Содержание | Библиотека | Новейшая история России


Первый том «Истории второй русской революции» написан очень скоро после описываемых в нем событий. Автор начал ра­ботать над ним вскоре после октябрьской революции, заставившей его покинуть Петроград, в конце ноября 1917 г., в Ростове-на-Дону. Первые три выпуска первого тома были закончены в авгус­те 1918 г., перед переездом автора в Киев. В Киеве пересмотрена и дополнена глава о Корниловском движении, на основании дан­ных, сообщенных А. Ф. Керенским, в его показании о «Деле Кор­нилова». Из двух глав четвертого выпуска одна (международная борьба за мир) была первоначально написана для не вышедшего в свет очередного «Ежегодника» газеты «Речь»; она пересмотрена и дополнена для издания уже во время пребывания автора в Лон­доне. Другая глава - о распаде власти - написана в Киеве летом 1918 года. Предполагалось, что все четыре выпуска тогда же появятся в свет в Киеве, в издательстве «Летопись». Но изда­тельство успело отпечатать лишь первый выпуск без конца, когда (декабрь 1918 г.) Киев был занят Петлюровскими войсками и ти­пография подверглась разгрому. Конец набора первого выпуска и остальная рукопись были уничтожены Петлюровцами, и издание остановилось. Только уже осенью 1920 г. автор получил от изда­теля, переехавшего в Софию, сохраненную им копию рукописи, с пробелами, пополнение которых в Лондоне оказалось невозмож­ным. Лишь в декабре 1920 г. автор получил доступ к обширной коллекции русских периодических изданий, хранящейся в Musee de la guerre в Париже. При помощи этого материала пропуски восстановлены и полный текст «Истории» приготовлен к печати.

Автор назвал свой труд «Историей», хотя он хорошо сознает, что для истории революции в строгом смысле время не скоро на­станет.

Выбирая это заглавие, он хотел лишь сказать, что его цель в этой книге идет дальше личных «Воспоминаний».

Для воспоминаний, предназначенных для немедленного опуб­ликования, время также не наступило. Действующие лица описы­ваемой эпохи еще не сошли со сцены, вызванные их деятельнос­тью чувства еще далеко не улеглись, их интимные мотивы не сде­лались достоянием гласности. При этих условиях, вводить читате­ля в интимную атмосферу событий, доступную только для их непосредственного [10] участника, показалось бы и нескромно, и черес­чур субъективно.

«История» ставит себе иную задачу, чем «Мемуары». Она принципиально отказывается от субъективного освещения и за­ставляет говорить факты. Факты подлежат объективной проверке, и поскольку они верны, по стольку же бесспорны и вытекающие из них выводы. Историк по профессии, автор не хотел и не мог подгонять факты к выводам; наоборот, он принимал выводы из фактов, как нечто бесспорное, хотя бы эти выводы и противоре­чили настроению того момента, когда переживались события и пи­салась «История».

Другой вопрос, насколько самые факты известны и насколько они собраны с надлежащей полнотой, чтобы позволить определен­ные выводы. Не может быть сомнения, конечно, что дальнейшее накопление и изучение фактов оставит далеко позади предлагае­мый первый опыт их предварительной установки. Но автор льстит себя надеждой, что при этом не очень изменятся намечаемые им выводы. Сравнительно со своими преемниками он находится в выгодном положении непосредственного наблюдателя и свидетеля событий. Он знает о них часто больше, чем говорят известные до сих пор факты, и в самой группировке фактов уже дает извест­ный комментарий к событиям.

Вообще, фактическое изложение не составляет главной задачи автора. Читатель не найдет в этой «Истории» описания памятных ему, быть может, «великих дней» революции Он найдет здесь не столько картины и краски, сколько руководящие линии, основные штрихи рисунка. Анализ событий с точки зрения определенного понимания их был той основной целью, которая собственно и по­будила автора взяться за составление «Истории». Из рассказа, не­сомненно, вытекал определенный политический вывод.

Так же ли бесспорен этот вывод, как положенное в его основу фактическое описание? Три года, истекшие со времени описанных событий уже дают возможность некоторой проверки. На первый взгляд может казаться, что «История» этой проверки не выдержа­ла. Тот же угол зрения, под которым произведен в ней анализ со­бытий 1917 года, перенесенный на события 1918 - 1920 годов, ока­зался бы, несомненно, неверным и односторонним. «История» проследила последствия коренных ошибок тактики, сделанных господствовавшими за этот промежуток умеренными социалисти­ческими партиями. Более правые течения, сменившие их в период гражданской войны, несомненно, руководились уроками неудач 1917 года. И, тем не менее, их тактика, выведенная из этих уро­ков, кончилась, в свою очередь, катастрофой конца 1920 года. Сам собой возникает вопрос: не являются ли выводы из ошибок 1917 года неверными и односторонними, если даже и противники этих ошибок, принявшие их во внимание, не спаслись от провала?

Ответ на этот вопрос довольно прост. В 1918 - 1920 гг. не только были избегнуты ошибки 1917 года, ошибки нашего левого [11] «интеллигентского» максимализма. Были сделаны новые ошибки, противоположные прежним, ошибки правого максимализма. Указать на первые вовсе не значит рекомендовать вторые. Таким образом, события 1918 - 1920, приведшие к неудаче антибольшевистской военной борьбы, не могут служить доказательством нам. Анализ событий 1917 г., сводящихся к неудаче социалистической революционной тактики, был неверным.

Это - просто два разные круга явлений, к объяснению кото­рых должны быть приложены и две разные мерки. Во втором томе «Истории», когда он будет написан, читатель встретится с анализом ошибок правого максимализма, который, однако, вовсе не будет исходить из предложения, что ошибки левого максимализма были указаны неправильно.

Один вывод, однако, несомненно вытекает из сопоставления одних ошибок с другими. Если ясное представление о старых ошибках не помешало людям, которые их прекрасно видели, впасть в новые ошибки противоположного характера, то это, оче­видно, должно побудить их относиться вообще несколько скром­нее к чужим ошибкам. Приходится, вообще, внести некоторую по­правку в наше представление о пределах возможности для инди­видуальной человеческой воли управлять такими массовыми явле­ниями, как народная революция. Мы указали в конце первой главы, что будущий историк отнесется к волевому элементу рево­люции иначе, чем современный исторический деятель. На правах последнего мы отмечали ошибки буржуазных вождей «революци­онной демократии» в первом томе «Истории». Мы отметим с таким же правом ошибки наших военных вождей и их прави­тельств во втором томе. Но уже вступает в силу, с завершением того и другого цикла событий, право «будущего историка» искать объективные причины тех и других «ошибок» и показать, почему, при данных обстоятельствах, те и другие оказались неизбежны.

Еще другая поправка вытекает из вывода, что революционный процесс вышел более стихийным и менее сознательным, чем хоте­лось бы непосредственным деятелям революционной эпохи. Если роль вождей в событиях оказывается менее активной, то за то должно быть сильно исправлено и ходячее представление о пас­сивной роли инертной массы. Масса русского населения, каза­лось, действительно только терпела. В первой главе мы указали на причины этой пассивности, заложенные в нашем прошлом. Но, обозревая теперь весь процесс в его разных фазисах, мы начинаем приходить к выводу, что терпение масс, все же, не было вполне пассивным. Массы принимали от революции то, что соответство­вало их желаниям, но тотчас же противопоставляли железную стену пассивного сопротивления, как только начинали подозре­вать, что события клонятся не в сторону их интересов. Отойдя на известное расстояние от событий, мы только теперь начинаем раз­бирать, пока еще в неясных очертаниях, что в этом поведении масс, инертных, невежественных, забитых, сказалась коллективная [12] народная мудрость. Пусть Россия разорена, отброшена из двадцатого столетия в семнадцатое, пусть разрушена промышлен­ность, торговля, городская жизнь, высшая и средняя культура. Когда мы будем подводить актив и пассив громадного переворота, через который мы проходим, мы, весьма вероятно, увидим то же, что показало изучение великой французской революции. Разру­шились целые классы, оборвалась традиция культурного слоя, - но народ перешел в новую жизнь, обогащенный запасом нового опыта и решивший для себя бесповоротно свой главный жизнен­ный вопрос: вопрос о земле. Если из мрака небытия, в котором мы погребены под обломками великих руин, нам удастся зафик­сировать эту светлую точку вдали, то это соображение поможет излечить самый упорный пессимизм, и, быть может, внушить от­чаявшимся и тонущим, каких теперь так много, - желание жить дальше, чтобы работать для родного народа на новом пути, из­бранном им самим.

Лондон, 27 декабря 1920.


Дальше