Содержание | Библиотека | Россия глазами иностранцев XVIII в.
Глава V
Сочинитель допускается в присутствие его царского величества. Водосвятие. Потешные огни в Москве
С 1649-го цари московские завели обычай посещать знатнейших из своих друзей, как иностранцев по происхождению, так и русских господ, живущих в Москве и в Немецкой слободе, незадолго до праздника крещения, причем посещаемые обязаны угощать гостей, что называется, славить. Царей в это время сопровождают князья и прочие вельможи, их любимцы. Это в текущем 1702 году началось 3 января по старому счислению. Первый выезд свой сделал царь к г-ну Брантсу, к которому приехало, таким образом, в 9 часов утра до трехсот человек, в санях и верхами. Столы были там накрыты вперед в самом лучшем порядке, и сначала разносили множество лакомств, затем холодные, а потом, на перемену, и горячие яства. Веселились там как нельзя лучше и напитков не пощадили. Его величество удалился в 2 часа, отправившись оттуда со всем своим обществом в дом г-на Лупа, где его также угощали, а потом и к некоторым другим господам. Затем [51] пустились отдыхать по домам, нарочно для того приготовленным. На другой день государь посетил также г-на резидента Гульста, побывав в некоторых других местах. Этот господин почтил и меня приглашением к себе, поговорив прежде обо мне с его величеством, по хорошему отзыву высокопочтенного г-на Николая Витсена[1], бургомистра и советника города Амстердама. Меня поместили в особом покое, в котором мог бы я предстать пред государем. Случай привел князя Трубецкого[2]в этот покой, и он, хотя не знал меня, но, видя во мне иностранца, спросил меня по-итальянски, понимаю ли я итальянский язык. Я отвечал ему, что понимаю, чем он, казалось, был очень доволен и порядочно долго разговаривал со мною об этой стране, равно как и о многих других, в которых он бывал, так же как и я. Затем он отошел от меня и доложил обо всем разговоре нашем его величеству, который тотчас пожаловал со всем своим обществом в то место, где находился я. Так как я не ожидал его так скоро, то и был несколько смущен, но, вскоре оправясь, я приветствовал его с глубочайшим почтением. Государь, казалось, удивился и спросил меня по-голландски: «Почему признаете вы, кто я? И почему вы меня знаете?» Я отвечал, что видел изображение его величества в Лондоне у кавалера Годфреда Кнеллера и что оно очень сильно врезалось в мою память. Так как он, казалось, остался доволен таким ответом, то я присовокупил, что, кроме того, я уже имел счастье видеть его величество выезжавшим из дворца, когда он отправлялся к г-ну Брантсу, чем он, по-видимому, еще довольнее был и спросил меня, из какого я города, кто мои родители, живы ли они еще, есть ли у меня братья и сестры. По ответе моем на все это его величество предложил мне несколько вопросов о первом моем путешествии, спросил, в котором году я предпринимал оное, сколько времени употребил на него, каким образом совершал я это путешествие и как возвратился из оного. Затем он расспрашивал меня в особенности об Египте, о реке Ниле, также о городе Каире, его величине, как он построен, в каком состоянии находятся части, отделенные от древнего Каира, об Александрии и о многих других местах, присовокупив при этом, что ему небезызвестно о том, что есть другая местность, называемая Александретта. Я отвечал, что эта последняя местность служила пристанью для Алеппо, сообщив ему, в каком расстоянии находится она от него. Все эти расспросы государь сделал на голландском языке и желал, чтобы я продолжал говорить [52] на этом языке, сказав, что он меня очень хорошо понимает. И это оказалась действительная правда, потому что он передал сопровождавшим его русским вельможам все, что я говорил ему, с такой точностью, которая удивила резидента и прочих господ голландцев. Затем он приказал мне поговорить с упомянутым выше князем Трубецким по-итальянски, понимавшим этот язык довольно хорошо, а сам потом отошел от меня со своими. Пробывши у г-на резидента добрых три часа с особенным удовольствием, царь уехал со своими особами, чтобы сделать еще несколько других посещений в слободе, ибо это был последний вечер для того; праздник водосвятия должен был справляться на завтрашний день, т. е. в воскресенье, и на следующий затем день, понедельник, 6 января по старому летосчислению. В этот самый день прибыл сын фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева[3]и донес его царскому величеству, который был в церкви, приятную новость о разбитии русскими шведов в Ливонии, в пяти или шести часах от города Дерпта. Он доложил царю, что шведов легло в этом сражении 4000 человек и что взято несколько сот пленных, в числе коих находилось много и офицеров. Этот сын Шереметева сам был в этом сражении и, посланный своим отцом для точнейшего донесения о всех подробностях битвы его величеству, изложил это донесение таким живым образом, что произвел всеобщую радость. Праздник, о котором я выше упомянул, совершается перед появлением Иисуса Христа, и я был самовидцем этого торжества. В столичном городе Москве, на реке Яузе, подле самой стены Кремля, во льду сделана была четырехугольная прорубь, каждая сторона которой была тринадцать футов, а всего, следовательно, в окружности прорубь эта имела пятьдесят два фута. Прорубь эта по окраинам своим обведена была черезвычайно красивой деревянной постройкой, имевшей в каждом углу такую же колонну, которую поддерживал род карниза, над которым видны были четыре филенки (дощечки), расписанные дугами; в каждом углу этой постройки имелось изображение одного из четырех евангелистов, а наверху - два полусвода, посреди которых был водружен большой крест. Сказанные филенки, расписанные изнутри, изображали апостолов и других святых. Самую красивую часть этой постройки, на востоке реки, составляло изображение крещения господа нашего во Иордани Иоанном Крестителем, с предстоящими по правую руку четырьмя ангелами, без всяких других изображений. Каждая же [53] из наружных филенок имела на себе изображения ангельских головок с крыльями - три внизу и две сверху. На западной стороне воды в проруби сделаны были четыре ступеньки, на конце одной из коих прикреплена ступенька довольно значительного весу, для того чтобы можно было сойти вниз к воде. Патриарх, или духовное лицо, совершавший этот обряд, сошел по этим ступенькам к самой воде, которая в этом месте была глубиною в восемь футов. На полу разостланы были большие красные покровы, обнесенные четвероугольной огородкой, имевшей в ширину от одного угла к другому по сорок пять шагов, а во всех кругом - сто восемьдесят шагов. Кроме этой были еще две другие огородки, устроенные вроде перил, на расстоянии четырех шагов одна от другой, вышиною в четыре фута и также покрытые красными покровами. На краях самой воды, или проруби, с западной стороны воздвигнуты были три деревянных алтаря, изящно убранных, покрытых тоже изящными красными покровами. Четыре двери открывали вход в это здание, по одной с каждой стороны, и главная дверь была к югу от Кремля. Они были также расписаны, но не так искусно, и представляли изображения священных предметов. Обозревши все это хорошенько, я взошел на пригорок, находившийся около Кремля, между двумя воротами, именно поблизости ворот, называющихся Тайницкими или Тайными, через которые должен был проходить крестный ход. Он начал приближаться в 11 часов, вышед из церкви Соборной, т. е. из места собрания святых, главнейшей из московских церквей в Кремле. Весь этот ход состоял единственно из духовенства, за исключением только нескольких человек из мирян в светских платьях, которые шли впереди и несли хоругви, укрепленные на длинных древках. Духовенство все одето было в свое церковное облачение, которое было великолепно. Священники низшего чина и монахи, в числе двухсот человек, шли впереди, предшествуемые множеством певчих и мальчиков, принадлежавших к хору, одетых в светское платье, и каждый держал в руках книгу. По правую и левую руку вооруженные солдаты и скороходы, имевшие только трости, которыми они расчищали место, открывая путь шествию и сохраняя хороший порядок. После сказанных священников шли те, которые облечены были в епископские одежды, человек до трехсот. Первые двенадцать человек из них были митрополиты или кардиналы, облаченные в одежду, называемую обыкновенно саккос. Затем шли четыре архиепископа, три епископа и множество [54] архимандритов или монастырских настоятелей. Когда сих последних прошло около двухсот, то появилось все то, что разные священники несли в ходе, а именно: большое древко с фонарем, представляющим свет слова божия, в честь образов или для придания им блеска; далее два позолоченных херувима, называемые по-русски репидами, тоже на двух древках. Затем два креста, поясной образ Иисуса Христа, почти в натуральную величину; за ним чрезвычайно большая книга (Евангелие?), наконец, двадцать золотых и серебряных шапок, богато усыпанных драгоценными камнями и несомых каждая особым человеком. По окончании хода главнейшие участники в оном из духовенства надели сказанные шапки. Шапка митрополита была вся золотая, украшенная жемчугом и драгоценными каменьями. Шапки эти называют митрами, и они составляют головное покрытие высокого духовенства. Митрополит, занимавший место патриарха, шел тотчас за большой книгой (Евангелием?), держа в руках большой золотой крест, усыпанный драгоценными камнями, и касаясь от времени до времени челом до этого креста, причем священники постоянно поддерживали его под руки с обеих сторон. Прибыв в таком порядке на берег реки и закончив обряд, продолжавшийся добрые полчаса, митрополит приблизился к воде и погрузил троекратно в оную крест, произнося, подобно тому, как делает это обыкновенно патриарх, следующие слова: «Спаси, господи, люди твоя и благослови достояние твое!» Затем все возвратились в Кремль, но двести священников, которые шли впереди крестного хода, не возвратились в том же порядке, а рассыпались почти все в разные стороны. Те же, которые облечены были в торжественные священнослужительские ризы, продолжали обратное свое шествие в добром порядке. Между прочим, я заметил, что два человека, довольно плохо одетые, несли чан или котел, который я не мог хорошенько разглядеть, покрытый холстом. За этой посудиной точно таким же образом несли другую такую же, с оловянной чашей, наполненной водою, которую, как освященную (святую воду), несли во дворец для того, чтобы окропить ею покои и образа. Только что крестный ход вошел в Кремль, тотчас же отнесены были туда и все те предметы, которые употреблялись при водосвятии, и я видел при этом, как один русский, окунув большую метлу в воду, начал ею кропить окружавших его зрителей, которые, по-видимому, не очень-то были довольны таким кроплением. Мне казалось даже, что такое действие его [55] было вроде забавы. Описанный обряд, продолжавшийся до 2 часов пополудни, привлек чрезвычайно огромную толпу народа, которую стоит посмотреть, и она представляла довольно приятное зрелище на реке. Так как Кремль стоит на некоторой возвышенности, то от него видны были тысячи народа, мужчин и женщин, толпившихся до самых стен и в стенах его. Когда мы, возвращаясь назад, пришли к Кремлевским воротам, то встретили там такую давку, что насилу выбрались из оной. Таким образом, любопытство наше обошлось нам довольно дорого, не говоря уже о том, что было опасно оставаться на холодном снегу такое продолжительное время.
Праздник этот в старину отправляли с гораздо большею торжественностию, потому что их царские величества и все знатные вельможи государства присутствовали на нем. Но ныне царствующий государь сделал в этом, равно как и во всех других делах, большие перемены. Подробнее об этом скажем еще ниже.
9-го числа начало таять, даже пошел дождь, и вообще сделалась такая оттепель, какой не бывало уже многие годы.
11 января праздновали великую радость по случаю победы, одержанной над шведами оружием его величества, о которой упомянуто было выше. Были потешные огни близ Кремля, посреди базара или рынка, который довольно низмен и довольно широк; в середине находились потешные огни, простираясь от одного конца площади до другого. Подле Кремля сделаны были из досок большие хоромы, со стеклянными окнами, в которых его величество угощал знатнейших придворных сановников своих, иностранных посланников, находившихся в это время в Москве, и между другими датского посла и резидента голландского, разных офицеров и некоторых наших иноземных купцов. Чтобы придать тени этим хоромам и украсить их, впереди порасставили в три ряда молодые деревья. Обед начался в 2 часа пополудни, а около 6 часов вечера зажгли потешные огни, продолжавшиеся до 9 часов. Изображение поставлено было на трех огромных деревянных станках, весьма высоких, и на них установлено множество фигур, прибитых гвоздями к доскам и расписанных темною краскою. Рисунок этого потешного огненного увеселения был вновь изобретенный, совсем не похожий на все те, которые я до сих пор видел. Посередине, с правой стороны, было изображено Время, вдвое более натурального росту человека; в правой руке оно держало песочные часы, а в [56] левой - пальмовую ветвь, которую также держала и Фортуна, изображенная с другой стороны, с следующей надписью на русском языке: «Напред поблагодарим Бог!». На левой стороне, к ложе его величества, представлено было изображение бобра, грызущего древесный пень, с надписью: «Грызя постоянно, он искоренит пень!» На третьем станке, опять с другой стороны, представлен еще древесный ствол, из которого выходит молодая ветвь, а подле этого изображения - совершенно спокойное море и над ним полусолнце, которое, будучи освещено, казалось красноватым и было со следующей надписью: «Надежда возрождается». Между этими станками устроены были малые четырехугольные потешные огни, постоянно горевшие и также с надписями. Второй из них, около которого я случайно находился и который был первый зажжен его царским величеством, представлял четырехугольный крест. Третий изображал виноградную лозу, а четвертый - клетку с птицей, с различными надписями. Так как эти последние были освещены, подобно как это бывает в наших Нидерландах, то видно было все, что они изображали. Кроме того, посреди этой площади представлен был огромный Нептун, сидящий на дельфине, и около него множество разных родов потешных огней на земле, окруженных колышками с ракетами, которые производили прекрасное зрелище, частию рассыпаясь золотым дождем, частию взлетая вверх яркими искрами. Когда настало время зажигать потешные огни, многие духовные и другие господа вышли из упомянутых хоромов, сопровождая его царское величество, и стали под крытое место (навес), устроенное посреди всех поименованных приготовлений, для совершения там некоторых обрядностей. Над входом в это крытое место, украшенное множеством разных знамен, помещена была воинская стража. Невозможно было бы перечесть несметное множество народа, собравшегося на это зрелище со всех сторон. Сестра царя[4] со множеством боярынь поместилась для того, чтоб поглядеть на все, в одной башне в конце этой площади. Другая значительнейшая башня, бывшая там, освещена была огнями сверху донизу; большие столы с потешными огнями, о которых я говорил выше, горели сыпавшимся с них огнем, каждый более четверти часа. В то же время раздавались и пушечные выстрелы, которые были и перед обедом. Когда потешные огни сгорели, столы накрыли вторично; но тогда я возвратился в слободу, где услышал еще девяносто пушечных выстрелов в 10 часов, а потом еще несколько [57] выстрелов и позднее. Самым необычайным в этом случае и при подобном стечении народа показалось мне то, что не произошло никакого беспорядка, благодаря тому что со всех сторон расставлены были солдаты и стража. Только пред самым окончанием этого собрания, вскоре за полночь, несколько французских офицеров, поспоривших о чем-то между собою, обнажили шпаги и наделали шуму подле хоромов его царского величества. Для отвращения подобных случаев на будущее время через несколько дней выставили в Немецкой слободе близ Голландской церкви столб, на котором привязаны были топор и шпага, с тремя объявлениями - на русском, латинском и верхненемецком языках,- воспрещающими всякому, под смертною казнью, обнажать шпагу и биться на поединке.
[1] Витсен (Витзен) Николай-Корнелий (1641-1717) - известный ученый, географ, этнограф, бургомистр Амстердама, многое сделал для становления русско-голландских связей; создал ряд трудов по географии Северной и Восточной Азии, в том числе и Сибири.
[2] Видимо, это Юрий Юрьевич Трубецкой (1668-1739) - князь, боярин, сенатор, «комнатный» стольник царей Федора и Петра I, дипломат, государственный деятель, белгородский губернатор (1727).
[3] Стефан Яворский («в миру» Симеон) (1658-1722) - «местоблюститель патриаршего престола» после смерти патриарха Андриана (1700), ректор Славяно-греко-латинской академии (1707), президент Святого Синода (1721). Сперва сторонник, а затем противник петровских реформ, был связан с царевичем Алексеем. Известный писатель и проповедник своего времени, основной труд - трактат против лютеран «Камень веры».
[4] Здесь упоминается родная сестра Петра I - царевна Наталия Алексеевна (1673-1716).