Содержание | Библиотека | Новейшая история России
«Двоевластие» или «единение»? - Официальный оптимизм и фактическая зависимость правительства от совета. - Вопрос об участии совета в правительстве. - Воззвание к населению 26 апреля. - Керенский форсирует положение. - Ответственность перед партиями. Отставка Л. И. Гучкова. - Согласие исполнительного комитета на вступление социалистов и его программа. Отставка П. Н. Милюкова. - Выработка правительственной декларации. - Тезисы партии народной свободы. - Отношение совета к министрам-социалистам.
До сих пор совет рабочих и солдатских депутатов, хотя бы номинально, признавал над собой власть Временного Правительства. Его «контроль» и «давление» на правительство были фактическими, но не обоснованными на праве; на «ответственность» министров перед собой совет не претендовал. Со своей стороны и правительство официально смотрело на отношения совета к себе, как на «поддержку» влиятельной, но все же частной организации. Когда в провинцию и в армию стали доходить из Петрограда вести о «двоевластии» правительства и совета и когда к правительству стали поступать тревожные вопросы и предложения помочь ему в борьбе против претензий совета, министры обыкновенно успокаивали встревоженных уверениями, что отношения между правительством и советом - вполне дружественные. Особенно настойчиво заявлял это Некрасов, подчеркивавший в своих выступлениях свою особую близость к Керенскому. Так в Москве, в комитете общественных организаций, 24 марта он выступил с «протестом против тех легенд, которые распространяются также и в Москве. Говорят о каком-то пленении Временного Правительства, о том, что оно идет у кого-то на поводу, что в стране существует несколько правительств и т. д. Я должен сказать, что правительство ни минуты не задумывается, когда какие-либо вопросы сталкиваются с волей народа. В тех случаях, когда бывали иногда некоторые разногласия, у нас соглашение достигалось довольно [87] быстро, путем взаимного убеждения... И Временное Правительство и совет рабочих депутатов свято блюдут свою связь и единение, закрепленные уже в двух декларациях». «Не верьте зловещим слухам, что от совета рабочих депутатов идет какая-то опасность», - говорил он тогда же сослуживцам по мин. путей сообщения. «Такой опасности нет. Я бы сказал, что она еще не наступала; но ее, во всяком случае, не следует бояться. Волна, смывшая старую власть, еще не вошла в свои берега. Народ еще неорганизован. Но по мере того, как наступают организованность и сплоченность, опасность ослабевает. Народ уже проявил огромный государственный инстинкт, - я думаю, что то же будет и в области социальной». И А. Ф. Керенский еще 12 апреля заявлял делегатам 7 армии: «Между Временным Правительством и советом рабочих и солдатских депутатов полное единение в задачах и целях... Временное Правительство обладает всей полнотой власти... Может быть, вас смущает шумная агитация, известные слова... Нас, Временное Правительство, они не смущают. Мы верим в разум, в твердую волю народа - идти к спасению, а не к гибели, ибо никто не может желать своей гибели. Мы верим, что восторжествуют созидательные начала, а не отдельные партийные лозунги» и т. д. И с другой стороны, г. Дан говорил 8-го апреля: «Мы хотим, чтобы было сказано ясно и определенно, что в обычном нормальном течении своем это клевета, будто совет рабочих и солдатских депутатов хочет принять участие в осуществлении государственной власти. Мы хотели, чтобы было сказано, что власть это - Временное Правительство, а революционная демократия в лице совета осуществляет свое влияние на ход политической жизни путем непрерывного организованного давления на него и контроля над ним». Говорилось одно, но делалось совсем другое. Истинное отношение совета к правительству гораздо искреннее охарактеризовано несколько позднее (2 июня) соредактором Дана, Войтинским. «Мы поддерживали, - говорит он, - правительство первого состава условно - постольку поскольку. У нас не было полного доверия и фактически получалось так, что единой власти не было»... После 20 - 21 апреля это стало уже очевидным для всех и бесспорным. И, открывая вечером 21 апреля совещание правительства с исполнительным комитетом, кн. Львов поставил точки над «i»: «Острое положение, создавшееся на почве ноты 18 апреля, говорил он (цитируем по «Рабочей Газете»), есть только частный случай. За последнее время правительство вообще взято под подозрение. Оно не только не находит в демократии поддержки, но встречает там попытки подрыва его авторитета. При таком положении правительство не считает себя в праве нести ответственность. Мы решили позвать вас и объясниться. Мы должны знать, годимся ли мы для нашего ответственного поста в данное время. Если нет, то мы для блага родины готовы сложить свои полномочия, уступив место другим». Не помню так ли определенны были слова кн. Львова, но мысль [88] части членов правительства была именно такова. Здесь ставился кабинетный вопрос. Поставить его - значило уже стать на точку зрения совета и признать министерство ответственным перед органом «революционной демократии». Это совершенно не соответствовало первоначальной точке зрения Временного Правительства, считавшего себя ответственным только перед Учредительным Собранием и присягнувшего довести Россию до него и ему передать свою власть. Признавать «волей народа» мнение явно партийных организаций, не объединявших даже всей демократии, не говоря о других общественных классах, значило идти дальше, чем решался идти до тех пор совет. Орган совета говорил теперь, правда, что «каждый шаг и во внутренней, и во внешней политике, если он затрагивает существенные интересы страны должен быть делом двух органов. Временного Правительства и исполнительного совета рабочих и солдатских депутатов» («Известия», N° 50). Но даже и эта формула не ставила на очередь вопроса об изменении состава правительства. Когда вопрос об этом был поставлен самими членами правительства в одном из заседаний с контактной комиссией, Церетели прямо заявил: «Какая вам польза от того, что мы войдем в ваш состав? Ведь мы из каждого спорного вопроса будем делать ультиматум и в случае вашей неуступчивости, вынуждены будем с шумом выйти из министерства. Это - гораздо хуже, чем вовсе в него не входить». Церетели, по своему обыкновению, старался здесь представить нежелательное для самого себя - нежелательным для своих собеседников.
Однако, мысль руководящей группы в правительстве (к этому времени уже совершенно выяснилось, что таковой являются Керенский, Некрасов, Терещенко, к которым склоняются, с одной стороны, кн. Львов, с другой, - правые члены правительства В.Н.Львов и большей частью И. В. Годнев) окончательно остановилась на идее коалиции с членами партий, входивших в совет, как на лучшем выходе из создавшегося положения. Чтобы поставить совет перед необходимостью высказаться по вопросу, желает ли он нести формальную ответственность перед страной за то «давление», которое парализует работу правительства, намечен был проект обращения к стране с отчетом в двухмесячной деятельности правительства и с указанием на встретившиеся трудности. На идеи такого обращения сошлись со сторонниками коалиции и ее противники (как А. И. Гучков, видевший в этом документе своего рода завещание первого правительства), а также и члены правительства, рассчитывавшие, что совет вынужден будет, отказавшись от участия во власти, тем самым возобновить обязательство доверия и поддержки прежнего состава. П. Н. Милюков, высказывавшийся решительно против замены «первого правительства коалиционным, как менее авторитетным и менее способным удержать страну от распада, высказывался и против опубликования документа, который неизбежно должен был повести к кризису власти. [89] Но в руководящем кружке уже стал на очередь вопрос об удалении самого П. Н. Милюкова, откровенно поставленный в совещании 21 апреля В. М. Черновым, который предлагал П. Н. Милюкову переменить портфель министра иностранных дел, например, на портфель министра народного просвещения. Возбуждение общего кабинетного вопроса давало возможность легче решить вопрос об этой перемене и о перемене А. И. Гучкова, чем устранялись самые существенные причины для трений между Временным Правительством и «революционной демократией» и приобреталась как казалось тогда уже не «постольку, поскольку», а безусловно, поддержка советских партий.
Воззвание к населению было написано Ф. Ф. Кокошкиным и опубликовано 26 апреля. В своем первоначальном тексте оно было суровым обвинительным актом против совета рабочих депутатов. Но после троекратной переделки эта часть воззвания была очень сильно затушевана. Центральная мысль воззвания, после этих переделок, была формулирована следующим образом. «Говоря об осуществленных и осуществляемых им задачах, Временное Правительство не может скрыть от населения тех затруднений и препятствий, которые оно встречает в своей деятельности. Оно не считает также возможным умалчивать о том, что в последнее время эти затруднения растут и вызывают тревожные опасения за будущее. Призванное к жизни великим народным движением, Временное Правительство признает себя исполнителем и охранителем народной воли. В основу государственного управления оно полагает не насилие и принуждение, а добровольное повиновение свободных граждан созданной ими самими власти. Оно ищет опоры не в физической, а в моральной силе. С тех пор, как Временное Правительство стоит у власти, оно ни разу не отступило от этих начал. Ни одной капли народной крови не пролито по его вине, ни для одного течения общественной мысли им не создано насильственной преграды. К сожалению и к великой опасности для свободы, рост новых социальных связей, скрепляющих страну, отстает от процесса распада, вызванного крушением старого государственного строя (подчеркнутые фразы вставлены социал-революционерами, товарищами Керенского, вместо открытого обвинения совета в парализовании правительства и в содействии распаду страны). В этих условиях, при отказе от старых насильственных приемов управления и от внешних искусственных средств употребляющихся для поднятия престижа власти, трудности задачи, выпавшей на долю Временного Правительства, грозят сделаться неодолимыми. Стихийное стремление осуществлять желания и домогательства отдельных групп и слоев населения явочным и захватным путем по мере перехода к менее сознательным и менее организованным слоям населения грозит разрушить внутреннюю гражданскую спайку и дисциплину и создать благоприятную почву, с одной стороны, для насильственных актов, сеющих среди пострадавших озлобление и вражду к новому строю, с другой стороны, [90] для развития частных стремлений и интересов в ущерб общим и к уклонению от исполнения гражданского долга. Временное Правительство считает своим долгом прямо и определенно заявить, что такое положение вещей делает управление государством крайне затруднительным и в своем последовательном развитии угрожает привести страну к распаду внутри и к поражению на фронте. Перед Россией встает страшный призрак междоусобной войны и анархии, несущий гибель свободе. Есть мрачный и скорбный путь народов, хорошо известный истории, - путь, ведущий от свободы через междоусобие и анархию к реакции и возврату деспотизма. Этот путь не должен быть путем русского народа». После этой объективной характеристики положения, очень мало гармонировавшей с искренним или официальным оптимизмом руководящей группы правительства, в воззвании давалось обещание «с особенной настойчивостью возобновить (этим подчеркивалось, что усилия эти делались и раньше) усилия, направленные к расширению его состава путем привлечения к ответственной государственной работе представителей тех активных творческих сил, которые доселе не принимали прямого и непосредственного участия в управлении государством». Политический смысл, который руководители правительства придавали этому обещанию, был разъяснен и подчеркнут личным шагом А. Ф. Керенского, поспешившего формально открыть министерский кризис и тем закрепить позицию сторонников коалиции. В тот же день, 29 апреля, появилось в газетах его письмо в ЦК партии социал-революционеров, в совет рабочих и солдатских депутатов и во Временный Комитет Государственной Думы, в котором Керенский заявлял, что отныне «представители трудовой демократии могут брать на себя бремя власти лишь по непосредственному избранию и формальному уполномочию тех организаций, к которым они принадлежат», и что в ожидании решения органов демократии, к которым он обращался, он «будет нести до конца тяжесть фактического исполнения обязанностей».
Этим весь вопрос о способе создания нового правительства ставился на новую почву. Члены Временного Правительства, назначенные Комитетом Государственной Думы 1 марта, не были формально делегированы партийными организациями и не считали себя ответственными перед ними. Мы видали, в какое отношение стал к ним совет рабочих и солдатских депутатов. Когда возник вопрос, как уравновесить «давление» и «контроль» совета над правительством, мысль министров - в том числе и А. Ф. Керенского - обращалась обыкновенно к Временному Комитету Государственной Думы, как к законному источнику власти. Члены Комитета участвовали и во всех важнейших совещаниях правительства с делегатами совета. Но идея - дать таким образом долю справедливого влияния Государственной Думе - не осуществилась. Состав 4-й Государственной Думы был фактически ослаблен тем, что лучшие элементы ее заняли места в правительстве, [91] получили ответственные поручения вне Петрограда и т. п. С другой стороны, Государственная Дума, как учреждение, с самого начала революции добровольно устранила себя от официальной деятельности, понимая, что с фактической отменой старых «основных законов» революционным переворотом роль ее, как государственного учреждения в системе других таких же, существенно изменяется. Свое право влиять на ход событий Государственная Дума, по необходимости, выводила не столько из своего права избрания на основе избирательного положения 3 июня 1907 г., сколько из той важной роли, которую она сыграла в успехе революции 27 февраля 1917 г. Но в роли этого фактора являлась не вся Государственная Дума, а ее Временный Комитет, от времени до времени делавший свои доклады частному совещанию членов Государственной Думы. Даже и такая скромная роль Государственной Думы начинала вызывать раздражение в рядах «революционной демократии». Преследуемая с самого начала манией контрреволюции, потом сознательно злоупотреблявшая этим призраком и раздувавшая с демагогическими целями страх перед не существовавшей тогда «контрреволюционной опасностью», «революционная демократия» социалистических партий принялась систематически дискредитировать Государственную думу и ее председателя М. В. Родзянко, пользовавшегося в первое время революции громадной популярностью в стране и армии. По тем или другим причинам, но Государственная Дума оказалась не подходящим средством для того, чтобы разделить контроль над правительством, да она и принципиально не захотела бы требовать ответственности правительства перед собой, в особенности, требовать его в равной мере с советом рабочих и солдатских депутатов. И естественно, раз уже зашла речь об ответственности министров перед кем-либо, выдвинулась идея использовать их ответственность перед политическими партиями, к которым большинство из них принадлежало. Если министры первого состава не были делегированы партиями и принципиально перед ними не отвечали, то тетерь, при создании коалиции, и при наличности ответственности некоторых из будущих министров перед партийными органами, казалось правильным распространить эту ответственность и на отношения других министров (главным образом, членов партии народной свободы, единственной сохранившейся и организованной из несоциалистических партий) к их органам. Письмо Керенского сделало такую постановку вопроса неизбежной. Мотивируя разницу между своим вступлением в первый состав правительства и в состав, подготовлявшийся теперь, Керенский указал, что тогда «решающие события революции застали демократию неорганизованной» и он «на свой личный страх и риск должен был принять представительство этой демократии», «когда цензовая Россия одна взяла на себя организацию власти». Теперь же он «считал положение коренным образом изменившимся». «С одной стороны, положение дел в стране все осложняется. Но, с другой стороны, [92] возросли и силы организованной трудовой демократии, которой, быть может, нельзя более устраняться от ответственного участия в управлении государством». Керенский обещал себе, что это участие «придаст рожденной революцией власти новые силы и весь необходимый авторитет для сплочения вокруг нее всех живых сил страны и для преодоления всех преград, препятствующих выходу России на широкую дорогу исторического развития». Чтобы оценить настроение, продиктовавшее этот шаг и эти слова, нужно вспомнить, что три дня спустя, 29 апреля, А. Ф. Керенский произнес перед фронтовым съездом сильные слова отчаяния. «Неужели русское свободное государство есть государство взбунтовавшихся рабов?.. Я жалею, что не умер два месяца назад: я бы умер с великой мечтой, что раз навсегда для России загорелась новая жизнь, что мы умеем без хлыста и палки уважать друг друга и управлять своим государством не так, как управляли прежние деспоты».
Конечно, в социалистических газетах речь эта не была напечатана. Итак, А. Ф. Керенский своим демонстративным шагом открыл министерский кризис и опять форсировал положение. С одной стороны, шаг его обязывал правительство немедленно сделать вывод из своего обещания 26 апреля. С другой стороны, он ставил и перед советами в решительной форме вопрос об участии социалистов в правительстве. Надо прибавить, что в более общей форме намерение правительства призвать все живые силы было доведено до сведения Н. С. Чхеидзе и М. В. Родзянко письмом князя Львова, воспроизводившим выражения декларации 26 апреля.
Наиболее влиятельные руководители совета, вместе с И. Г. Церетели, вовсе не были склонны нести ответственность за пользование правительственной властью в такую ответственную и трудную минуту. Они совершенно правильно учли свои силы, понимали, что необходимый для них процесс организации едва лишь начался в стране, сознавали отлично, что в этом процессе гораздо выгоднее быть на стороне критикующих, чем критикуемых, отдавали себе отчет и в том, что уход наиболее влиятельных из них из совета в правительство чрезвычайно ослабит их влияние в совете и откроет путь к усилению влияния их противников слева, - большевиков. В заседании исполнительного комитета 29 апреля, после продолжительных прений, комитет высказался против участия в правительстве большинством одного голоса, 23 против 22 при 8 воздержавшихся.
Было, однако, несомненно, что раз начатое дело, уже в виду неизбежности личных перемен, должно быть доведено до конца. В тот же день кн. Г. Е. Львов посетил П. Н. Милюкова и просил его помочь ему выйти из затруднительного положения. П. Н. Милюков в ответ указал альтернативу: или последовательно проводить программу твердой власти и, в таком случае, отказаться от идеи коалиционного правительства, пожертвовать А. Ф. Керенским, который [93] уже заявил о своей отставке, и быть готовым на активное противодействие захватам власти со стороны совета, - или же пойти на коалицию, подчиниться ее программе и рисковать дальнейшим ослаблением власти и дальнейшим распадом государства.
В сущности, выбор кн. Львова был уже сделан, и П. Н. Милюков мог облегчить его положение лишь одним способом: он предложил решить свой личный вопрос в свое отсутствие (он и А. И. Шингарев в этот день выезжали в ставку), предупредив только, что при создании коалиционного правительства, он не примет предполагавшейся перемены портфеля, так как он принципиально против коалиции. Уезжая, П. Н. Милюков просил также и А. И. Гучкова, готовившегося подать в отставку, отложить свой личный вопрос до решения принципиального вопроса о коалиции и о ее программе.
Однако уже вечером 29 апреля А. И. Гучков заявил Временному Правительству о своем уходе и днем 30-го апреля кн. Г. Е. Львов получил от него письмо, в котором, «в виду тех условий, в которые поставлена правительственная власть в стране, а в частности, власть военного и морского министра, условий, которые изменить он не в силах, и которые грозят роковыми последствиями армии и флоту, и свободе, и самому бытию России», он «по совести не может долее нести обязанности военного и морского министра и разделять ответственность за тот тяжкий грех, который творится в отношении родины». В то же время А. И. Гучков выступил на съезде делегатов с фронта с длинной речью, в которой перечислял все свои заслуги перед армией и флотом и заявлял, что «в том угаре, который нас охватил, мы зашли за ту роковую черту, за которой начинается не созидание, не сплочение, не укрепление военной мощи, а постепенное разрушение». Справедливость требует сказать, что в этом процессе разрушения А. И. Гучков не захотел перешагнуть последней грани: он остановился перед опубликованием «декларации прав солдата», которая была затем опубликована через две недели его преемником, и которая, по компетентному заявлению высшего командования, должна была нанести военной дисциплине последний и непоправимый удар.
Известие об отставке Гучкова заставило исполнительный комитет после разъяснений А. Ф. Керенского пересмотреть свое решение о не вступлении в правительство. В вечернем заседании первого мая большинством 41 против 18, при 3 воздержавшихся, было решено принять участие в коалиционном правительстве.
Против этого решения голосовали на этот раз только большевики и меньшевики-интернационалисты. В эту же ночь была выработана и программы пунктов, на которой социалисты соглашались войти в правительство. На первое место здесь был поставлен спорный пункт о внешней политике, вводивший на этот раз целиком популярную формулу: «деятельная внешняя политика, открыто ставящая свой целью скорейшее достижение всеобщего [94] мира без аннексий и контрибуций, на началах самоопределения народов, в частности подготовка к переговорам с союзниками в целях пересмотра соглашений, на основании декларации Временного Правительства от 27-го марта». Этот пункт предрешал уход П. Н. Милюкова, заранее условленный между Церетели и руководящей группой правительства, причем сторонники этой перемены обеспечили себе и поддержку союзников, в лице Альбера Тома. Вторым пунктом шел второй циммервальдский тезис: «демократизация армии», но с прибавкой, характеризовавшей уже известное нам настроение руководителей совета (только что опубликовавшего свое обращение к фронту): «Организация и укрепление боевой силы фронта и действительная защита добытой свободы». Далее следовали пункты, бесспорные по заглавиям, но грозившие сделаться очень спорными по содержанию, которое вкладывалось в них «революционной демократией».
«Борьба с хозяйственной разрухой путем установления контроля над производством, транспортом, обменом и распределением продуктов и организация производства в необходимых случаях». Этот основной тезис «военного социализма» мог быть проведен так, как он проводился во всех воюющих странах, - последовательнее всего в Германии. Но он мог быть понят и в смысле осуществления путем декретов власти чисто социалистических задач. В совете рабочих депутатов он разумелся именно в смысле социалистических экспериментов над промышленностью. Относительно деревни советская программа требовала «аграрной политики, регулирующей землепользование в интересах народного хозяйства, подготовляющей переход земли в руки трудящихся». Под этой, тоже довольно растяжимой, формулой разумелась «подготовка перехода земли» путем передачи фактического пользования ее земельным комитетам. Финансовый пункт программы устанавливал «переустройство финансовой системы на демократических началах, в целях переложения финансовых тягот на имущие классы (обложение военной сверхприбыли, поимущественный налог и т. д.)». О тенденции этого параграфа можно судить по тому, что впоследствии даже финансовые реформы А. И. Шингарева показались советским финансистам недостаточными. Все эти приведенные пункты выходили за пределы первоначальных задач Временного Правительства и потому, что вводили в их число немедленное, не дожидаясь Учредительного Собрания, социальное «правотворчество» в самых широких размерах, чтобы этим вызвать самые острые классовые конфликты. Наконец, три остающиеся пункта не могли вызывать никаких возражений: «Всесторонняя защита труда», «Укрепление демократического самоуправления» и «Скорейший созыв Учредительного Собрания».
С утра 2-го мая, при участии возвратившихся спешно из ставки министров П. Н. Милюкова и А. И. Шингарева, из Москвы А. А. Мануйлова, началось обсуждение этой программы в правительстве. Продолжая возражать против самого принципа коалиции, [95] П. Н. Милюков находил предъявленную программу отчасти слишком неопределенной и скрывающей зародыши конфликтов в будущем, отчасти, поскольку она была определена (в области внешней политики), неприемлемой и, наконец, по-прежнему не заключающей в себе тех элементов, отсутствие которых, собственно, и вызвало слабость и падение правительства первого состава: не заключающей указаний на единство власти и на обеспечение этого единства полным доверием «революционной демократии». На почве этих возражений было преступлено к составлению окончательного текста декларации нового правительства. Во время этого составления подоспели однородные замечания комитета Государственной Думы и ЦК партии народной свободы. Но раньше, чем обсуждение декларации окончилось, в вечернем заседании А. Ф. Керенский сообщил П. Н. Милюкову о состоявшемся в отсутствии последнего решении семи членов Временного Правительства - оставить за П. Н. Милюковым, при перераспределении портфелей, министерство народного просвещения, вместо министерства иностранных дел. Сам А. Ф. Керенский должен был получить портфель военного и морского министра. Не считая возможным, при таком перераспределении, и при намечавшейся победе циммервальдских тенденций в области ведения войны и внешней политики, нести свою долю коллективной ответственности за дальнейшие действия солидарного кабинета, П. Н. Милюков категорически отказался принять предложение товарищей и покинул заседание.
Дальнейшее обсуждение проекта декларации привело представителей совета к некоторым уступкам, впрочем, очень незначительным. Требования партии народной свободы были приняты в очень урезанном и смягченном виде. Партия, как и Государственная Дума и часть министерств, требовала признания Временного Правительства единственным органом власти. Декларация в заключительной части лишь односторонне заявляет, что его плодотворная работа возможна лишь при условии: «...2) возможности осуществлять на деле всю полноту власти». Эта «возможность» была поставлена в зависимость от «...1) полного и безусловного доверия к правительству всего революционного народа». То и другое только постулировалось, но вовсе не давалось формально правительству. Далее ЦК партии народной свободы требовал, чтобы за правительством была признана основная и элементарная принадлежность всякой власти: право применения силы и распоряжения армией. Этот капитальный вопрос опять-таки не был включен в пункты программы и лишь затронут осторожно в той же заключительной части, в такой форме, которая заранее ослабляла все практическое значение этого признания: правительство «заявляло, что для спасения родины оно примет самые энергичные меры против всяких контрреволюционных попыток, как и против анархических, неправомочных и насильственных действий, дезорганизующих страну и создающих почву для контрреволюции». Опасность грозила слева и тот самый Некрасов, которому [96] принадлежал проект декларации, в своих публичных выступлениях справедливо признавал опасность контрреволюции и «бонапартизма» - мнимой опасностью.
Но, чтобы получить право хотя бы намекнуть в правительственной декларации на реальную опасность слева, новому правительству приходилось направлять всю силу фразеологии на несуществующую тогда опасность справа, упомянув о настоящей большевистской опасности, лишь как о готовящей почву для той же «контрреволюции». Ясно было, что связанное в словах новое правительство будет еще более связано в действиях.
Первоначальной задачей декларации было - договориться, наконец, до конца и все сказать так ясно, чтобы не было места дальнейшим недоразумениям и скрытым конфликтам. Но на первом же шагу оказывалось, что ясная и определенная постановка задач для коалиционного правительства невозможна и что коалиция есть действительно компромисс, заранее парализующий власть изнутри, как до сих пор ее парализовало давление извне. Даже по тому основному вопросу, который дал повод для ухода П. Н. Милюкова, по вопросу о внешней политике, программа представила только компромиссное решение, сославшись для объяснения «демократической» формулы мира (без аннексий и контрибуций) на прежнее заявление правительства от 28-го марта. Это было сделано после того, как не удалось ограничить смысл советской формулы оговорками: «без захватной политики и без карательных контрибуций». Вместо определенного советского заявления о «подготовке переговоров с союзниками в целях пересмотра соглашений», декларация обещала лишь «предпринять подготовительные шаги к соглашению с союзниками» - на основах декларации 28-го марта. Эта уклончивость в главном вопросе соответствовала интересам России. Таким образом, выдавалась советам лишь личность П. Н. Милюкова, а не его политика. Этим удовлетворялось и требование Государственной Думы и партии народной свободы о сохранении «единства фронта» с союзниками и о решении вопросов войны и мира «в полном единении с ними». Но главная цель - создание нового правительства, - сильного ясностью и единодушие своих стремлений, не только не была достигнута, но, наоборот, была молчаливо признана недостижимой. Если нельзя того же сказать о социальных пунктах декларации, то только потому, что тут конфликты были еще впереди. Декларация избежала их преждевременного раскрытия тем, что сделала эластичные советские формулы еще более неопределенными, введя в них необходимые оговорки. В области контроля над промышленностью и производством, декларация обещала лишь «дальнейшее планомерное проведение» мер, уже применявшихся раньше и тем самым лишила свое заявление характера принципиальной перемены. В области финансовых вопросов правительство лишь обещало «обратить особое внимание на усиление прямого обложения имущих классов». А в аграрном вопросе декларация и [97] по существу разошлась с требованиями совета, обещав лишь «принять все необходимые меры» для одной, вполне конкретной задачи - «обеспечения наибольшей производительности хлеба для нуждающейся в нем страны». Что касается «вопроса о переходе земли в руки трудящихся», новое правительство, в согласии с тем, чем ограничивалось и старое, хотело лишь «выполнить для этого подготовительные работы», предоставляя Учредительному Собранию решение самого вопроса. Во всех других пунктах декларация подчеркнула, что требования совета для правительства не новы и что в области «всесторонней защиты труда», «введения демократических органов самоуправления», «созыва Учредительного Собрания в Петрограде» оно лишь будет «со всей возможной настойчивостью и спешностью» «прилагать свои усилия». Заключительная часть, как мы видели, указывала при каких условиях поддержки усилия эти могут увенчаться успехом.
То, что здесь не договаривала правительственная декларация, договорило опубликованное в один день с ним, 6-го мая, заявление ЦК партии Народной свободы. Здесь впервые весь критический материал, созданный деятельностью - или, точнее, вынужденной бездеятельностью - первого правительства, был собран и формулирован в виде тезисов положительной политической программы. Отказавшись от давления на своего председателя, вынужденного покинуть ряды правительства, партия, однако, сочла нужным настоять на сохранении постов в кабинете другими своими сочленами. Оставляя их в составе нового правительства, участники которого объявлялись ответственными перед своими партиями, партия народной свободы дала им совершенно определенный мандат. В области внешней политики, «всецело одобряя стойкую защиту П. Н. Милюкова в международных интересах России», партия, «теперь, как и прежде, не мыслила и не могла бы поддерживать своим доверием внешнюю политику, которая не была бы основана на тесном и неразрывном единении с союзниками, направленном к соблюдению обязательств и к ограждению прав, достоинства и жизненных интересов России». В области внутренней политики партия считала первой задачей обновленного правительства «упрочение его авторитета и укрепление его власти», а для этого, для «полноты и действенности этой власти» «первым условием должен быть» по ее мнению «решительный отказ всех без исключения групп и организаций от присвоения себе права распоряжений, отменяющих либо изменяющих акты Временного Правительства и вторгающихся в область законодательства или управления».
Третье существенное требование партии к.-д. вытекает из второго: единство власти правительства должно быть обеспечено его силой. В противоположность декларациям членов первого правительства и его заявлениям 26-го апреля, партия полагала, что никакая власть не может опираться на один только моральный авторитет, на силу убеждения и на добровольное повиновение граждан. [98] С элементами, «ставящими себе прямой целью разрушение всякого порядка и посягательство на чужие права», нельзя ограничиваться одними увещаниями. С ними «необходима настойчивая борьба, не останавливающаяся перед применением всех, находящихся в распоряжении государства мер принуждения. Всякая нерешительность в этом направлении, по глубокому убеждению партии народной свободы, будет иметь неминуемым последствием развитие анархии и рост преступности. Поддерживая и питая настроение, враждебное революции, такое усиление смуты несет в себе величайшую опасность и способно погубить дело свободы».
Частным применением этого же принципа являлось четвертое требование партии - о поддержании дисциплины в армии. «Необходимы определенные и решительные меры противодействия попыткам внести дезорганизацию в ряды армии, подорвать в ней дисциплину и боевую мощь, посеять пагубную рознь между защитниками родины». Общим замечанием по отношению ко всем предыдущим было то, что «партия не считает возможным мириться с полумерами в предстоящей борьбе, от успеха которой зависит прочность и непоколебимость нового строя». Пятым требованием партии было то, чтобы ни в социальных, ни в национальных, ни в конституционных вопросах Временное Правительство не предвосхищало Учредительного Собрания. «Впредь до созыва» Учредительного Собрания партия считала возможным лишь «содействовать проведению в жизнь всех неотложных мероприятий», с целью «установления разумной и целесообразной экономической и финансовой политики, подготовки к земельной реформе, направленной к передаче земли трудовому земледельческому населению, охраны интересов трудящихся масс, развития местного самоуправления, правильного устройства и надлежащего функционирования суда и удовлетворения других разнообразных потребностей государственного управления». Но что касается таких вопросов, как «установление основных начал государственного строя России» (республика или парламентарная монархия), «создание новых форм ее политического устройства» (унитарный или федеративный тип), «разрешение коренных проблем ее экономического бытия» (земельная собственность, отношение капитала и труда), «удовлетворение справедливых требований отдельных национальностей» (автономия или федерация), - все такие вопросы не могут быть разрешаемы властью Временного Правительства и должны быть предоставлены на усмотрение Учредительного Собрания, как высшего выразителя народной воли». Отсюда ясно и то, какое громадное значение партия придавала Учредительному Собранию и как бережно она считала необходимым обращаться и с идеей этого проявления народовластия и с ее наилучшим осуществлением. Своим сочленам в составе правительства партия поручала «всемерно содействовать осуществлению такой программы и в таких пределах», как указанные выше. В противном [99] случае, соответственно новому приему конструкции коалиционного кабинета из представителей, официально делегированных политическими партиями и перед ними ответственных, партия предоставляла себе отозвать своих членов из состава правительства.
В совете рабочих и солдатских депутатов появление новых министров-социалистов, членов первого коалиционного кабинета, было встречено бурной овацией. «Не в плен к буржуазии идут они», говорил представитель социал-революционеров Гоц, «а занимать новую позицию выдвинутых вперед окопов революции». «При создавшемся положении», подтверждал В. М. Чернов, «совет рабочих и солдатских депутатов будет, в сущности, решать государственные дела, а министры только исполнять». Ту же мысль подтвердил и болгарско-румынский социалист Раковский[1], только что выпущенный русскими войсками из румынской тюрьмы (румынское правительство обвиняло его в подкупе германскими деньгами). В нем «пробудился старый циммервальдец» и он радостно приветствовал расцвет циммервальдизма в России. «Там нас была горсточка, а тут - вся страна». И он тут же продиктовал молодым циммервальдам тему их будущей декларации. «Не бойтесь вхождения в министерство. Всюду в других странах социалистические министры являются как бы хвостом своего правительства, а здесь я вижу другое: правительство - это хвост революции. Русский министериализм отличается от западного».
Однако герои дня с грустью принимали свою победу. Церетели и Скобелев одинаково говорили о своих колебаниях, о безысходности положения, которое заставило сделать их неизбежный выбор между вступлением в правительство и гибелью революции, о неподготовленности масс, о необходимости идти об руку с частью «буржуазии», - конечно, не с Милюковым, уход которого подчеркнул разницу новой платформы от прежней. Собрание горячо приветствовало ораторов-министров и всеми голосами против 20 приняло резолюцию, которая признавала правительственную декларацию «соответствующей воле демократии, задачам закрепления завоеваний революции и дальнейшего ее развития», выражала правительству «полное доверие», призывала демократию «оказать этому правительству деятельную поддержку, обеспечивающую ему всю полноту власти», и устанавливала принцип ответственности министров-социалистов, «впредь до создания всероссийского органа советов», перед Петроградским советом.
Теми же бурными аплодисментами был принят, однако, только что накануне приехавший из Америки Троцкий[2], «старый вождь первой революции», который резко осуждал вступление социалистов в министерство, утверждая, что теперь «двоевластие» не уничтожится, а «лишь перенесется в министерство», и что настоящее единовластие, которое «спасет» Россию, наступит только тогда, когда будет сделан «следующий шаг - передача власти в руки рабочих и солдатских депутатов». Тогда наступит «новая [100] эпоха, - эпоха крови и железа, но уже в борьбе не наций против наций, а класса страдающего, угнетенного против классов господствующих». «Русская революция станет прологом революции мировой». Для полноты картины, рядом с героем завтрашнего дня выступил, при смехе аудитории, и претендент на героя послезавтрашнего дня, анархист Блейхман[3], который заявил, что «смеется лучше тот, кто смеется последним». Он иронически приветствовал «социалистов в кавычках», требовал «последовательности» от большевиков и выражал уверенность, что в конце концов и они станут на путь анархии.
Цикл грядущих превращений у русской революции здесь наметился, как в зеркале. На этой покатой плоскости коалиционное правительство оказалось, действительно, «первым шагом». Прежде чем совершился «второй», - к господству советов, - коалиция должна была пройти через тройной кризис, в котором противоречие между утопизмом слов и неизбежным реализмом дел министров-социалистов вскрылось вполне и до конца.[1] Раковский Христиан Георгиевич (1873 - 1941). С 1889 в социал-демократическом движении Болгарии, Швейцарии и других стран. Один из основателей Коммунистического Интернационала. Член партии с 1917. Участник гражданской войны. В 1919 член ЦК ВКП(б). В 1919 - 1923 возглавлял Совнарком и Наркоминдел УСР. В 1922 - 1923 член делегации на Гэнуэзской и Лозаннской конференциях. В 1923 заместитель наркома иностранных дел и полпред СССР в Великобритании, с 1925 полпред во Франции. Расстрелян в октябре 1941 в Орловской тюрьме. Реабилитирован посмертно.
[2] Узнав о Февральской революции Л. Д. Троцкий, находившийся в это время в США, пытался выехать в Россию, но был интернирован в Канаду. Освобожден благодаря ходатайству Петроградского Совета и в результате переговоров Временного правительства с британским посольством. Приехал в Петроград 4 мая 1917.
[3] Блейхман Иосиф Соломонович (1868 - 1921). Из мещан. С 1904 анархист-коммунист. Вел пропаганду анархизма сначала в Двинске, затем в Петербурге. В 1914 арестован и сослан в Сибирь. В 1917 участник Февральской революции. Депутат Петроградского и Кронштадтского Советов, лидер Петроградской федерации анархистов-коммунистов. Один из руководителей захвата 5 июня анархистами газеты «Русская воля». Участник митингов и вооруженной демонстрации 4 июля. В октябре 1917 входил в состав Петроградского ВРК, участвовал в свержении Временного правительства. 18 января 1918 был наблюдателем от анархистов в Собрании уполномоченных фабрик и заводов Петрограда. Член и секретарь Петроградской федерации анархических групп (1917 - 1919). В 1920 председатель Московского профсоюзного губотдела.