить и в этом свою часть, и она, бывшая во власти его как частная женщина, не смела бы отказать ему в этом как губернатору. Знаю, что открываю себя для нападения врагов, что кажусь расточающим лесть перед знаменитой и благороднейшей женщиной. Но враги мои будут не в состоянии обвинять меня, если узнают, что я до сих пор молчал. Ибо я никогда не восхвалял ее за древность рода, за множество богатства и величие власти при жизни и по смерти мужа, за что другие превозносили ее, быть может, с продажным витийством. [387] Цель моя - церковным языком воздать хвалу бабке моей девственницы и возблагодарить ее за то, что своей волей она поддержала ее намерение. С другой стороны, монастырская келия, простая пища, убогая одежда, возраст, уже близкий к смерти, и оставшееся краткое жизненное поприще освобождают меня от всякого нарекания в лести. Наконец, в остальных частях письма вся моя речь будет обращена к девственнице, и девственнице благородной не менее святостью, чем родом, для которой тем опаснее падение, чем выше восхождение.
|
Одно я тебе, для Бога рожденная, |
чтобы ты занимала свой ум любовью к священному чтению, дабы на доброй земле твоего сердца не принять тебе семени куколя и волчцев, дабы по усыплении домовладыки (который есть νoυς, то есть дух, всегда прилепляющийся Богу) враг человек не насеял плевел; но чтобы ты всегда говорила: Ночью искала я того, которого любит душа моя (Песн. 3, 1), где пасешь ты? где отдыхаешь в полдень? (Песн. 1, 6); и еще: Прильпе душа моя по Тебе, мене же прият десница Твоя (Пс. 62, 9); и также оное Иеремии: Не утрудихся Тебе последуяй, ибо нет утомления в Иакове, ни труда во Израиле (Мер. 17, 16). Когда ты была в мире, любила, что от мира: любила натирать лицо белилами и раскрашивать щеки румянами, подкрашивать волосы и строить на маковке башню из чужих волос; не говорю уже [388] о дорогих серьгах, белом жемчуге, свидетельствующем о глубинах Красного моря, о зеленых изумрудах, о пламенных керавниях, о яхонтах морского цвета, что до безумия любят матроны. А теперь, поскольку ты оставила мир и на второй ступени после крещения заключила с противником своим договор, говоря ему: «Отрекаюсь от тебя, диавол, и от мира твоего, и от гордыни твоей и от дел твоих». Храни условие, которое заключила, согласуйся с ним, и пока находишься на пути этого мира, будь верна договору с противником своим, чтобы он не предавал тебя Судии и не уличил в каком-нибудь нарушении условия с ним, чтобы тебе не быть преданной слуге, который есть сам и враг, и мститель твой, и не быть вверженной в темницу и во тьму кромешную, которая чем больше удалена от истинного света - Христа, тем больше внушает нам ужас и из которой не выйдешь, пока не отдашь последнего кодранта, то есть пока не воздашь даже за самый малейший проступок, ибо и за праздное слово мы имеем отдать отчет в день Суда.
Пусть это будет сказано не в смысле недоброго предсказания тебе, а по обязанности опасливого и предостерегающего советника, который боится в тебе даже за то, что обезопасено. Если гнев начальника вспыхнет на тебя, то не оставляй песта твоего (Еккл. 10, 4). Мы всегда стоим как бы в строю, как бы приготовившись к битве. Враг хочет сбить нас с места, попятить назад, но должно укреплять стопы свои и говорить: Постави на камени нозе мои (Пс. 39, 3) и: камень прибежище заяцем (Пс. 103, 18). Вместо этого некоторые [389] читают ежам. Еж - животное маленькое, скоро бегающее и покрытое колючками. Но Иисус подъял венец из колючих терний, понес грехи наши и поболел за нас для того, чтобы от терний и волчцев женщин, которым говорится: В болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою (Быт. 3, 16), - рождались розы девства и лилии целомудрия. Поэтому и Жених покоится между лилий и среди тех, которые не осквернили одежд своих, ибо пребыли девственницами, и которые внимали заповеди: Да будут во всякое время одежды твои светлы (Еккл. 9, 8) и также, как Основатель и Глава девства, говорили с верой: Я нарцисс Саронский, лилия долин! (Песн. 2, 1). Итак, камень - прибежище зайцев, которые при гонениях бегают из города в город и не боятся оного пророческого изречения: Погибе бегство от мене (Пс. 141, 5); горы же высокия - еленем, питающимся змеями, которых малое дитя будет выводить из пещер, когда будут вместе пастись рысь и козел; и вол, и лев будут есть мякину - не для того, чтобы вол научился свирепости, но для того, чтобы лев научился кротости. Возвратимся к указанному свидетельству. Если гнев начальника вспыхнет на тебя, то не оставляй места твоего. Этот стих имеет такой смысл: если в помыслы твои проникнет змей, то всяким хранением блюди свое сердце и пой с Давидом: От тайных моих очисти мя, и от чуждих пощади раба Твоего; тогда ты не дойдешь до величайшего греха, осуществленного на деле, но тотчас поработишь в уме греховные возбуждения и вавилонских младенцев [390] разобьешь о камень, на котором не видны следы змея, и дашь Господу смиренное обещание: Аще не обладают мною, тогда непорочен буду и очищуся от греха велика (Пс. 18, 13-14). То же самое Писание свидетельствует в другом месте: Отдая грехи отцев на чада до третьяго и четвертаго рода (Чис. 14, 18), то есть Бог не наказывает нас непосредственно за самые помыслы и расположения духа, но воздает за них в потомстве их, то есть в злых делах и в греховном упорстве, как говорит через Амоса: За три нечестия Дамаска и за четыре не отвращуся его (Амос. 1, 3; 2, 4).
Для твоего убеждения достаточно, так сказать, бегло сорвать эти немногие цветы с прекраснейшего луга Писаний, чтобы ты заперла чертог сердца и ограждала чело свое частым знамением креста, дабы истребитель Египта не нашел в тебе места, но дабы первенцы, погибшие у египтян, в душе твоей спаслись и ты сказала с пророком: Готово сердце мое, Боже, готово сердце мое: воспою и пою во славе моей. Востани слава моя, востани псалтырю и гусли (Пс. 107, 2-3). Взять эти гусли повелевается и Тиру, проникнутому многими греховными ранами, чтобы он покаялся и скверны прежней греховности омыл с Петром горькими слезами. А мы не должны знать покаяния, чтобы не поддаваться легко греху. Пусть покаяние будет, так сказать, второй доской для несчастных после кораблекрушения, но в девственнице пусть остается целым самый корабль. Иное дело искать потерянного, и иное дело обладать тем, чего никогда не теряла. Поэтому и апостол умерщвлял тело свое и порабощал, чтобы, проповедуя [391] другим, не быть самому неключимым, и от лица рода человеческого, горя плотскими пожеланиями, говорит: Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти? (Рим. 7, 24). И еще: Знаю, что не живет во мне, то есть в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю (Рим. 7, 18-19). И после этого: Живущие по плоти Богу угодить не могут. Но вы не по плоти живете, а по духу, если только Дух Божий живет в вас (Рим. 8, 8-9).
После тщательнейшего наблюдения за помыслами ты должна вооружаться постом и петь с Давидом: Покрых постом душу мою (Пс. 68, 11); пепел яко хлеб ядях (Пс. 101, 10); и еще: Внегда они стужаху ми, облачахся во вретище (Пс. 34, 13). Ева через ядение изгнана была из рая. Илия, укрепившись сорокадневным постом, на огненной колеснице восхищается на небо (см.: 4 Цар. 2, 11). Моисей в течение сорока дней и ночей питается общением и беседой с Богом, воистину подтверждая сказанное: Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих (Мф. 4, 4). Спаситель рода человеческого, оставивший нам образ добродетелей и жизни Своей, тотчас после крещения возводится Духом для борьбы с диаволом, дабы, поразив и сокрушив его, передать ученикам на попрание. Поэтому и апостол говорит: Бог же мира сокрушит сатану под ногами вашими вскоре (Рим. 16, 20). Однако исконный враг после сорокадневного поста замышляет искушение пищей и говорит: Если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами (Мф. 4, 3). По закону [392] в месяц седьмый после звука трубы, в десятый день месяца назначается пост для всего народа еврейского, и потребляется та душа от народа своего, которая пресыщение предпочтет воздержанию. У Иова написано о драконе[6]: Его сила в чреслах его и крепость его в мускулах чрева его (Иов. 40, 11). Против юношей и девиц враг наш пользуется огнем юношеского возраста и воспламеняет колесницу природы нашей во исполнение слова Осии: Все они пылают прелюбодейством, как печь (Ос. 7, 4), - которые потушаются благодатью Божией и суровостью поста. Таковы-то разженные стрелы диавола, которые вместе и уязвляют, и воспламеняют, и приготовляются для трех отроков царем вавилонским, который разжигает пещь в сорок девять локтей, имея и сам на погибель седмь седмиц, которые Господь повелел соблюдать во спасение. И как там четвертый, имеющий вид как бы Сына Человеческого, охладил величайший жар и среди раскаленной пещи отнял у пламени его жгучесть, так что для осязания оно давало не то, чем угрожало для зрения, так и в девственной душе небесной росой и суровостью поста потушается юношеская страстность, и в человеческом теле достигается житие ангельское. Поэтому и сосуд избранный говорит, что о небрачных он не имеет повеления Господня, поскольку не выполнять того, для чего ты рождена, убивать в себе свой корень, вкушать только плоды девства, не знать брачного ложа, бояться всякого прикосновения к мужчинам и в теле жить без тела - противно природе и выше природы. [393]
Я не предписываю тебе чрезмерных постов и непосильного воздержания в пище, быстро ослабляющих нежные натуры и скорее расстраивающих здоровье, чем полагающих основу святой жизни. И у философов есть сентенция: умеренность - добродетель, а излишнее и через меру считается пороком. Поэтому и один из семи мудрецов[7] говорит: «Ничего чрез меру». Это изречение так прославилось, что изложено и в комическом произведении. Ты не должна поститься до того, чтобы дрожать, чтобы едва переводить дух, или до того, чтобы тебя носили или таскали твои спутницы, но должна поститься так, чтобы, уничтожая вожделения плоти, быть в состоянии нисколько не сокращать против обыкновенного ни чтения, ни псалмов, ни бдений. Пост не есть сам по себе добродетель, а только основа других добродетелей; равно как невинность и чистота, без которой никто не узрит Бога, составляет ступень для ищущих высших добродетелей, но если она будет только одна, то не может еще дать девственнице венец. Припомним в Евангелии о мудрых и юродивых девах, из которых одни вводятся в покой Жениха, а другие, не имея елея добрых дел, с угасшими светильниками изгоняются. Выше постов лежит поле, в которое и я часто попадал и относительно которого написаны многими нарочитые книги, к чтению которых я отсылаю тебя, чтоб научиться тебе, сколько блага в воздержании и сколько, напротив, зла в пресыщении.
Подражай Жениху своему: слушайся бабки и матери. Не видайся ни с кем из мужчин, [394] в особенности юношей, иначе как только с ними. Не знай никого, кого они не знают. И мирская пословица говорит: «Та только дружба крепка, когда одного и того же желают и одного и того же не желают». Стремиться к девству, познать заповеди Христа, уразуметь, что тебе полезно и что ты должна любить, - всему этому научили тебя примеры их, всему этому наставила тебя святая жизнь дома. Не считай же того, что ты имеешь, только своим, а приписывай это тем, которые передали тебе свое целомудрие и возрастили в себе благоуханнейший цветок честного брака и ложа нескверного, цветок, который принесет совершеннейшие плоды, если смиришься под крепкую руку Божию и будешь всегда помнить написанное: Бог гордым противится, а смиренным дает благодать (Иак. 4, 6). А где благодать, там не воздаяние за дела, а только милость дающего, во исполнение слова апостола: [Помилование зависит] не от желающего и не от подвизающегося, но от Бога милующего (Рим. 9, 16). Однако же хотеть и не хотеть в нашей власти, но и то самое, что наше, без милосердия Божия не есть наше.
Пусть перед глазами у тебя будут больше нравы евнухов, отроковиц и рабов, а не красивые лица; во всяком поле и возрасте, даже в насильственном целомудрии евнухов с усеченными членами, должно обращать внимание на душу, которая может быть обуздана только страхом Христовым. Шутки и вольности пусть не имеют места в твоем присутствии. Никогда не слушай неприличного слова, а если услышишь, не понимай. Люди развращенного ума часто одним и легким словом разрывают покровы [395] целомудрия: осмеивать и подвергаться осмеяниям предоставь людям мира. Твоей особе прилична строгость. Люцилий пишет, что Катон (говорю про Катона Цензора), когда-то начальник вашего города, который и в цензорском достоинстве не постыдился, и в старческом возрасте не отчаялся выучиться греческому языку, и Красе только однажды в жизни смеялись. То была ненужная важность, ищущая славы и молвы народной; а мы можем умерять страсти и возбуждения и управлять ими, хотя и не можем отсечь их, пока живем в храмине тела и облечены бренной плотью. Поэтому и псалмопевец говорит: Гневайтеся, и не согрешайте (Пс. 4, 5). Изъясняя это, апостол так говорит: Гневаясь, не согрешайте; солнце да не зайдет во гневе вашем (Еф. 4, 26); поскольку если человеку свойственно гневаться, то христианину свойственно укрощать гнев.
Думаю, что излишне говорить тебе наставления против скупости, когда и отличительным свойством всего твоего рода было иметь и попирать богатство и когда и апостол поучает, что сребролюбие есть идолослужение (Еф. 5, 5), и Господь отвечает вопрошающему: Учитель благий! Что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную?.. Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое, и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, и следуй за Мною (Мф. 19, 16 и 21). Продать все и раздать нищим и таким образом легко и беспрепятственно воспарить со Христом к небесам - дело апостольского величия и совершенной добродетели. Нам или, лучше, тебе предлагается серьезно размыслить, так как в этом [396] всякому возрасту и всякому лицу предоставлена свобода воли. Если хочешь, говорит, быть совершенным. Не принуждаю, не приказываю, но предлагаю пальму, показываю награды; от тебя зависит выбор, если в борьбе и подвиге хочешь получить венец. Обратим внимание на то, как мудро сказала мудрость: Продай имение твое. Кому это предписывается? Конечно, тому, кому сказано: Если хочешь бьть совершенным. Продай не часть твоего имения, а все. И когда продашь, что дальше? И раздай нищим. Не богатым, не родственникам, не на роскошь, но на нужду. Священник ли он, знакомый или родственник, принимай во внимание не это, а только бедность. Пусть восхваляют тебя утробы алчущих, а не роскошные застолицы пресыщенных. По Деяниям апостольским, когда еще теплилась кровь Господа нашего и когда горела еще новая вера верующих, они продавали все имения свои и вырученные деньги слагали к ногам апостольским, чтобы показать, что должно попирать деньги; и давалось всякому, сколько кому нужно было. Анания и Сапфира были жертвователи боязливые или, лучше, двоедушные и за то были осуждены, поскольку после обета принесли как бы свое, а не Тому принадлежатцее, Кому однажды посвятили оное, и удержали у себя часть чужого имения, опасаясь голода, которого не боится истинная вера. Они заслужили свое наказание не по жестокосердию своему, а для примера наказания. И апостол Петр не просит и смерти, как клевещет неразумный Порфирий, но в духе пророческом возвещает суд Божий, чтобы наказание двух человек послужило уроком для многих. С того времени, как ты [397] посвятила себя всегдашнему девству, твое, что при жизни бабки или матери должно быть роздано по их воле, стало уже не твоим, потому что стало Христовым. А когда они умрут и почиют сном святым (потому что я знаю, что и они желают, чтобы ты пережила их), когда настанет более зрелый возраст, когда серьезнее будет характер и тверже мысль, тогда сделай, что заблагорассудишь, или, лучше, - что повелит Господь; сделай в том убеждении, что ты ничего не будешь иметь, кроме того только, что издержишь на добрые дела. Пусть другие строят храмы, украшают стены мрамором, подвозят глыбы для колонн, золотят их капители, не чувствующие драгоценного украшения, пусть разукрашивают двери слоновой костью и серебром, а раззолоченные алтари драгоценными камнями. Не упрекаю, не запрещаю. Пусть всякий избыточествует по своему чувству. Лучше делать это, чем лежать на сложенных сокровищах. Но тебе предназначено другое: одевать Христа в лице бедных, посещать больных, питать алчущих, принимать Его в неимущих крова и особенно в присных по вере, питать монастыри девственниц и служителей Божиих, пещись о нищих духом, которые дни и ночи служат Господу твоему, которые, живя на земле, подражают житию ангельскому и не говорят ничего иного, кроме славословий Богу, которые, имея пищу и одежду, радуются этому богатству, не хотят иметь ничего больше, если только исполняют обет свой; в противном же случае, если желают большего, то оказываются недостойными и самого необходимого. Вот что сказал я девственнице богатой и девственнице знатной. [398]
Теперь я буду говорить только к девственнице, то есть имея в виду не внешнее твое, а только твое внутреннее.
Кроме чинопоследований псалмов и молитв, которые тебе всегда должно исполнять в час третий, шестой и девятый, в вечерню, полунощницу и утреню, назначь себе, сколько часов заниматься изучением Священного Писания, сколько времени читать - не для труда, но для услаждения и назидания души. По окончании этих уроков и после неоднократных коленопреклонений во спасение души, всегда бери в руки шерсть: или выводи пальцем нити для основы, или перебрасывай в челноке нити утка; напряденное другими или мотай в клубок, или снуй для тканья. Рассматривай, что соткано; поправляй, что сделано нехорошо; распоряжайся, что нужно делать. Если ты будешь занята столь различными делами, то дни никогда не покажутся тебе долгими и даже в летнее время будут казаться короткими, в течение которых сделано какое-нибудь упущение в работе. Поступая так, ты и сама спасешься, и других спасешь, и будешь наставницей святой жизни, и целомудрие многих будет твоим стяжанием. Писание говорит: В похотех есть всяк человек праздный (Притч. 13, 4). Не должно тебе удаляться от работы потому, что по милости Божией ни в чем не нуждаешься, но тебе должно трудиться со всеми для того, чтобы при работе ни о чем другом не думать, кроме того, что относится к служению Господу. Скажу просто: хотя бы ты все имение раздала на бедных, у Христа ничто не будет так дорого, как то, что ты сама собственными руками сделаешь или на собственные нужды, или в пример [399] другим девственницам или что принесешь бабке и матери в надежде получить от них большие пособия в пользу бедных.
Но особенно важное я почти пропустил. Когда ты была еще девочкой и когда Римской Церковью управлял святой и блаженной памяти епископ Анастасий, поднявшаяся с Востока жестокая буря еретиков пыталась осквернить и ослабить простоту веры, засвидетельствованной словом апостольским. Но муж пребогатой нищеты и апостольской ревности тотчас же поразил вредоносную главу и заградил шипящие уста гидры. И поскольку я опасаюсь и даже знаю по слухам, что в некоторых еще доселе живут и разрастаются ядовитые отпрыски, то я, какой бы ты ни казалась благоразумной и опытной, считаю нужным во имя святой любви предупредить тебя, чтобы ты держалась веры святого Иннокентия, преемника на апостольской кафедре и сына вышеупомянутого мужа, и чтобы не принимала занесенного учения. Ибо еретики, как бы ища правды Божией, обыкновенно нашептывают за углами такого рода мысли: «Почему та душа родилась в твоей стране? Почему одни родятся от христианских родителей, а другие среди диких и самых свирепых народов, где нет никакого понятия о Боге?» Поразив этим простецов как бы жалом скорпиона и, чтобы проложить себе дорогу, открыв рану, вливают яд. Неужели ты думаешь (говорят они), что младенец, который смехом и радостью на лице едва только показывает, что он узнает мать, который не сделал ничего доброго и не испорчен демоном зла, - что этот младенец невинно подвергается желтухе и терпит [400] то, чего, как мы видим, не терпят нечестивые, а терпят рабы Божии? Если же, говорят, суды Божии истинны, правы сами в себе (см.: Пс. 118) и нет ничего неправедного у Бога, то, естественно, мы должны признать, что души были на небесах и в телах человеческих осуждены или, так сказать, погребены за какие-нибудь прежние грехи и что мы в юдоли плача несем наказания за прежние преступления. Поэтому и пророк говорит: Прежде даже не смирити ми ся, аз прегреших (Пс. 118, 67), и еще: Изведи из темницы душу мою (Пс. 141, 8), и также: Кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? (Ин. 9, 2) и прочее, тому подобное. Это нечестивое и тлетворное учение некогда было в ходу в Египте и странах восточных и теперь живет между многими тайно, как бы в пещерах ехидн, оскверняет чистоту тех стран и, подобно заразительной болезни, прокрадывается к немногим, чтобы потом перейти на очень многих. Я уверен, что ты, если услышишь, не примешь этого учения. Ибо у тебя есть наставницы в Боге, вера которых представляет образец учения. Ты понимаешь, о чем я говорю, потому что Бог дал тебе разум во всем. Против дикой ереси и против еще более непотребного, чем то, о чем я говорил, ты не проси тотчас же ответа от оного мужа, чтобы не показалось, что я не столько предостерегаю тебя от ереси, сколько вовлекаю в нее, так как цель настоящего произведения - наставить девственницу, а не отвечать еретикам. Впрочем, все лжеумствования их и подкопы, какими усиливаются они извратить истину, я с помощию Божией опроверг в другом сочинении, которое, если [401] хочешь, скоро и охотно пришлю, так как непрошеные подарки, говорят, неприятны и награды, получаемые легко, теряют свою цену и, напротив, более ценятся, если делаются редко.
Многие обыкновенно спорят, отшельническая ли жизнь лучше или общежительная, и первую предпочитают второй. Но если отшельническая жизнь для мужчин представляет ту опасность, что, отделившись от общения с людьми, они могут быть доступны гнусным и нечестивым помыслам и, исполнившись надменности и гордости, могут всех презирать и изощрять свои языки, осуждая или клириков, или других монахов, о чем весьма справедливо говорится: Сынове человенестии, зубы их оружия и стрелы, и язык их меч остр (Пс. 56, 5); то не тем ли более одиночная жизнь опасна для женщин, изменчивый и непостоянный ум которых, если предоставляется своему произволу, скоро впадает в самое худшее? Я знаю некоторых из того и другого пола, у которых от излишнего воздержания, в особенности у тех, которые жили в сырых и холодных келиях, до того расстроен был мозг, что они не знали, что делать и куда поворотиться, не знали, что нужно говорить и чего не говорить. Если эти невежды в светских науках читали что-нибудь из трактатов ученых, то заучивали только одни слова без понимания написанного и, по старой пословице, не умея говорить, не умели и молчать. Они учат Писанию, которого не понимают, и, наставляя других, принимают на себя высокомерие ученых - эти более учители невежд, чем ученики ученых. Итак, доброе дело повиноваться старшим, слушаться начальников и после правил Писания [402] учиться пути жизни у других и не руководиться самым худшим учителем, то есть гордостью. О таковых женах и апостол говорит: Колеблющимися и увлекающимися всяким ветром учения (Еф. 4, 14); всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания истины (2 Тим. 3, 7).
Уклоняйся от сообществ с мужами матрон и живущих в мире, чтобы не смущаться духом и не слышать того, что говорит муж жене или жена мужу. Такие сообщества вредны. Осуждая оные, апостол, приводя светский стих, делает его церковным: Худые сообщества развращают добрые нравы (1 Кор. 15, 33). Латинский перевод не выражает вполне метра этого ямбического стиха, если передать его слово в слово. Выбирай в спутницы строгих жен и в особенности вдов и девственниц, жизнь которых безукоризненна, речь скромна, целомудрие свято. Избегай вольности девиц, которые украшают головы, распускают волосы, лоснят кожу, румянятся, носят тесные перчатки, платье без складок и башмаки со скрипом, чтобы с именем дев удобнее погибнуть. Ибо о нравах и склонностях госпожи судят большей частью по нравам служанок и спутниц. Твоей хорошей, твоей любимой, твоей подругой должна считаться та, которая не считает себя красивой, которая не заботится о красоте лица и в публичных местах не обнажает груди и шеи и, спустив мантию, не открывает верхней части спины, но закрывает свою наружность и ходит чуть открыв один глаз, чтобы видеть дорогу.
Сомневаюсь, говорить ли, но хочу или не хочу, а нужно сказать, потому что это часто случается, - не потому, впрочем, что я опасаюсь [403] этого в тебе, которая, может быть, этого и не знаешь и никогда не слышала, а для того, чтобы по поводу тебя предостеречь прочих. Пусть удаляется девственница, как некоторой язвы и яда для целомудрия, завитых и раздушенных юношей, о которых говорит Арбитр: «Не хорошо пахнет тот, который хорошо пахнет». Не говорю о прочих, чье неблаговременное посещение бесславит и ее, и других, так что хотя бы и не было в этом ничего дурного, но уже то величайшее зло, что язычникам напрасно открывается повод к злословию и глумлению.
Я говорю это не о всех, а только о тех, которых порицает сама Церковь и иногда извергает, на которых часто падает обличение епископов и пресвитеров, так что девицам легкого поведения почти опаснее ходить в места богослужения, чем в места публичные. Живущие в монастыре и живущие вместе в большом числе пусть никогда не выходят одни, никогда без матери. Из стаи голубей ястреб часто отделяет одну, на которую тотчас нападает и растерзывает, насыщаясь ее плотью и кровью. Хилые овцы отстают от своего стада и пожираются челюстями волков. Я знаю святых девственниц, которые в праздничные дни, по причине множества народа, не переступают пороги своего дома и не выходят и тогда, когда нужно соблюдать наибольшую осторожность и почти избегать публики. Почти тридцать лет назад я издал книгу о хранении девства, в которой мне было необходимо выпустить против пороков и раскрыть ковы диавола для вразумления девственницы, которой я писал. Это оскорбило многих, так как всякий, относя к себе сказанное, неохотно слушал меня [404] как наставника, но отвращался как обличителя своих беззаконий. Однако какая была польза в том, что я вооружил против себя крикунов своим сетованием и раскрыл рану совести? Книги остались, а люди умерли. Я писал ко многим девственницам и ко вдовам σπoνδασματια[8], и что только могло быть высказано в тех книжечках, все было расписано, так что или излишне повторять одно и то же, или опускаемое мной теперь принесло бы больше вреда. И блаженный Киприан издал прекрасную книгу о девстве и многие другие как на латинском, так и на греческом языках; жизнь αγνή[9] восхвалена в писаниях и на языках всех народов и преимущественно в церквах. Но все это относится к тем, которые еще не избрали девство и нуждаются в наставлении, чтобы знать, как высоко то, что они должны избрать. А нам нужно сохранить избранное и ходить как бы среди скорпионов и змей, чтобы, препоясав чресла, обув ноги и взяв в руку посохи, идти среди ков и соблазнов мира этого, чтобы достигнуть до сладких вод Иордана, вступить в землю обетования, взойти в дом Божий и сказать с пророком: Господи, возлюбих благолепие дому Твоего и место селения славы Твоея (Пс. 25, 8), и еще: Едино просих от Господа, то взыщу: еже жити ми в дому Господни вся дни живота моего (Пс. 26, 4). Счастлива та совесть и блаженна та девица, в сердце которой, кроме любви Христовой, которая есть мудрость, чистота, терпение и правда и прочие добродетели, не жило никакой другой любви, которая никогда не вздыхала при воспоминании [405] о человеке и не желала видеть того, увидев которого не захотела бы оставить. Имея некоторых, нехорошо себя ведущих, бесславит святой обет девственниц и славу небесного и ангельского жития. Им прямо должно сказать, чтобы или выходили замуж, если не могут удержаться, или удерживались, если не хотят выходить. Достойно смеха или, точнее, слез, что, когда идут госпожи, девица-служанка идет наряднее, так что по общему обыкновению очень часто признаешь госпожу в той, которую видишь хуже одетой. Некоторые хотят жить в отдельных помещениях, без посторонних людей, чтобы жить свободнее, мыться в банях, делать все что хотят и соблазнять совесть многих. Это мы видим и терпим, и если блестит при этом золото, считаем добрыми делами.
Связываю конец с началом и не довольствуюсь однократным увещанием. Люби Священное Писание, и возлюбит тебя мудрость; прими ее - и сохранит тебя; почти ее - и обымет тебя. Эти-то украшения пусть будут на груди и в устах твоих, язык твой пусть не знает ничего, кроме Христа; пусть ничего не может говорить, кроме того, что свято. В устах твоих пусть всегда будет сладость твоей бабки и матери, подражание коим составляет образец добродетели.
[1] То есть бабкой и матерью.
[2] Гераклиану, губернатору Африки.
[3] Гонория.
[4] Сабин, зять Гераклиана.
[5] То есть готфский король Аларих.
[6] В русском переводе: о бегемоте.
[7] Имеется в виду Солон.
[8] То есть сочиненьица, книжечки.
[9] То есть девственная, непорочная.