Джон Рид (1887-1920)
Современники называли Рида «поэтом и летописцем Октября». Его талантливую книгу «10 дней, которые потрясли мир» В. И. Ленин прочел с «громаднейшим интересом и неослабевающим вниманием» и выразил горячее желание увидеть ее распространенной в миллионах экземпляров и переведенной на все языки, «так как она дает правдивое и необыкновенно живо написанное изложение событий, столь важных для понимания того, что такое пролетарская революция, что такое диктатура пролетариата» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 40, с. 48). В свою очередь Н. К. Крупская в беседе с женой Рида Луизой Брайант сказала: «Кажется почти чудом, что иностранец мог написать книгу, которая с поистине волшебной силой передала самый дух революции» (цит. по: Ленинская гвардия планеты. М., 1967, с. 311-312).
Рид был «стопроцентным американцем». Он родился в богатой аристократической семье, получил образование в привилегированном Гарвардском университете. В Россию Рид впервые приехал летом, а затем - осенью 1917 г. как журналист. Революция его полностью захватила. Жизнерадостного и неугомонного, успевающего всюду Рида днем и ночью видели в гуще всех важных событий. Он присутствовал на митингах и демонстрациях, заседаниях Петросовета и II Всероссийского съезда Советов, был непосредственным свидетелем штурма Зимнего дворца и падения Временного правительства. Ему посчастливилось неоднократно встречаться с В. И. Лениным и другими видными партийными и советскими деятелями. Рид не упускал никого и ничего: собирал вороха газет, объявлений и листовок, брал интервью каждый раз, когда представлялась возможность. Все это позволило Риду создать увлекательную и правдивую книгу о Великом Октябре.
Вся дальнейшая жизнь Рида прошла под влиянием пролетарской революции. Он стал коммунистом, активно участвовал в создании компартии США, был делегатом 2-го конгресса Коминтерна, членом Исполкома Коминтерна. Джон Рид умер от тифа 17 октября1920 г. в Москве и был похоронен на Красной площади, у Кремлевской стены.
Книга Д. Рида «10 дней, которые потрясли мир» первоначально была издана в США в 1919 г. с предисловием В. И. Ленина. На русском языке она вышла в свет в 1923 г. с упоминавшимся предисловием В. И. Ленина и предисловием Н. К. Крупской, в которых дана высочайшая оценка произведению Рида. До 1930 г. на русском языке издавалась 11 раз.
После длительного перерыва была переиздана в 1957 и 1958 гг., затем в серии «Библиотека всемирной литературы» и в 1987 г. в серии «История Отечества» и в двухтомнике произведений Д. Рида, выпущенном Политиздатом. В настоящий том включенаее VIII глава - «Контрреволюция». Текст воспроизведен по изданию: Рид Джон. Десять дней, которые потрясли мир. М.-Л., 1930, с. 198-221. «К настоящему, третьему изданию, - писали в своем предисловии к книге В. Л. Меллер и А. И. Ромм, - заново пересмотрен и выправлен текст перевода и документов, печатавшихся в прошлых изданиях по переводу».
В воскресенье, 11 ноября (29 октября), казаки под колокольный звон всех церквей вступили в Царское Село, причем сам Керенский ехал на белом коне[1]. С вершины невысокого холма они могли видеть золотые шпили и разноцветные купола Петрограда, огромную, серую массу столицы, расстилавшуюся по мрачной равнине, а за ней стальные воды Финского залива.
Боя не было. Но Керенский допустил роковую ошибку. В семь часов утра он послал 2-му Царскосельскому стрелковому полку приказ сложить оружие. Солдаты ответили, что они держат нейтралитет, но разоружаться не желают. Керенский дал им десять минут на размышление. Это озлобило солдат: вот уже восемь месяцев как они сами управляли собой через свои полковые комитеты, - а это приказание пахло старым режимом... Через несколько минут казачья артиллерия открыла по казармам огонь и убила несколько человек. С этого момента в Царском не осталось ни одного нейтрального солдата...
Петроград был разбужен ружейной перестрелкой и топотом многотысячных отрядов. Под серым небом, предвещая снег, дул холодный ветер. С утра сильные отряды юнкеров заняли военную гостиницу и телеграф, но потом были выбиты, причем пролилось много крови.Телефонная станция была осаждена матросами, которые залегли за баррикадами из бочек, ящиков и жести, сооруженными на Морской. Другие матросы держались на [77] углу Гороховой и Исаакиевской площади, обстреливая всех проходящих и проезжающих. Время от времени мимо них проезжал автомобиль под флагом Красного Креста. Матросы не трогали его...
Альберт Рис Вильямс[2] был на телефонной станции. Он уехал оттуда в автомобиле Красного Креста, якобы наполненном ранеными. Покружив по городу, автомобиль глухими переулками приехал в штаб-квартиру контрреволюции - Михайловское юнкерское училище. Во дворе училища был французский офицер, который, по-видимому, распоряжался всем происходившим... Таким путем доставлялись на телефонную станцию снаряды и продовольствие. Целые десятки таких автомобилей якобы Красного Креста служили юнкерам для связи...
В их руках было пять-шесть броневиков из расформированного английского броневого дивизиона[3]. Когда Луиза Брайант[4] шла вдоль Исаакиевской площади, ей встретился один из этих броневиков. Он ехал от Адмиралтейства и направлялся к телефонной станции. На углу улицы Гоголя машина остановилась. Луиза Брайант была рядом. Несколько матросов, скрывавшихся за штабелями дров, открыли стрельбу. Пулемет, находившийся на башенке броневика, завертелся во все стороны, осыпая градом пуль как неприятеля, так и всю мирную толпу. Под аркой, где стояла мисс Брайант, было убито семь человек, в том числе два мальчика. Вдруг матросы с криком выскочили из своего прикрытия и кинулись вперед. Окружив огромную машину, они принялись тыкать штыками во все ее щели, не обращая внимания на стрельбу... Шофер броневика притворился раненым, матросы оставили его в покое, а он дал полный ход и помчался в думу рассказывать о большевистских зверствах... В числе убитых был один английский офицер...
Впоследствии в газетах сообщалось, что на одном из юнкерских броневиков был пойман другой союзный офицер, на этот раз французский. Его отправили в Петропавловскую крепость. Французское посольство немедленно опровергло это сообщение, но один из членов думы говорил мне, что он сам выхлопотал освобождение этого офицера... Каково бы ни было официальное поведение союзных посольств, но отдельные английские и французские офицеры вели себя в эти дни весьма активно и даже принимали в качестве экспертов участие в заседаниях «Комитета спасения...» [78]
Целый день по всему городу шли стычки между юнкерами и красногвардейцами, между белыми и красными броневиками... То там, то сям слышались залпы, отдельные выстрелы, резкий треск пулеметов. Железные ставни магазинов были опущены, но торговые дела шли своим чередом. Даже кинематографы работали и были набиты народом, хотя электрические огни их вывесок не горели. Трамваи ходили, как всегда. Телефоны работали. Вызвав станцию, можно было ясно слышать перестрелку. Все аппараты Смольного были выключены, но дума и «Комитет спасения» находились в постоянной телефонной связи со всеми юнкерскими училищами, а также с Керенским, стоявшим в Царском Селе.
В семь часов утра во Владимирское юнкерское училище явился отряд, составленный из солдат, матросов и красногвардейцев. Он потребовал от юнкеров сдачи оружия и дал им двадцать минут срока. Юнкера ответили отказом. Через час они попытались выйти на улицу, но были отбиты сильным огнем, направлявшимся с угла Гребецкой и Большого проспекта. Советские войска окружили училище и начали обстрел, причем вдоль здания все время разъезжало два бронированных автомобиля, на которых работали пулеметы. Юнкера по телефону просили помощи. Казаки ответили, что не решаются выступить, так как казармы окружены сильным матросским отрядом с артиллерией. Павловское училище было оцеплено. Большинство юнкеров-михайловцев сражалось на улицах...
В половине двенадцатого на сцене появилось три полевых орудия. Юнкерам снова предложили сдаться, но вместо ответа они открыли стрельбу по белому флагу и убили двух советских делегатов. Тут началась настоящая бомбардировка. Снаряды пробивали в стенах училища огромные бреши. Юнкера отчаянно защищались. Кричащие толпы красногвардейцев таяли от ожесточенного огня... Керенский по телефону отдал из Царского приказ - не вступать ни в какие переговоры с Военно-революционным комитетом.
Советские силы, доведенные до бешенства неудачами и потерями, заливали разбитое здание целым морем пуль и снарядов. Сами их предводители не могли остановить ужасной бомбардировки. Комиссар Смольного, по фамилии Кириллов, попытался сделать это, но ему пригрозили самосудом. Красногвардейцы обезумели от крови. [79]
В половине третьего юнкера выкинули белый флаг. Они соглашались сдаться под условием, что им гарантируют неприкосновенность. Обещание было дано. Солдаты и красногвардейцы с криком и шумом ворвались во все окна, двери и бреши. Прежде чем предводителям удалось остановить их, они успели заколоть насмерть пятерых юнкеров. Остальные (около двухсот) были под конвоем доставлены в Петропавловскую крепость. Чтобы не привлекать внимания толпы, их отправляли группами по нескольку человек. Однако по дороге толпа набросилась на одну из таких групп и растерзала еще восемь юнкеров... Со стороны солдат и красногвардейцев было убито свыше ста человек...
Через два часа в думу было сообщено по телефону, что победители двинулись к Инженерному замку. Дума немедленно послала двенадцать своих членов для распространения среди красногвардейцев последнего воззвания «Комитета спасения». Некоторые из посланных больше не вернулись... Все юнкерские училища, кроме Владимирского, сдались без сопротивления, и их юнкера без всяких осложнений были доставлены в Петропавловскую крепость или в Кронштадт...
Телефонная станция держалась до самого вечера, когда появился большевистский броневик и матросы пошли на приступ. Перепуганные телефонистки с криком бегали по зданию[5]. Юнкера срывали с себя погоны и петлицы, а один из них предлагал Вильямсу за его пальто все, что он захочет... «Нас перебьют! Перебьют!» - кричали юнкера. Многие из них еще в Зимнем дворце обещали не поднимать оружия против народа. Вильямс предложил им свое посредничество, если они выпустят Антонова[6]. Это было немедленно исполнено. Антонов и Вильямс обратились с речью к победителям, озлобленным большими потерями, - и юнкеров снова пощадили... Но некоторые из них, перепугавшись, пытались бежать на крышу. Их переловили на чердаке и выбросили на улицу...[7]
Измученные, покрытые кровью, торжествующие матросы и рабочие ворвались в аппаратный зал и, увидев сразу столько хорошеньких девушек, смутились и нерешительно затоптались на месте. Они не тронули и необидели ни одной из телефонисток. Но перепуганные девицы забились в угол, а почувствовав себя в безопасности, дали полную волю своему негодованию:
- У, грязные мужики! Идиоты! [80]
Матросы и красногвардейцы совсем переконфузились.
- Звери! Свиньи! - визжали девицы, с негодованием надевая пальто и шляпы.
Как романтичны были те краткие часы, которые они провели под пулями, перевязывая раны своих смелых молодых защитников - юнкеров!.. Ведь многие из этих юнкеров были из лучших русских семей, и все они сражались за обожаемого монарха! А тут всё были рабочие да крестьяне - «темный народ»!..
Комиссар Военно-революционного комитета, маленький Вишняк, пытался убедить девиц остаться на работе. Он был необычайно вежлив.
- С вами очень плохо обращались, - говорил он. - Телефонная сеть находилась в руках городской думы, вам платили по шестьдесят рублей в месяц, заставляли работать по десять часов в сутки и больше... Но теперь все будет по-другому. Правительство передаст сеть министерству почт и телеграфов. Вам немедленно повысят жалованье до ста пятидесяти рублей и сократят рабочий день. В качестве членов рабочего класса вы имеете право...
- Как такое «члены рабочего класса»! Уж не думает ли он, что между нами и этими животными есть что-нибудь общее? Оставаться? Да хоть бы вы нам дали по тысяче рублей!..
И девушки с величайшим презрением покинули здание...
Остались только некоторые из служащих, монтеры и рабочие. Но соединять телефоны было совершенно необходимо... Удалось разыскать не больше дюжины опытных телефонистов. Вызвали добровольцев; на этот призыв ответило до сотни матросов, солдат и рабочих. Шестеро оставшихся телефонисток носились по всему огромному залу, инструктируя, помогая и бранясь... Дело пошло - кое-как, но все-таки пошло. Прежде всего установили связь между Смольным, казармами и фабриками; затем отрезали сообщение с думой и юнкерскими училищами... Поздно вечером слух об этом распространился по всему городу, и буржуазия пришла в бешенство:
- Дураки! Черти! Вы думаете, это надолго? Погодите, вот придут казаки!..
Наступила ночь. На Невском не было почти ни души, но против Казанского собора, несмотря на жестокий [81] ветер, собралась толпа. Все те же бесконечные споры: несколько рабочих, несколько солдат, а все остальные - торговцы, чиновники и так далее.
- Не заставит Ленин немцев заключить мир! - кричал кто-то.
- А кто виноват? - с жаром возражал молодой солдат. - Все Керенский ваш, буржуй проклятый! К черту Керенского! Не хотим его! Хотим Ленина!..
Около думы офицер с белой повязкой на рукаве, громко ругаясь, срывал со стены плакаты. Вот что было на них написано:
«Гласные большевики - населению Петрограда. В тревожный час, когда городская дума должна была бы направить все свои силы на успокоение населения, обеспечить его хлебом и самым необходимым, правые соц[иалисты]-рев[олюционеры] и кадеты, забывая свой долг, превратили городскую думу в контрреволюционный митинг, стараясь натравить одну часть населения на другую и тем самым облегчить победу Корнилову, Керенскому. Вместо исполнения прямых своих обязанностей правые соц.-рев. и кадеты превратили городскую думу в арену политической борьбы против Советов р[абочих], с[олдатских] и к[рестьянских] депутатов, против революционного правительства мира, хлеба и свободы.
Граждане Петрограда! Мы, гласные большевики, избранные вами, доводим до вашего сведения, что правые соц.-рев. и кадеты увлеклись контрреволюционной борьбой, забыли свои прямые обязанности и ведут население к голоду, к гражданской войне, к кровопролитию. Мы, избранники 183 000 населения, считаем своим долгом довести все происходящее в городской думе до сведения избирателей и заявляем, что мы слагаем с себя всякую ответственность за грядущие печальные последствия».
Издали доносились случайные выстрелы, но город был холоден и спокоен. Он словно обессилел от судорог, сотрясавших его в этот день.
В Николаевском зале городской думы заседание подходило к концу. Казалось, даже яростная дума несколько притихла. На трибуне появлялся комиссар за комиссаром с новыми известиями: телефонная станция взята, на улицах идет бой, Владимирское училище пало... [82]
- Дума, - говорил Трупп, - стоит на стороне демократии, сопротивляющейся насилию и произволу. Но во всяком случае, кто бы ни победил, дума всегда будет против самосудов и пыток.
Кадет Коновский, высокий старик с жестоким лицом, заявил:
- Когда войска законного правительства войдут в Петроград и расстреляют бунтовщиков - это не будет самосудом.
Протестующие крики со всех скамей, не исключая и кадетских.
Здесь царило явное сомнение и упадок сил. Контрреволюция шла на убыль. Центральный комитет партии социалистов-революционеров выразил недоверие своим вождям. Левое крыло распоряжалось положением. Авксентьев подал в отставку. Курьер принес известие, что комиссия, посланная с приветствием навстречу Керенскому, арестована. На улицах был слышен глухой гул отдаленной канонады, доносившейся с юга и юго-востока. Керенский все не шел...
В этот день вышло всего три газеты: «Правда», «Дело народа» и «Новая жизнь». Все они уделяли очень много места вопросу о новом «коалиционном» правительстве. Эсеровская газета требовала создания кабинета без кадетов и большевиков. Горький был полон надежд; Смольный шел на уступки. Оформлялось однородное социалистическое правительство, представляющее все элементы, кроме буржуазии[8]. Но «Правда» только издевалась:
«...Это не коалиция с «партиями», из которых значительная часть - маленькие кучки журналистов, за которыми нет ничего, кроме буржуазного сочувствия и полусгнившей репутации, за которыми не идут больше ни рабочие, ни крестьяне. Наша коалиция, та, которую заключили мы, это - коалиция революционной партии пролетариата с революционной армией и крестьянской беднотой...»[9]
По стенам были расклеены самонадеянные объявления Викжеля[10], грозившего, что если стороны не найдут компромисса, то он объявит железнодорожную забастовку.
«Из всех этих мятежей и смут, терзающих родину, победителями выйдут не большевики, не «Комитет спасения» и не войска Керенского: победителями выйдем мы, союз железнодорожников. [83]
Красногвардейцы не смогут управиться с таким сложным механизмом, как железнодорожная сеть. Что до Временного правительства, то оно уже показало себя совершенно неспособным к власти.
Мы отказываемся работать с какой бы то ни было партией, не уполномоченной... правительством, опирающимся на всю демократию...»
Смольный весь дрожал от безграничной активности неисчерпаемых человеческих сил.
В помещении Совета профессиональных союзов Лозовский[11] свел меня с делегатом рабочих Николаевской железной дороги. Этот последний рассказал мне, что у них состоялись массовые митинги, на которых было вынесено порицание руководителям Викжеля.
- Вся власть Советам! - кричал он, стуча кулаком по столу. - Оборонцы из нашего ЦК работают на Корнилова! Они попробовали послать делегацию в ставку, но мы арестовали ее в Минске... Наш район потребовал всероссийского съезда, а они отказываются созвать его!..
На железных дорогах происходило то же самое, что и в Советах и армейских комитетах. Все русские демократические организации переживали глубокую и резкую ломку. Кооперативы были охвачены внутренней борьбой; собрания Исполнительного комитета Совета крестьянских депутатов проходили в отчаянных спорах; даже среди казаков появились несогласия...
А в верхнем этаже Смольного полным ходом, не слабея, работал Военно-революционный комитет. Люди входили в эту работу свежими и полными сил. Дни и ночи крутились они в этой ужасной машине - и выходили оттуда бледными, измученными, охрипшими и грязными, выходили, чтобы тут же свалиться на пол и уснуть тяжелым сном... «Комитет спасения» был объявлен вне закона. Пачки и связки новых прокламаций загромоздили весь пол.
«...Заговорщики, не имея никакой опоры ни в гарнизоне, ни в рабочем населении, надеялись исключительно на внезапность удара. Но план их оказался своевременно раскрытым комиссаром Петропавловской крепости прапорщиком Благонравовым благодаря революционной бдительности красногвардейца, имя которого будет установлено. В центре заговора стоял так называемый «Комитет спасения»[12]. Командование войсками было возложено на полковника Полковникова. Его ордера [84] подписывались отпущенным на честное слово бывшим членом ЦИК Гоцем...
Извещая об этом население Петрограда, Военно-революционный комитет постановляет:
Арестовать замешанных в заговоре лиц и предать их военно-революционному суду».
Из Москвы пришло известие, что юнкера и казаки окружили Кремль и потребовали от советских войск сдачи оружия. Советские войска исполнили требование, но когда они выходили из Кремля, враги набросились на них и расстреляли. Слабые большевистские отряды выбиты с телефонной станции и телеграфа. Центр города находится в руках юнкеров...
Но вокруг них уже собираются новые советские силы. Уличные бои постепенно разгораются. Все попытки соглашения проваливаются. На стороне Советов - десятитысячный солдатский гарнизон и немного красногвардейцев. На стороне правительства - шесть тысяч юнкеров, двадцать пять сотен казаков и две тысячи белогвардейцев.
Шло заседание Петроградского Совета, а в соседней комнате работал новый ЦИК[13]: он рассматривал декреты и постановления, непрерывно летевшие к нему из Совета Народных Комиссаров, заседавшего этажом выше. Здесь были рассмотрены: порядок утверждения и опубликования законов, закон о восьмичасовом рабочем дне и «основы системы народного просвещения», предложенные Луначарским[14]. На обоих заседаниях присутствовало всего несколько сот человек, причем почти все они были вооружены. Смольный производил почти пустынное впечатление. Только у окон работала стража, устанавливая на подоконниках пулеметы, чтобы можно было обстреливать боковые флигеля.
В ЦИКе выступал делегат Викжеля.
- Мы отказываемся перевозить войска как той, так и другой стороны. Мы послали к Керенскому делегацию с заявлением, что, если он продолжит свое движение на Петроград, мы прервем все его коммуникационные линии...
Затем он, по обыкновению, предложил созвать совещание всех социалистических партий для сформирования нового правительства...
Каменев отвечал ему очень осторожно. Большевики с радостью ждут такой конференции. Однако центр [85] тяжести вопроса лежит не в составе правительства, а в том, примет ли оно программу съезда Советов...
ЦИК обсудил декларацию левых эсеров и социал-демократов-интернационалистов и принял предложение созвать конференцию на основе пропорционального представительства, допустив в нее даже делегатов от армейских комитетов и крестьянских Советов.
В большом зале Троцкий давал отчет о событиях дня.
- Мы предложили юнкерам-владимирцам сдаться, - говорил он. - Мы хотели избежать кровопролития. Но теперь кровь уже пролита, и нам остается только один путь - беспощадная борьба. Думать, что мы можем победить какими-либо другими путями, - ребячество. Наступил решительный момент. Все должны помогать Военно-революционному комитету, сообщать ему обо всех запасах колючей проволоки, бензина и оружия... Мы уже завоевали власть - теперь надо удержать ее.
Меньшевик Иоффе хотел прочесть декларацию от имени своей партии, но Троцкий отказался допустить «спор о принципах».
- Теперь дебаты идут на улице, - заявил он. - Решительный шаг сделан. Мы все, и в том числе лично я, берем на себя полную ответственность за все происходящее.
Солдаты, вернувшиеся с фронта, из Гатчины, рассказывали о тамошних событиях. Представитель ударников 381-й артиллерийской бригады заявил:
- Когда об этом узнают в окопах, там скажут: вот это - наше правительство!
Юнкер Петергофской школы прапорщиков рассказал, как он и еще двое юнкеров отказались идти против Советов, как их товарищи, вернувшись после боя из Зимнего дворца, выбрали его своим комиссаром и послали в Смольный предложить услуги училища настоящей революции.
И снова на трибуне пламенный и неутомимый Троцкий, рассыпающий приказания, отвечающий на все вопросы.
- Чтобы разбить рабочих, солдат и крестьян, мелкая буржуазия готова пойти на соглашение хотя бы с самим дьяволом, - сказал он однажды.
За последние два дня в городе наблюдалось очень много случаев пьянства. [86]
- Не пить, товарищи! После восьми часов вечера никому не выходить на улицу, кроме стражи! Необходимо обыскать все помещения, в которых могут оказаться крепкие напитки, и уничтожить все спиртное. Никакой пощады тем, кто продает вино!
Военно-революционный комитет послал за делегатами Выборгского района и Путиловского завода. Они спешно собрались.
- За каждого убитого революционера, - заявил Троцкий, - мы убьем пять контрреволюционеров.
Мы снова пошли в город. Дума сверкала огнями, множество народа толпилось в ее дверях. В нижнем этаже слышались рыдания и горестные крики: толпа сгрудилась вокруг бюллетеней со списком юнкеров, убитых в бою или, вернее, предполагавшихся убитыми в бою, потому что очень скоро многие из этих мертвецов оказались живы и здоровы...
В Александровском зале заседал «Комитет спасения». Здесь были видны золотые с красным офицерские погоны, знакомые интеллигентские лица меньшевиков и эсеров, жесткие глаза и безвкусно шикарные костюмы банкиров и дипломатов. Попадались старорежимные чиновники, были и изящные женщины...
Выступали телефонистки. Одна за другой появлялись на трибуне эти кричаще одетые девушки, пытающиеся подражать светским манерам. Истощенные лица, стоптанные ботинки... Одна за другой с радостью прислушивались они к рукоплесканиям «изящной» петроградской публики - офицеров, богачей, известных политических деятелей, одна за другой рассказывали о своих страданиях в руках пролетариата и клялись в своей верности всему старому, твердо установленному и могущественному...
В Николаевском зале снова заседала дума. Городской голова самым бодрым тоном рассказывал, что петроградские солдаты начинают стыдиться своих дел, пропаганда идет полным ходом...
В зал заседания вбегали и снова выбегали думские эмиссары. Они приносили новости о большевистских зверствах и убийствах, пытались спасать юнкеров, энергично расследовали все подозрительные случаи...
- Большевики, - говорил Трупп, - будут побеждены не штыками, а нравственной силой.
А между тем на революционном фронте не все было благополучно. Неприятель выдвинул броневые поезда [87] вооруженные пушками. Советские отряды, состоявшие главным образом из необученных красногвардейцев, не имели ни офицеров, ни определенного плана действий. К ним присоединилось всего пять тысяч регулярных солдат. Остальные части гарнизона либо разделывались с юнкерами, восставшими в городе, либо охраняли порядок в столице, либо просто не могли решить, на чью сторону им стать. В десять часов вечера Ленин выступил с речью перед собранием делегатов гарнизонных полков, и они подавляющим большинством голосов постановили выступить с оружием в руках на стороне Советов. Был создан генеральный штаб из пятерых солдат, и рано утром полки в полном боевом порядке вышли из казарм... Я встретил их по пути домой. Мерным и твердым шагом боевых ветеранов шли они по пустынным улицам завоеванного города, соблюдая строгое равнение в рядах.
А между тем на Садовой, в помещении Викжеля, шла конференция всех социалистических партий, собравшаяся для формирования нового правительства. Абрамович от имени меньшевиков центра заявил, что здесь не должно быть ни побежденных, ни победителей, что о старом вспоминать нечего. Все левые группы и партии согласились с ним. Дан от имени правых меньшевиков предложил большевикам следующие условия перемирия: Красная гвардия должна сложить оружие, петроградский гарнизон должен подчиниться городской думе; со своей стороны, войска Керенского не сделают ни одного выстрела и не арестуют ни одного человека; затем будет составлено министерство из представителей всех социалистических партий, кроме большевиков. Рязанов и Каменев ответили от имени Смольного, что коалиционное правительство всех социалистических партий вполне приемлемо. Но предложение Дана они отвергли. Эсеры раскололись. Но Исполнительный комитет Совета крестьянских депутатов и народные социалисты наотрез отказались работать с большевиками... После долгих споров была избрана комиссия для выработки приемлемого плана.
Комиссия работала всю ночь, весь день и еще одну ночь. Подобная попытка соглашения была сделана и раньше, 9 ноября (27 октября). Инициаторами ее были Мартов и Горький. Однако тогда эта попытка провалилась: Керенский приближался, «Комитет спасения» проявлял огромную активность, - и меньшевики, а также [88] эсеры и народные социалисты неожиданно отказались от всяких переговоров. Но теперь, после подавления юнкерского восстания, они стали сговорчивее...
Понедельник 12 ноября (30 октября) прошел в нерешительности. Вся Россия напряженно следила за серой равниной, расстилавшейся у предместья Петрограда: сюда подступали все силы старого порядка, какие только можно было собрать. Они готовились раздавить новую, еще неопределенную и неорганизованную власть. В Москве было объявлено перемирие: стороны вели переговоры и выжидали, чем кончится дело в столице. А между тем делегаты съезда Советов, разъехавшиеся повсем отдаленным уголкам Европейской и Азиатской России, возвращались по домам и везли с собой пламенные факелы революции. Вести о неслыханных событиях расходились по всей стране, как волны расходятся по водной глади, и все города и дальние деревни шевелились и подымались. Советы и военно-революционные комитеты против дум, земств и, правительственных комиссаров, красногвардейцы против белогвардейцев... Повсюду уличные бои и страстные речи... А исход зависел от того, что скажет Петроград...
Смольный был почти пуст, но дума кишела народом. Старик городской голова со своим обычным достоинством протестовал против воззвания гласных-большевиков.
- Дума вовсе не является центром контрреволюции, - горячо говорил он. - Дума не принимает никакого участия в происходящей борьбе партий. Но в тот момент, когда в стране нет никакой законной власти, единственным центром порядка является городское самоуправление. Этот факт признается мирным населением. Иностранные посольства считаются только с теми официальными документами, которые подписаны городским головой. Европеец по самому своему складу не может допустить иного положения, чем то, при котором городское самоуправление является единственным органом, способным охранять интересы граждан. Дума обязана оказать гостеприимство всем организациям, желающим воспользоваться этим гостеприимством, а потому и не может препятствовать распространению в своем здании каких бы то ни было газет. Сфера нашей деятельности расширяется, мы должны получить полную свободу действий, наши права должны признаваться обеими сторонами... [89]
- Мы совершенно нейтральны! Когда телефонная станция была занята юнкерами, Полковников приказал выключить все телефоны Смольного, но я заявил протест - и эти телефоны продолжали работать...
Иронический смех на большевистских скамьях, брань и негодующие выкрики справа.
- А теперь, - продолжал Шрейдер, - теперь большевики считают нас контрреволюционерами и соответственно аттестуют нас населению. Они отнимают у нас последние автомобили и тем самым лишают нас всяких транспортных средств. Не наша будет вина, если в результате в городе начнется голод. Никакие протесты не помогают...
Большевик и член думы Кобозев[15] заявил, что он сомневается, чтобы Военно-революционный комитет реквизировал городские автомобили. Если даже допустить, что подобные случаи имели место, то здесь, конечно, действовали лица, не уполномоченные на это, и притом действовали под давлением крайней необходимости.
- Городской голова, - продолжал он, - говорит, что мы не имеем права превращать думу в политическое собрание. Но все, что говорят здесь меньшевики и эсеры, есть не что иное, как партийная пропаганда, а у дверей они распространяют свои нелегальные издания - «Искру», «Солдатский голос» и «Рабочую газету», подстрекающие к восстанию. Что, если бы большевики тоже начали распространять здесь свои газеты? Но мы этого не делаем, потому что уважаем думу! Мы не нападаем и не собираемся нападать на городское самоуправление. Но раз вы обратились к населению с призывом - мы имели право сделать то же самое...
После этого выступил кадет Шингарев. Он заявил,что с людьми, которых надо просто отправить к прокурору и предать суду по обвинению в государственной измене, у него не может быть общего языка. Он предложил исключить из думы всех большевиков. Но это предложение было отвергнуто, потому что против гласных большевиков нельзя было выдвинуть никаких персональных обвинений, а между тем все они активно работалив городских учреждениях.
Тогда двое меньшевиков-интернационалистов заявили,что воззвание большевистских членов думы было прямым призывом к погрому.
- Если всякий, кто против большевиков, есть контрреволюционер, - говорил Пинкевич, - то я не понимаю, [90] где лежит граница между революцией и анархией... Большевики подчиняются всем страстям разнузданных масс, а у нас нет ничего, кроме нравственной силы. Мы протестуем против насилий и погромов как с той, таки с другой стороны! Ведь наша цель - найти мирный выход из положения...
- Прокламация под заглавием «К позорному столбу!»[16], расклеенная по улицам и призывающая народ уничтожить меньшевиков и эсеров, - поддерживал Назарьев, - есть преступление, которого вам, большевикам, никогда не смыть со своей совести. Все вчерашние ужасы - это только пролог к тому, что подготовляется такими прокламациями... Прежде я пытался примирить вас с другими партиями, но теперь я испытываю к вам только презрение!
Большевики вскочили с мест, гневно крича. Им отвечали хриплые ненавидящие голоса, яростные жесты...
Выйдя из зала, я встретил инженера меньшевика Гомберга и трех-четырех репортеров. Все они были в очень радужном настроении.
- Так и есть! - говорили они. - Эти трусы боятся нас! Они не посмеют арестовать думу. Их Военно-революционный комитет не смеет послать сюда комиссаров! Да что там! Сегодня я видел на углу Садовой, как красногвардеец пытался задержать мальчишку, продававшего «Солдатский голос»... Мальчишка только смеялся ему в лицо, а толпа чуть не расправилась с этим разбойником самосудом. Теперь им осталось жить не больше нескольких часов! Пусть Керенский даже и не придет, - все равно у них нет таких людей, которые могли бы работать в правительстве. Абсурд!.. Я вполне понимаю, что они там дерутся между собой в Смольном.
Один эсер, мой приятель, отвел меня в сторону.
- Я знаю, где скрывается «Комитет спасения», - сказал он мне. - Хотите пойти говорить с ними?
Сумерки уже спускались. В городе снова шла обычная жизнь: магазины торговали, огни горели, по улицам медленно двигались густые толпы народа, шли всегдашние споры...
Дойдя по Невскому до дома № 86, мы прошли под воротами в окруженный высокими корпусами двор. Мой знакомый осторожно постучал в дверь 229-й квартиры. Внутри послышалась возня, хлопнула внутренняя дверь. Затем дверь приоткрылась, и к нам выглянуло женское лицо. Быстро оглядев нас, дама впустила нас в прихожую. [91] То была женщина средних лет, со спокойным выражением лица.
- Кирилл! - крикнула она. - Все благополучно!
В столовой кипел самовар, на столе стояли тарелки с хлебом и селедкой. Из-за оконной гардины вылез человек в офицерской форме, из чулана появился другой человек, переодетый рабочим. Оба были очень рады видеть американского репортера и не без удовольствия заявили мне, что, если они попадутся большевикам, их расстреляют. Имен своих они не назвали, но оба были эсеры...
- Почему вы печатаете в своих газетах такую невероятную ложь? - спросил я.
Офицер без всякой обиды ответил:
- Да, знаю. Но что же нам делать? - Он пожал плечами. - Должны же вы понять, что нам необходимо создать в народе известное настроение.
Второй незнакомец перебил его:
- Все это выступление большевиков - сплошная авантюра! У них нет интеллигенции. Министерства не хотят работать. Россия - это не город, а целая страна... Мы понимаем, что им не удержаться больше нескольких дней, потому мы и решились прийти на помощь крупнейшей из выступающих против них сил, то есть Керенскому, и помочь ему восстановить порядок.
- Все это прекрасно, - заметил я. - Но зачем же вы объединяетесь с кадетами?
Лжерабочий откровенно усмехнулся.
- Говоря по правде, сейчас народные массы идут за большевиками, у нас пока что нет последователей. Мы не можем мобилизовать ни горсточки солдат. Настоящего оружия у нас нет... До известной степени большевики даже правы. В настоящий момент в России осталось всего две сколько-нибудь значительные партии: это большевики и реакционеры, прячущиеся под крылышком у кадетов. Кадеты думают, что они пользуются нами, но на самом-то деле мы пользуемся ими... Когда мы справимся с большевиками, то сразу повернемся против них...
- А пустят большевиков в новое правительство?
Мой собеседник почесал в затылке.
- Это еще вопрос, - проговорил он. - Конечно, если их не пустить, они, наверно, опять начнут все сначала. Во всяком случае тогда у них будут шансы на большинство в Учредительном собрании, если только оно вообще соберется. [92]
- И кроме того, - перебил офицер, - это вызывает вопрос о допущении в правительство кадетов. Основания те же самые. Вы ведь знаете, что кадеты фактически не хотят созыва Учредительного собрания - даже в том случае, если большевики будут теперь же разбиты. - Он покачал головой. - Нелегко дается нам, русским, политика! Вы, американцы, рождаетесь политиками, вы занимаетесь политикой всю жизнь, а у нас, сами знаете, всему этому нет еще и года...
- Что вы думаете о Керенском? - спросил я.
- Керенский виноват во всех грехах и ошибках Временного правительства, - отвечал другой собеседник. - Он заставил нас войти в коалицию с буржуазией. Если бы он исполнил свою угрозу и подал в отставку, то получился бы министерский кризис всего за четыре месяца до Учредительного собрания, а этого мы не хотели.
- Но ведь это все равно случилось!
- Да ведь кто же мог знать? Эти керенские и авксентьевы обманули нас. Гоц тоже ненамного радикальнее их!.. Я стою за Чернова[17]. Вот это - настоящий революционер!.. Вы знаете, еще сегодня Ленин послал сказать, что он не возражал бы против вхождения Чернова в правительство.
Конечно, мы тоже хотели отделаться от правительства Керенского, но нам казалось, что лучше дождаться Учредительного собрания... Сначала я стоял за большевиков, но ЦК партии единогласно высказался против них. Что же мне было делать? Партийная дисциплина!..
Через неделю большевистское правительство разлетится вдребезги. Если бы только мы, эсеры, могли стоять в сторонке и ждать, то власть прямо упала бы нам в руки. Но если мы будем ждать целую неделю, то в стране настанет такая разруха, что немецкие империалисты одержат полную победу. Вот почему мы приступаем к восстанию, имея за собой только два полка солдат. Они обещали поддержать нас, но, по правде сказать, не очень-то они надежны. Остаются одни юнкера...
- А как же казаки?
Офицер вздохнул.
- Сидят и не двигаются. Сначала они обещались выступить, если их поддержит пехота. Кроме того, они говорили, что у Керенского и так есть казаки, а стало быть, они уже сделали свое... Потом они стали говорить, что казаков всегда считают прирожденными врагами демократии... А в конце концов «большевики, - говорят, - [93] обещали не отбирать у нас земли, нам бояться нечего, мы держим нейтралитет».
Пока он говорил, в квартиру набиралось все больше народа. Больше всего приходило офицеров со срезанными погонами. Мы видели их в передней и слышали их тихие, но энергичные голоса. Сквозь отвернувшуюся портьеру я случайно увидел приоткрытую дверь в ванную комнату, где сидел плотный офицер в полковничьей форме и писал что-то на клочке бумаги, лежавшем у него на коленях. Я узнал в нем бывшего петроградского коменданта полковника Полковникова, за арест которого Военно-революционный комитет не пожалел бы целого состояния.
- Наша программа?.. - говорил офицер. - Пожалуйста!.. Передать землю земельным комитетам. Рабочие должны участвовать в управлении промышленностью. Энергичная мирная политика, но без такого ультиматума, какой имеется у большевиков. Большевикам не удастся исполнить те обещания, которые они дали массам, - не удастся даже внутри страны. Мы не хотим давать таких обещаний... Они украли у нас программу по аграрному вопросу, чтобы добиться поддержки крестьянства! Это нечестно! Если бы они дождались Учредительного собрания...
- Дело не в Учредительном собрании! - прервалего офицер. - Если большевики собираются разводить здесь социалистическое государство, то мы ни в коем случае не можем работать с ними. Керенский сделал огромную ошибку, когда заявил в Совете республики, что уже отдал приказ арестовать большевиков. Он просто открыл им свои карты...
- Но что же вы собираетесь делать теперь? - спросил я.
Собеседники поглядели друг на друга.
- Через несколько дней увидите... Если на нашей стороне будет достаточно фронтовых войск, то мы не станем входить с большевиками ни в какие соглашения. А если нет, - ну тогда, может быть, придется...
Выйдя на Невский, мы прицепились к подножке переполненного трамвая. Наша ступенька гнулась под тяжестью людей и тащилась по земле. Трамвай медленно полз к Смольному.
В комнату вошел хрупкий и изящный Менжинский[18]. У него был совершенно измученный вид.
- Забастовка всех министров, - сказал он нам, - [94] производит свое действие. Так, например, Совет Народных Комиссаров обещал опубликовать секретные договоры, но Нератов, которому они были доверены, скрылся и унес их с собой. Есть предположение, что он скрывается в английском посольстве...[19]
Но хуже всего то, что не работают банки.
- Без денег, - говорил Менжинский, - мы совершенно беспомощны: Необходимо платить жалованье железнодорожникам, почтовым и телеграфным служащим... Банки закрыты. Главный ключ положения - Государственный банк тоже не слушается. Банковские служащие объявили всероссийскую забастовку. Но Ленин распорядился взорвать подвалы Государственного банка динамитом, а что до частных банков, то мы уже приготовили декрет, приказывающий им открыться завтра же, если они не хотят, чтобы мы открыли их сами.
Зал заседания Петроградского Совета был переполнен вооруженными депутатами. Троцкий читал отчет:
- Казаки отбиты от Красного Села. (Громкие, восторженные аплодисменты.) Но бой только еще начинается. В Пулкове идет ожесточенное сражение. Туда нужно спешно бросить крупные силы... Сведения из Москвы неутешительны. Кремль в руках юнкеров, а у рабочих оружия очень мало. Исход зависит от Петрограда. На фронте декреты о мире и о земле вызвали огромный энтузиазм. Керенский засыпает окопы сказками о петроградских убийствах и поджогах, о том, что большевики не щадят женщин и детей. Но ему никто не верит... Крейсеры «Олег», «Аврора» и «Республика» стали на якорь в Неве и направили орудия на подступы к городу...
- Почему вы не там, где дерутся красногвардейцы? - крикнул чей-то резкий голос.
- Я иду, - отвечал Троцкий, сходя с трибуны. Лицо его было несколько бледнее обычного. Окруженный восторженными друзьями, он вышел из комнаты по боковому проходу и поспешил к автомобилю.
Затем говорил Каменев. Он изложил ход примирительной конференции. Условия перемирия, предложенные меньшевиками, заявил он, отвергнуты с презрением. Даже некоторые отделы союза железнодорожников голосовали против них.
- Теперь, когда мы завоевали власть и подняли всю Россию, - продолжал Каменев, - они предлагают нам следующие пустяки: во-первых, отдать власть, во-вторых, [95] заставить солдат продолжать войну и, в-третьих, заставить крестьян позабыть о земле...[20]
На минуту появился Ленин. Он дал ответ на обвинения со стороны эсеров:
- Они обвиняют нас в том, что мы украли у них аграрную программу... Ну что ж, если это так, то мы очень благодарны им. Программа нам вполне подходит...
Так шло это собрание. Вожди по очереди всходили на трибуну, разъясняя, уговаривая и доказывая. Солдат за солдатом, рабочий за рабочим вставали и высказывали все, что было у них на уме и на сердце... Аудитория была текучая: она все время сменялась и обновлялась. Время от времени появлялись в зале люди, вызывая на фронт членов того или иного отряда... Приходили раненые, приходили за оружием и снаряжением...
Почти в три часа ночи, когда мы уже уходили, в вестибюльСмольного сбежал по лестнице Гольцман изВоенно-революционного комитета. Лицо его сияло.
- Все прекрасно! - закричал он, сжимая мне руку. - Телеграмма с фронта! Керенский разбит! Вот взгляните...
И он протянул мне клочок бумаги, торопливо исписанный карандашом. Видя, что я ничего не могу разобрать, он прочел вслух:
- «Село Пулково. Штаб. 2 часа 10 мин. ночи.
Ночь с 30 на 31 октября войдет в историю. Попытка Керенского двинуть контрреволюционные войска на столицу революции получила решающий отпор. Керенский отступает, мы наступаем. Солдаты, матросы и рабочие Петрограда показали, что умеют и хотят с оружием в руках утвердить волю и власть демократии. Буржуазия стремилась изолировать армию революции. Керенский пытался сломить ее силой казачества. И то, и другое потерпело жалкое крушение.
Великая идея господства рабочей и крестьянской демократии сплотила ряды армии и закалила ее волю. Вся страна отныне убедится, что Советская власть не преходящее явление, а несокрушимый факт господства рабочих, солдат и крестьян. Отпор Керенскому есть отпор помещикам, буржуазии, корниловцам. Отпор Керенскому есть утверждение права народа на мирную свободную жизнь, землю, хлеб и власть. Пулковский отряд своим доблестным ударом закрепляет дело рабочей и крестьянской революции. Возврата к прошлому нет. Впереди [96] еще борьба, препятствия и жертвы. Но путь открыт и победа обеспечена.
Революционная Россия и Советская власть вправе гордиться своим пулковским отрядом, действующим под командой полковника Вальдена[21]. Вечная память павшим! Слава борцам революции, солдатам и верным народу офицерам!
Да здравствует революционная народная социалистическая Россия!
Именем Совета Народных Комиссаров Л. Троцкий».
Возвращаясь домой по Знаменской площади, мы заметили толпу, напиравшую на Николаевский вокзал. Здесь было несколько тысяч матросов с винтовками.
Кто-то из членов Викжеля объяснялся с ними со ступенек вокзала:
- Товарищи, мы не можем везти вас в Москву! Мы держим нейтралитет! Мы не перевозим никаких войск! Не можем мы везти вас в Москву, где идет кровавая гражданская война!..
Площадь кипела и гремела негодованием. Матросы начинали подвигаться вперед. Вдруг в здании вокзала открылась другая дверь. В ней стояло двое или трое каких-то машинистов или кочегаров.
- Сюда, товарищи! - кричали они. - Мы повезем вас в Москву, во Владивосток - куда хотите! Да здравствует революция!.. [97]
[1] Вступление войск Керенского - Краснова в Царское Село состоялось не 29 октября, как пишет мемуарист, а днем раньше - 28 октября (10 ноября) 1917 г. Покинув Зимний дворец 25 октября (7 ноября), А. Ф. Керенский направился в штаб Северного фронта в Псков и утром следующего дня (26 октября) отдал приказ о движении войск на Петроград. Однако приказу подчинилась лишь часть 3-го Конного корпуса, расположенная в г. Острове (около 10 сотен 1-й Донской и Уссурийской казачьих дивизий). На пути к Красному Селу 27 октября (9 ноября) ими была занята Гатчина.
[2] А.-Р. Вильямс (1883-1962) - американский интернационалист, журналист. С июня 1917 г. в России. Неоднократно встречался с В. И. Лениным. В феврале 1918 г. вступил в Красную Армию. Один из организаторов Англо-американской группы РКП (б)и интернационального отряда в Петрограде. Автор книг «Ленин - человек и его дело» (1919), «Сквозь русскую революцию» (1921) и др.
[3] Видимо, имеется в виду воинское подразделение, которое было вооружено броневиками английского производства; располагалось оно в Михайловском манеже. Инструкторами в бронедивизионе были английские офицеры. На рассвете 29 октября (11 ноября) отряд юнкеров, воспользовавшись помощью офицеров, примкнувших к мятежу, напал на караул, зарубив при этом одного солдата, захватил три броневика и несколько легковых машин (см.: Петроградский Военно-революционный комитет, т. 1. М., 1966, с. 330-331).
[4] Л. Брайант (1890-1936) - прогрессивная американская писательница, жена и соратница Д. Рида.
[5] Сообщение мемуариста неточно. Телефонная станция была освобождена от юнкеров уже к 11 часам утра 29 октября (11 ноября) 1917 г.
[6] В. А. Антонов-Овсеенко (1883-1939) - советский государственныйи военный деятель, дипломат. Член РСДРП с 1903 г. Одни из организаторов военных восстаний в Ново-Александрии и Севастополе (1905-1906 гг.), за что был приговорен к смертной казни, замененной 20 годами каторги; бежал, в 1910 г. эмигрировал во Францию. В Октябрьские дни 1917 г. - секретарь Петроградского ВРК, арестовал Временное правительство. В составе первого Совнаркома - член Комитета по военным и морским делам. Участник гражданской войны, член РВС Республики. С января 1930 г. - посол СССР в Польше, с осени 1936 г. по осень 1937 г. - генеральный консул СССР в Барселоне. По приезде в Москву был назначен наркомом юстиции РСФСР, но вскоре, в том же 1937 г. арестован по ложному обвинению. Расстрелян. Посмертно реабилитирован.
29 октября (11 ноября) 1917 г. В. А. Антонов-Овсеенко был арестован юнкерами во время поездки на автомобиле в Петропавловскую крепость и под конвоем доставлен в здание захваченной мятежниками телефонной станции (см. подробнее: Антонов-Овсеенко В. В революции. М., 1983, с. 167-169).
[7] Арестованные юнкера были доставлены в казармы Гвардейского флотского экипажа, откуда после непродолжительного следствия они были отпущены под честное слово не вести вооруженную борьбу против Советской власти. По подсчетам А. Л. Фраймана, численность мятежников составила не более 1200-1500 чел. (Фрайман А. Л. Форпост социалистической революции. Л., 1969,с. 58).
[8] Подробнее об «однородном социалистическом правительстве» см. вступительную статью, с. 13-15.
[9] Правда, 1917, 29 октября.
[10] Викжель - Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза. Создан на I Всероссийском учредительном съезде железнодорожников (Москва, 15 июля - 25 авг. (28 июля -7 сент.) 1917 г.), главным образом из служащих и чиновников. В его составе было 14 эсеров, 6 меньшевиков, 3 большевика, 6 членов других партий, 11 беспартийных. В дни Октябрьской революции стал одним из контрреволюционных центров. Выступал под флагом «нейтралитета». Руководители Викжеля высказывались против власти Советов, требуя создания «однородного социалистического правительства», угрожая всеобщей забастовкой на транспорте. В январе 1918 г. был переизбран, в новом составе (Викжедор) большинство получили большевики.
[11] Л. И. Лозовский (1875-1919) - видный деятель партии большевиков. Участник гражданской войны. Убит белогвардейцами.
[12] В ночь на 29 октября (11 ноября) 1917 г. красногвардейцами Петроградской стороны, рабочими завода «Лоренц» И. Клочковым, А. Васильевым, Г. Петровым, И. Бобковым и другими у дворца Кшесинской были задержаны два подозрительных лица, одним из которых оказался член ЦК партии эсеров А. Брудерер. При попытке уничтожить приказ «Комитета спасения» о начале мятежа и другие документы он был уличен красногвардейцем А. Васильевым, который подобрал разорванные документы и передал их коменданту Петропавловской крепости Г. И. Благонравову (1895-1938), члену партии с марта 1917 г., в дальнейшем известному партийному и советскому работнику (см.: В огне революционных боев. М., 1967, с. 403-405).
[13] Речь идет о Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете Советов рабочих и солдатских депутатов, который был избран на II Всероссийском съезде Советов 26 октября (8 ноября) 1917 г. В его состав вошел 101 чел. (62 большевика, 29 левых эсеров, 6 социал-демократов-интернационалистов, 3 украинских социалиста, 1 максималист).
[14] А. В. Луначарский (1875-1933) - видный советский и государственный деятель, один из руководителей строительства социалистической культуры, академик АН СССР, критик, драматург. В революционном движении с 90-х гг. После II съезда РСДРП (1903 г.) - большевик. Участник революции 1905-1907 гг. В годы реакции встал на путь философской ревизии марксизма. В 1914-1917 гг. занимал позиции интернационализма. В составе «межрайонцев» на VI съезде партии был принят в ряды большевиков. Избран в городскую думу и был заместителем городского головы Петрограда. Член ВЦИК и ЦИК СССР. С октября 1917 г. по 1929 г. - нарком просвещения РСФСР.
[15] П. А. Кобозев (1878-1941) - член РСДРП с 1898 г., делегат II съезда Советов, участник Октябрьского вооруженного восстания. В последующие годы на ответственной партийной работе.
[16] В обращении ВРК к населению «К позорному столбу!» разоблачалась роль правых эсеров и меньшевиков, которые всеми силами содействовали авантюре Керенского - Краснова, а также разъяснялась беспочвенность клеветы на большевиков со стороны эсеровских и меньшевистских газет - «Воля народа», «Рабочая газета» и «Солдатский голос». В обращении нет призывов к физическому уничтожению меньшевиков и эсеров, в нем содержится лишь моральное осуждение контрреволюционеров (см.: Петроградский Военно-революционный комитет, т. 1, с. 280).
[17] В. М. Чернов (1873-1952) - один из лидеров и теоретиков партии эсеров (член ЦК), автор ее программы. После Февральской революции член Петросовета, с апреля - член Бюро и товарищ председателя президиума Исполкома. Член ВЦИК. С 5 (18) мая по 28 августа (10 сентября) 1917 г. - министр земледелия Временного правительства. В январе 1918-го - председатель Учредительного собрания. По его предложению в феврале того же года на заседании ЦК партии эсеров было принято решение о развертывании террора против руководителей Советского государства и большевистской партии. С конца 1918 г. в эмиграции.
[18] В. Р. Менжинский (1874-1934) - большевик с 1902 г. В октябре 1917 г. - комиссар ВРК в Министерстве финансов и Госбанке. С ноября 1917 г. по январь 1918 г. - заместитель наркома, в январе - марте 1918 г. - нарком финансов. В дальнейшем на руководящей работе в ВЧК и ОГПУ. Член ЦК ВКП(б) с 1927 г., член ЦИК СССР.
[19] Бывший товарищ министра иностранных дел Временного правительства А. А. Нератов был обнаружен комиссарами ВРК и доставлен в здание МИД (Дворцовая пл., д. б). Арестованный Нератов пытался препятствовать получению представителями СНК ключей от тайных архивов МИД. Но когда в здании министерства появились слесари и механики, вызванные с ближайших заводов для вскрытия бронированных дверей архива, Нератов отдал ключи (см.: Ирошников М. П., Чубарьян А. О. Тайное становится явным. М., 1970, с. 36).
[20] См. подробнее вступительную статью, с. 13-14.
[21] 7 ноября 1920 г., выступая на заседании «участников октябрьского переворота в Петербурге», Л. Д. Троцкий так отзывался о действиях П. Б. Вальдена: «...па Пулковой горе командовал полковник Вальден. Он обложил Краснова большими отрядами, и это столкновение решило судьбу наступления Керенского. Этот Вальден был типичный полковник, и что в нем говорило, когда он шел за нас, я до сих пор не понимаю. Полковник он был не молодой, много раз раненный. Чтобы он нам сочувствовал, этого быть не могло, потому что он ничего не понимал. Но, по-видимому, у него настолько была сильна ненависть к Керенскому, что это внушало ему временную симпатию к нам» (Пролетарская революция, 1922, № 10, с. 61- 62).