Идеология большевистского переворота. - Подготовка большевистского переворота. - Попытка предупреждения большевистского переворота. - Практические меры большевиков. - 23 октября - день Петроградского совета. - 24 октября: речь Керенского и банкротство Совета республики. - Торжество и последние приготовления большевиков.

В дни, предшествовавшие большевистскому перевороту, идео­логия этого переворота была дана самим вождем большевизма, Лениным, в его брошюре: «Удержат ли большевики государствен­ную власть?» Такая постановка вопроса объяснялась почти всеоб­щим тогда убеждением печати разных направлений, что большевики или не решатся взять власть, не имея надежды ее удержать, или если возьмут, то продержатся лишь самое короткое время. В очень умеренных кругах последний эксперимент находили даже очень желательным, чтобы «навсегда излечить Россию от большевизма». На партию народной свободы с этой точки зрения часто раздавались нарекания, что, препятствуя успеху большевизма, она только затягивает неизбежный революционный процесс и связанную с ним дезорганизацию страны.

Опыт показал, что вся эта легкомысленная самоуверенность была глубоким заблуждением. Большевики взяли власть и удер­жали ее в течение достаточно продолжительного времени, чтобы нанести не только имущим классам, но и всей стране непоправи­мые удары и чтобы в неумолимом состязании международных сил потерять безвозвратные возможности. Таким образом, теперь[1] можно с большей объективностью прислушаться к тому, о чем предупреждал Ленин, взвесить то верное, что было в его предуп­реждениях, - и что дало большевикам доверие масс, внушило им ту смелость «дерзания», которой не хватало Керенскому, - и ус­пехом их попытки вполне оправдало предварительные расчеты и соображения Ленина. Речь идет, конечно, не об успехе осуществления социальной республики, а о политической победе партий­ной группы, прикрывшейся этим флагом [579] Ленин берет за исходную точку заявление «Новой Жизни» в номере от 23 сентября[2]. «Надо ли доказывать, что пролетариат,

изолированный не только от остальных классов страны, но и 2) от действительных живых сил буржуазии, не сможет ни 3) тех­нически овладеть государственным аппаратом и 4) привести его в движение, в 5) исключительно трудной обстановке, ни 6) поли­тически неспособен будет противостоять всему тому напору вра­жеских сил, который сметет не только диктатуру пролетариата, но и в придачу всю революцию?» Один за другим, Ленин опро­вергает все шесть (отмеченных у нас цифрами) пунктов этого ут­верждени.

Кончено, пролетариат «изолирован» от буржуазии, потому что он с нею борется. Но в России меньше чем где-либо он изолиро­ван от мелкой буржуазии. Исполнительные комитеты крестьян­ских депутатов на петроградском совещании высказались от 23-х губерний и 4-х армий против коалиции с буржуазией в правитель­ство, тогда как только 3 губернии и две армии высказались за ко­алицию без к.-д. и только 4 промышленных и богатых губернии за коалицию без ограничений. Далее, и национальные группы на демократическом совещании дали 40 голосов против 15 противни­ков коалиции. Отсюда Ленин заключает: «Национальный и аграрный вопросы - это коренные вопросы для мелкобуржуазных масс населения в России в настоящее время: и по обоим вопросам пролетариат не «изолирован» на редкость. Он имеет за собой большинство народа... Он один способен вести решительную, действительно «революционно-демократическую» политику по обоим вопросам, а именно, провести «немедленные и революционные меры против помещиков, немедленное восстановления полной сво­боды для Финляндии, Украины, Белоруссии, для мусульман и т.д.». «А вопрос о мире, этот кардинальный вопрос всей современной жизни?» «Пролетариат выступает здесь, по истине, как представитель всех наций.., ибо только пролетариат, достигший власти, сразу предложит справедливый мир всем воюющим наро­дам, только пролетариат пойдет на действительно-революционные меры (опубликование тайных договоров), чтобы достигнуть, как можно скорее, как можно более справедливого мира». Итак, «это условие для удержания власти большевиками есть на лицо».

Далее, неверно, что пролетариат «изолирован от живых сил демократии». Кадеты, Брешковская, Плеханов, Керенский и К° - это «мертвые силы», «живые силы», «связанные с массами», - это левое крыло эсеров и меньшевиков, и как раз его усиление после «июльской контрреволюции», есть «один из вернейших объективных признаков того, что пролетариат не изолирован». [580] «Часть масс, идущих... за меньшевиками и эсерами поддержит чисто большевистское правительство».

Что пролетариат «не сможет технически овладеть государственным аппаратом», армией, полицией и чиновничеством, это по­милуй, верно в том смысле, что тут указана «одна из самых серьезных, самых трудных задач, стоящих перед победоносным пролетариатом». Но ведь «Маркс учил на основании опыта Па­рижской коммуны», что пролетариат должен не просто овладеть ни государственной машиной, а разбить ее и заменить новой. «Эта государственная машина была создана Парижской коммуной, и того же типа государственным аппаратом являются русские советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов». Это их глав­ным raison d'etre[3], право на существование. Советы, как «новый государственный аппарат» неоценимы, ибо 1) они дают вооружен­ную силу рабочих и крестьян, тесно связанную с массами; 2) связь эта легко доступна проверке и возобновлению; 3) именно потому, это - аппарат более демократический, чуждый бюрократизма; 4) он «дает связь с различными профессиями, облегчая тем различнейшие реформы самого глубокого характера»; 5) он дает «форму организации авангарда» угнетенных классов, который «может поднимать за собою всю гигантскую массу» и 6) он «дает возможность соединить выгоды парламентаризма с выгодами не­посредственной и прямой демократии, то есть соединить в лице выборных представителей народа, и законодательную функцию и исполнение законов»: «шаг вперед, который имеет всемирно-исто­рическое значение». «Если бы народное творчество революцион­ных классов не создало советов, то пролетарская революция в России была бы делом безнадежным, ибо со старым аппаратом пролетариат, несомненно, удержать власти не мог бы». «Эсеров­ские и меньшевистские вожди проституировали советы, сводили их на роль говорилен, придатка соглашательской политики... Развернуть полностью свои задатки и способности советы могут, только взяв всю государственную власть».

Какая цель этого? Ленин отвечает: «Государство есть орган господства класса». Если это есть господство «пролетариата», то пролетариат должен взять в свои руки весь «рабочий контроль» над производством и распределением: не «государственный контроль», как соглашались кадеты и меньшевики; в их устах это просто буржуазно-реформистская фраза, - а именно, «всенарод­ный рабочий контроль», как аппарат «социалистической револю­ции». Для этого в современном государстве есть, «кроме угнетательного аппарата армии, полиции и чиновничества, аппарат учетно-регистрационный. Этого аппарата разбивать нельзя и не надо; его надо вырвать из подчинения капиталистам, от него надо отрезать, отрубить капиталистов с их нитями влияния, его надо [581] подчинить пролетарским советам.., опираясь на завоевания, уже осуществленные крупнейшим капитализмом». «Капитализм со­здал аппараты учета, вроде банков, синдикатов, почты, потреби­тельных обществ, союзов служащих. Без крупных банков социа­лизм был бы неосуществим... Единый, крупнейший из крупней­ших, государственный банк, с его отделениями в каждой волости, при каждой фабрике, - это уже девять десятых социалистичес­кого аппарата. Низшие служащие, исполняющие фактическую работу счетоводства, контроля, регистрации, учета и счета, веро­ятно, подчинятся, а с «горстью» высших служащих и капиталис­тов нужно будет «поступить по строгости». Этих Тит-Титычей мы знаем поименно: достаточно взять имена директоров, членов прав­ления, крупных акционеров и т.п. Их несколько сот, самое боль­шее, - тысяч - на всю Россию; к каждому из них пролетарское государство... может приставить и по десятку, и по сотне контро­леров». Не в конфискации имущества капиталистов будет гвоздь дела: в конфискации нет элемента организации, учета, правильно­го распределения. Конфискацию мы легко заменим взысканием справедливого налога (хотя бы в «шингаревских» ставках)».

Сможет ли пролетариат «привести в движение» новый государственный аппарат? Для этого есть средство «посильнее зако­нов конвента и его гильотины». «Гильотина только сламывала ак­тивное сопротивление: нам этого мало: ...нам надо сломить и пас­сивное, более вредное сопротивление...». «Недостаточно» «убрать вон» капиталистов; надо поставить их на государственную служ­бу». Это сделает хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность. «Кто не работает, тот не должен есть». «Со­веты введут рабочую книжку для богатых». «Особенно упорных придется наказывать конфискацией всего имущества и тюрьмой».

Но это еще не все. Государственный аппарат старой России «приводили в движение» 130000 помещиков. Неужели не смогут управлять Россией 240000 членов партии большевиков, представ­ляющие не менее 1 миллиона взрослого населения? Мы можем «удесятерить этот аппарат», привлекши бедноту «к повседневной работе управления государством». Сумеют ли они? Да, если им придется проводить «революционные меры, как распределение жилых помещений в интересах бедноты (известное впоследствии «уплотнение» квартир), распределение продуктов продовольст­вия, одежды, обуви в городе, земли в деревне... «Разумеется, не­избежны ошибки, но... разве может быть иной путь к обучению народа управлять самим собой, как не путь практики?» «Самое главное - внушить угнетенным и трудящимся доверие в свои силы, показать им на практике, что они могут и должны взяться сами за правильное, строжайшее, упорядоченное, организованное распределение хлеба, всякой пищи, молока, квартир и т.д. в ин­тересах бедноты».

Пятый аргумент: большевики не удержат положения, ибо «об­становка сложная».., но когда же она не бывает сложна во время [582] настоящих революций? «Революция есть самая острая, бешеная, отчаянная классовая борьба и гражданская война. Ни одна вели­кая революция не обходилась без гражданской войны».

Шестой аргумент и последний: победа пролетариата вызовет напор враждебных сил, который сметет и пролетариат и всю революцию. Ленин отвечает: «не запугаете». «Видели мы эти враж­дебные силы и этот напор в корниловщине». Это не гражданская война будет, а безнадежнейший бунт кучки корниловцев, «кото­рый может довести народ до исступления» и «спровоцировать его па повторение в широких масштабах того, что было в Выборге»... «А силу сопротивления пролетариата и беднейших крестьян мы еще не видели... Только тогда, когда десятки миллионов людей, р.сдавленных нуждой и капиталистическим рабством, увидят на опыте, почувствуют, что власть в государстве досталась угнетен­ным классам, - только тогда проявится то, что Энгельс называет «скрытым социализмом»: на каждые десять тысяч открытых под­нимется по миллиону новых борцов, доселе политически спав­ших». «Республики капиталистов с помещиками голодный не может отличить от монархии» и народом овладевает апатия, рав­нодушие. «А вот когда последний чернорабочий, либо безработ­ный, каждая кухарка, всякий разоренный крестьянин увидит - не из газет, а собственными глазами - что пролетарская власть не раболепствует перед богатством, а помогает бедноте.., что она берет лишние продукты у тунеядцев и помогает голодным, что она вселяет принудительно бесприютных в квартиры богачей, что она заставляет богатых платить за молоко, но не дает им ни одной капли молока, пока не снабжены дети бедных, что земля перехо­дит к трудящимся, фабрики и банки под контроль рабочих, что за укрывательство богатства ждет миллионеров немедленная и серьезная кара, - вот когда увидит это и почувствует это, тогда ни­какие силы капиталистов и кулаков... не победят народной рево­люции, а напротив, она победит весь мир, ибо во всех странах зреет социалистический переворот».

Последний утопический припев, конечно, не лишает всех этих рассуждений весьма реалистической подкладки. Это, разумеется, не социализм. Но это - демагогия, и весьма действенная, особенно при слабости и бесформенности русских классовых надстроек и при податливости неподготовленной массы на всякие эксперименты. Впредь до разочарования в последствиях этих экспериментов, расчет Ленина на массы совершенно правилен. А после этого? Но в промежутке ведь будет создан «новый государствен­ный аппарат». Хотя Ленин и предлагает переименовать свою партию в «коммунистическую», но в федерирование коммун снизу он плохо верит. В социализме он скорее сенсимонист, чем фурьерист, и анархические аргументы ему совершенно чужды. Он централист и государственник - и больше всего рассчитывает на меры прямого государственного насилия. Возражая «реформисту» Базарову[4], он говорит: «Государство, милые люди, есть понятие [583] классовое. Государство есть орган или машина насилия одного класса над другим. Пока оно есть машина для насилия буржуазии над пролетариатом, до тех пор пролетарский лозунг может быть лишь один: разрушение этого государства. А когда государство будет пролетарским, когда оно будет машиной насилия проле­тариата над буржуазией, тогда мы вполне и безусловно за твер­дую власть и за централизм». И тогда, во имя интересов пролета­риата и бедноты, новый государственный аппарат насилия сумеет дисциплинировать и подтянуть и саму бедноту.

В «послесловии» к брошюре Ленин очень кстати объясняет, почему в июле и раньше большевики не хотели стать властью и почему в октябре они вовсе не собираются следовать «тупоумно­му» совету «Новой Жизни» - остаться «непобедимыми, занимая оборонительную позицию в «гражданской войне» и не принимая на себя "наступательной инициативы"». Ответ Ленина мог слу­жить ответом также и тем, кто находит, что лучше было пустить большевиков к власти раньше, когда они были менее организова­ны и не имели еще на своей стороне масс. Тогда, отвечает Ленин, мы и не пошли бы на этот эксперимент. «Если нет у революцион­ной партии большинства в передовых отрядах революционных классов и в стране, то не может быть речи о восстании. Кроме того, для него нужно: 1) нарастание революции в общенациональ­ном масштабе; 2) полный моральный и политический крах старо­го - например, «коалиционного» правительства; 3) большие ко­лебания в лагере всех промежуточных элементов, то есть тех, кто не вполне за правительство, хотя вчера вполне за него». Наблю­дая за этими признаками, большевики 3 - 5 июля сознательно «удержали гражданскую войну в пределах начатка», вовсе «не за­даваясь целью восстания». «Лишь гораздо позднее, чем в июле 1917 г., большевики получили большинство в столичных советах и в стране». Именно, после 3 - 5 июля, именно в связи с разобла­чениями господ Церетели их июльской политикой, именно в связи с тем, что массы увидали в большевиках своих передовых борцов, а в социал-блокистах - изменников, начинается развал эсеров и меньшевиков.

Этот развал еще до корниловщины вполне доказан выборами 20 августа в Питере, давшими победу большевикам и разгром «социал-блокистов» (...процент голосов за большевиков возрос с 20% до 33%, а абсолютное число голосов за них уменьшилось всего на 10%; процент голосов всех «средних» уменьшился с 58% до 44%, а абсолютное число голосов их уменьшилось на 60%).

Развал эсеров и меньшевиков после июльских дней и до корниловских - доказан также ростом «левого» крыла в обеих пар­тиях, достигшего почти 40%. Таким образом, теперь, после того как «пролетарская партия выиграла гигантски», теперь нужно дать ей иной совет, чем дает «Новая Жизнь»: «не отходи от ки­пящих масс к «Молчалиным демократии» и, «если восставать, то переходи в наступление, пока силы врага разрознены». «Захватывай [584] врага врасплох», так говорит сам Маркс, цитируя слова «величайшего мастера революционной тактики, Дантона[5]: сме­лость, смелость и еще раз смелость». Ни одного дня, ни одного лишнего часа не потерпят правительства Керенского рабочие и солдаты, знающие, что советское правительство дает немедленное предложение справедливого мира всем воюющим, а следователь­но, даст, по всей вероятности, немедленное перемирие и скорый мир. Ни одного дня, ни одного лишнего часа не потерпят солдаты нашей крестьянской армии, чтобы оставалось, вопреки воле сове- го», правительство Керенского, военными мерами усмиряющее крестьянское восстание».

«Если же в объективных условиях момента коренится неиз­бежность - или хотя бы только вероятность гражданской войны, тогда, как можно ставить во главе угла съезд советов или Учредительное Собрание?.. Что же, голодный согласится ждать два месяца?.. Или история русской революции, шедшая с 27 февраля по 30 сентября необыкновенно бурно и темпом неслыханно быстрым, пойдет с 1-го октября по 29 октября (день открытия Учредительного Собрания), темпом архиспокойным, мирным, легально-уравновешенным» и даст возможность «во главу угла тактики класть мирные конституционно-легальные, юридически и парламентски «простые» вещи, вроде... Учреди­тельного Собрания? Но ведь это было бы просто смехотворно, господа, ведь это же сплошная издевка и над марксизмом и над всякой логикой вообще».

Логика событий была несомненно на стороне Ленина. «Ясно видя, осязая, чувствуя наличность обстановки гражданской войны», он дал сигнал. Называя только что сформированную ко­алицию «правительством гражданской войны», Троцкий, очевид­но, разумел именно это: не то, что коалиция начнет гражданскую войну сама, а то, что при этой коалиции «объективные условия момента» сложились в смысле «неизбежности» гражданской войны с несравненно большими шансами на победу «пролетариа­та», чем это было 3 - 5 июля.

Брошюра Ленина датирована 1-го октября и в ней не напрасно подчеркнуто, что благоприятные условия для победоносного вы­ступления большевиков сложились еще до «корниловских дней». Мы знаем, что действительно, уже 29 августа предполагалось во­оруженное восстание большевиков. Его на этот раз предупредил Корнилов, пославши, согласно желанию правительства и собст­венным планам, войска, которые должны были вступить в Петро­град в день назначенный для большевистского бунта. Большевики имели, конечно, все основания думать, что Корнилов их не поща­дит и что при изменении правительственного курса, неизбежном в случае его победы, им будет трудно продолжать свою деятель­ность. И они предпочли уклониться от направленного на них удара, отменив назначенное выступление и поставив тем Корнилова [585] в невыгодное положение нападающего не на большевиков, а на само Временное Правительство. Это было очень умно и указывает на очень умелое руководительство. Во всяком случае, большевики не отменили, а только отсрочили осуществление своего плана. Как только корниловское движение было подавлено и открылся вместе с тем длительный правительственный кризис, они приня­лись за серьезную подготовку к решительному бою. К дням наи­большей слабости власти относится документ, который бросает яркий свет на закулисную сторону этой подготовки. Также как в дни, предшествовавшие 3 - 6 июлю, дело идет о солидной герман­ской помощи деньгами и оружием.

Мы не знаем, на какое употребление Ленин получил уже 29 августа (12 сентября) по телеграмме представителя Diskontro-Gesellschaft, некоему г. Фарзену в Кронштадте 207000 марок через указанных Фарзеном лиц в Стокгольме. Но 8 (21-го) сен­тября по специальной телеграмме председателя рейнско-вестфальского угольно-промышленного синдиката Кирдофа, - то есть по особому распоряжению из главного источника, откуда шли гер­манские субсидии, контора банкирского дома В. Варбург открыла новый текущий счет: «для предприятия товарища Троцкого». Какой-то адвокат (разведка предполагает, что это был известный активист Ионас Кастрен) приобретает на эти деньги оружие, а не менее известный посредник большевиков в Стокгольме, Фюрстенберг-Ганецкий, заблаговременно сносится с «товарищем» в Хапаранде, чтобы подготовить доставку этого оружия и «требуемой товарищем Троцким» суммы в Россию. Через 11 дней, 19-го сентяб­ря (2 октября) Фюрстенберг уже сообщает из Стокгольма в Хапаранду Антонову[6] (вероятно, лицо, тождественное с будущим главнокомандующим большевистскими войсками в походе против Ростова), что «поручение товарища Троцкого исполнено: со сче­тов синдиката и министерства (вероятно, Министерства иностран­ных дел в Берлине) 400000 крон сняты и переданы товарищу Сене (Суменсен), который одновременно посетит вас (Антонова) и вручит вам упомянутую сумму»[7]. [586]

Очевидно, этой серьезной подготовкой объясняется и то отно­шение, в которое большевики в это время встали к правительству «гражданской войны», как Троцкий уже заранее называл правительство третьей коалиции, и ко всем тем «социалистам», которые содействовали созданию этой коалиции и Совета республики. 11адо было для успеха предстоящего выступления охранить абсо­лютную чистоту и ясность положения, при котором все социалис­ты, кроме «левого крыла» Совета рабочих и солдатских депута­тов, окончательно дискредитировались в рабочей и солдатской среде Петрограда, как «изменники», не желающие дать народу немедленного хлеба и мира. Мы видели начало этой кампании в резолюциях Петроградского совета рабочих и солдатских депута­тов во время переговоров о коалиции. Нам остается проследить теперь, как та же кампания развивалась в течение октября, парал­лельно с окончательными приготовлениями к инсценировке на улицах столицы «предприятия товарища Троцкого».

9 октября, то есть тотчас после ухода большевиков из Совета республики, состоялось в Смольном институте, под председатель­ством Каменева, пленарное заседание Петроградского совета рабо­чих и солдатских депутатов, в котором взаимные тактические по­зиции умеренного и крайнего социализма определились вполне от­четливо. Троцкий в своем докладе о предпарламенте заявил, что это - никому не нужное учреждение, которое играет на руку лишь империалистической буржуазии, проводящей через него свои контрреволюционные требования. Он закончил свою речь призывом, «чтобы все были готовы к борьбе за захват власти, так как только советы могут спасти страну и закончить войну на­стоящим демократическим миром». Тщетно доказывал Либер от имени меньшевиков, что большевики «до смешного упрощают во­прос о власти», что «через две недели они сами обнаружат, что не власть рождает хлеб» и что «добросовестно подумав, они поймут, что одно дело взять власть в свои руки, а другое - сохранить ее в своих руках». Либер прибавил, что «совесть мешала меньшеви­кам и эсерам взять власть в свои руки, ибо они никогда не были демагогами и знали, что обещания, данные народу, надо осуществлять [587] и нельзя народ обманывать». Вывод отсюда был тот, что нельзя давать неисполнимые обещания вообще, даже и не нахо­дясь у власти. Но в этом и заключалась трудность промежуточной позиции меньшевиков, что не отказываясь давать обещания, они отказывались поставить себя в положение, в котором они были бы принуждены или их исполнить, или от них формально отказаться. Большевики перешагнули через условную черту демагогической совести - и привлекли большинство Петроградского совета на свою сторону. Против 169 меньшевиков и эсеров подавляющим большинством принята была предложенная Коллонтай резолю­ция, в которой говорилось, что предпарламент создан для закреп­ления власти за буржуазией, в обход всероссийского съезда сове­тов и что «корниловцу» Керенскому предпарламент нужен для его «бонапартистских» замыслов. Такой же провал ожидал в этом заседания эсеров в лице оборонца Каплана, требовавшего от ис­полнительного комитета экстренных мер для обороны столицы и содействия выводу петроградского гарнизона для встречи неприятеля. Эта последняя мера, на которой настаивал северный фронт, была конечно, непопулярна в Петрограде. Нашелся офи­цер, некто Павловский, который внес проект резолюции с требо­ванием немедленной отставки нового правительства, захвата влас­ти, вооружения рабочих и воспрещения вывода гарнизона из Пет­рограда. «Контрреволюционный» состав должен был быть заме­нен новым революционным «комитетом обороны», к которому должна была перейти вся власть по охране «революционного народа». Эта резолюция большевиков также была принята. Армия была представлена в этом заседании 36 делегатами от румынского фронта, заявлявшими, что солдаты требуют немедленного заклю­чения мира и передачи власти совету; иначе армия сама заключит перемирие и сложит оружие. Председатель Каменев приветство­вал это заявление, выразил радость по поводу того, что больше­вистские лозунги наконец усвоены и обещал внимательно изучить желания делегатов и вынести удовлетворительные решения.

11-го октября опыт был повторен перед более широким собра­нием представителей советов Северной области, с участием представителей Москвы, Балтийского флота и Петроградского совета, под председательством прапорщика Крыленко[8]. После резкой резолюции, по поводу остававшихся в Крестах 37 заключенных большевиков, которая была принята съездом по предложению Ан­тонова, снова Троцкий требовал перехода власти в руки советов. Матрос Дыбенко[9] в качестве представителя финляндского об­ластного комитета, заявил, что комитет ведет неустанную борьбу с правительством. Представитель Балтийского флота сообщил, что флот исполняет лишь те военные приказы, которые скрепле­ны подписью комиссаров совета и если правительство не заключит мира, то сам Балтийский флот предпримет шаги к его заключе­нию. Представитель Волынского полка, как бы для иллюстрации к решению предыдущего собрания, заявил, что полк не выйдет из Петрограда по простому приказу «контрреволюционного прави­тельства». В дальнейших заседаниях съезда было принято обра­щение к крестьянам, говорившее «о близости решительного боя рабочих, солдат и крестьян за землю, волю и мир». Представи­тель латышского совета рабочих и солдатских депутатов сообщил, что 40000 латышских [588] стрелков находятся в распоряжении съезда. Единственный способ борьбы умеренного большинства Исполнительного комитета совета рабочих и солдатских депутатов со всеми этими решениями съезда заключался в заявлении, что съезд созван без ведома Исполнительного комитета в произвольном со­ставе, и поэтому является «частным совещанием отдельных сове­тов, а не полномочным съездом».

«Полномочным съездом» должен был стать для большевиков всероссийский съезд советов, созванный на 20-е октября. По смыслу их резолюций (см. выше резолюцию Коллонтай), они хо­тели апеллировать к этому съезду на решение демократического совещания и уполномоченных им органов о создании коалицион­ного правительства. К 20 октября большевики решили приурочить и свое выступление с требованием передачи всей власти советам. Правительство было осведомлено об этом уже 10-го октября, а 12-го октября вопрос о поддержании порядка в Петрограде был поставлен в совещании Керенского с его начальником штаба, военным и морским министрами, генералами Черемисовым и Барановским[10]. По-видимому, тогда задача эта была признана лег­кой и спокойствие столицы - вполне обеспеченным. Двойствен­ное отношение социалистической части правительства к большеви­кам продолжалось, несмотря на возраставшую угрозу с их сторо­ны. В эти самые дни министр юстиции Малянтович счел возмож­ным, уступая требованиям областного съезда, продолжать осво­бождение большевиков, арестованных после восстания 3 - 5 июля, даже таких, как Козловский и Раскольников, или главных вожа­ков пулеметного полка, солдат Семцовых и Сахарова. Он нахо­дил, что их нельзя преследовать по ст. 108 за «благоприятствова­ние неприятелю», - так же как нельзя было бы преследовать Льва Толстого. Напрасно один из товарищей министра возражал, что нельзя не считать «благоприятствующим неприятелю» такие действия большевиков, как отказ повиноваться военному началь­нику, отобрание винтовок у желающих идти на фронт, взрывы на заводах, работающих на оборону, задерживание на станциях поез­дов со снарядами и т.д. («Русское Слово», 14 октября)[11].

Напрасно также военная контрразведка напоминала в эти дни специальным воззванием ко всем гражданам, что работа герман­ских агентов в последнее время чрезвычайно усилилась и что «задачи [589] дачи тайной агентуры германцев и их союзников в России направлены к ослаблению нашей боевой мощи, окончательному подрыву наших экономических сил и к истощению нравствен­ных сил населения путем обострения политической борьбы и доведения ее до формы погромов и анархии». («Русские Ведо­мости», 15 октября).

На серьезность приближающейся опасности на этот раз первые обратили внимание вожди умеренного большинства «революцион­ной демократии». До них прежде всего дошли сведения об энер­гичной агитации, которую большевики вели на фабриках и заво­дах столицы и среди солдат петроградского гарнизона. Исполни­тельный комитет совета крестьянских депутатов первый высказал осуждение планам большевиков в резолюции, принятой большин­ством 32 против 3, при 7 воздержавшихся, 15 октября. «Заслушав сообщение о созываемом на 20 октября всероссийском съезде советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, на котором предполагается провести требование о переходе власти в руки со­ветов, - так гласила эта резолюция, - Всероссийский совет крестьянских депутатов считает необходимым категорически за­явить, что в данный момент этот акт может иметь глубоко печаль­ные последствия для страны и революции, ибо может привести к гражданской войне, которая будет выгодна внешнему врагу, все глубже проникающему в нашу родную землю, и всем противни­кам трудового народа. Решить вопрос о власти в окончательной форме может только Учредительное Собрание... Решение же этого вопроса накануне созываемого через полтора месяца Учре­дительного Собрания будет не только вредной, но и преступной затеей, гибельной для родины и для завоеваний революции».

На следующий день, 14 октября, тот же вопрос был поставлен и в соединенном заседании обоих исполнительных комитетов ра­бочих, солдатских и крестьянских депутатов в связи с вопросом об обороне Петрограда. «В эти дни внешней опасности», говорил докладчик Дан, «со стороны одной части революционной демо­кратии, большевиков, ведется агитация за то, чтобы перейти от слов к делу. К какому делу? К чему ведет эта агитация?». «К миру и земле» кричал с места Рязанов. «Но армия», продолжал Дан, «понимает ее, как призыв к неисполнению стратегических приказаний. Рабочие понимают ее, как призыв к немедленному выступлению. Называют то 16, то 20 число. Большевики должны ответить, правильно или неправильно понимают их; должны ска­зать, говорят ли они массам, что выступление будет сопровож­даться кровавой войной, погромом. К нам, в ЦИК приходят рабо­чие и солдаты и говорят, что они не знают, надо им выступать или нет. С одной стороны, как будто надо, с другой, как будто не надо. Пусть же большевики прямо, честно, открыто скажут здесь: да или нет?».

Большевики отвечали лишь протестами и шумом, стараясь за­глушить оратора и сорвать собрание. Когда им это не удалось, [590] они потребовали часового перерыва для обсуждения предложен­ной Даном резолюции. По возобновлении заседания Пятаков[12] произнес резкую демагогическую речь и внес резолюцию о пере­ходе власти к советам. После продолжительных прений принята была всеми, кроме воздержавшихся большевиков и левых эсеров следующая резолюция Дана. «Принимая во внимание опасное военное положение Петрограда, которому угрожает вражеское на­шествие и ту погромную агитацию, которую давно ведет контрре­волюция.., Центральный исполнительный комитет рабочих и сол­датских депутатов и Исполнительный комитет крестьянских депу­татов обращается ко всем рабочим, солдатам и крестьянам и ко всем жителям Петрограда с призывом сохранять полное спокойст­вие... и считает при данных обстоятельства недопустимыми всяко­го рода выступления, способные только вызвать погромное движе­ние и привести к гибели революцию».

Обратила внимание на грозившую опасность и несоциалисти­ческая часть правительства. А.И.Коновалов неоднократно настаи­вал перед Керенским на принятии действительных предупреди­тельных мер на случай восстания, на точном выяснении, какие именно части войск будут поддерживать Временное Правительст­во и на составлении соответственного плана обороны. Разговоры об этом велись 13-го и 14-го октября. Ответы Керенского были уклончивы: меры приняты, опасаться нечего, военное положение дает достаточные средства обороны в случае надобности. 14-го ок­тября Коновалов настоял на выслушании доклада начальника штаба Петроградского военного округа генерала Багратуни[13] - единственного сколько-нибудь компетентного лица в составе окру­га-и его впечатление было, что никаких мер не принято, ника­кого плана нет и правительство, несомненно, будет застигнуто восстанием врасплох. Вечером 14-го, Керенский уехал в ставку и вернулся только к вечеру 17-го, все еще имея в виду в ближайшие дни снова уехать - и надолго - на нижнюю Волгу, в Саратов и другие города, «для ознакомления с настроением народа», как он говорил. Коновалов продолжал категорически возражать против этого плана. Недовольный повторными настояниями, Керенский просто стал уклоняться от бесед и от прямых ответов на прямые вопросы. Единственными мерами, принятыми в эти дни, были приказы главного начальника Петроградского военного округа полковника Полковникова[14], типичного представителя новейшего «революционного» командования, выдвинутого на свой пост от­нюдь не по цензу профессиональной опытности, а по цензу рево­люционной благонадежности. В сильных словах не было недостат­ка в этих прокламациях 17-го октября. «Всякий, кто способен в настоящее время призывать массы к гражданской войне», объяв­лялся здесь «безумным слепцом или же сознательно действующим в угоду императора Вильгельма». Напоминалось о строгом запре­щении Временным Правительством «всякого рода митингов, со­браний и шествий, как бы они ни устраивались» и, наконец, даже [591] были налицо угроза «самыми крайними мерами для подавления всякого рода попыток нарушения порядка». Петроград, Крон­штадт и Финляндия со всеми войсками были непосредственно подчинены главнокомандующему Северного фронта (Черемисову), и для разрешения деликатного вопроса о выводе из столи­цы войск петроградского гарнизона он созвал съезд делегатов в Пскове.

Большевики на эти бумажные меры и формальные распоряже­ния отвечали практическими шагами. Первый такой шаг был предпринят в заседании петроградского совета рабочих и солдат­ских депутатов 16 октября. По предложению Троцкого, был со­здан главный штаб предстоящего восстания, под названием «военно-революционного комитета». Троцкий привел очередные демаго­гические аргументы: «нужно оборонять Петроград от... буржуа­зии, которая хочет опереться на войска Вильгельма против рево­люционной демократии». «Наученные опытом корниловщины, мы не можем подчиняться распоряжениям органов, не очищенных от контрреволюционных элементов. Мы должны создать свой собст­венный орган, чтобы сознательно идти сражаться и умирать». Меньшевики-оборонцы протестовали «против гибельных для рево­люции авантюр», меньшевики-интернационалисты высказались против выступления масс в данный момент; но большинством го­лосов проект создания военно-революционного комитета был при­нят, и Троцкий благословил этот новый орган на «немедленную и плодотворную работу».

И, действительно, «работа» предполагалась немедленная. Был уже готов целый план выступления в ночь на 17 октября. Массы должны были двинуться к центру города с трех сторон: с Охты, из-за Нарвской заставы и из Новой деревни. Второй отряд дол­жен был захватить мосты через Неву и занять Петропавловскую крепость. Третий отряд должен был занять дворцы. В два часа ночи по этому поводу спешно собралось Временное Правительство и выслушало доклады Керенского, Верховского и Никитина о принятых мерах. С четырех часов ночи заседание продолжалось в кабинете Керенского с высшими чинами округа; и были приняты меры к усилению охраны Зимнего Дворца. Для этого были при­глашены юнкера-артиллеристы и две школы прапорщиков из Ораниенбаума, хотя Полковников и продолжал уверять, что боль­шинство гарнизона относится к выступлению отрицательно.

В последнюю минуту большевики отменили свои приготовле­ния. Почему они это сделали, неясно. Верховский, как мы виде­ли, приписывал себе заслугу отсрочки большевистского выступле­ния и объяснял их решение тем, что они испугались того впечат­ления, которое произвели сведения об их планах на Северном фронте. Подобно Корнилову, Верховский грозил, очевидно, тем, что фронт пойдет на Петроград. Как бы то ни было, эта угроза оказалась впоследствии беспочвенной. Правда, что и сам кандидат на роль Корнилова в промежуток покинул свой пост. Возможно, [592] что ввиду принятых правительством ночью мер большевики захо­тели еще раз проверить свои силы. Наконец, съезд советов, к ко­торому приурочивался момент выступления, 17 октября был от­срочен центральным исполнительным комитетом совета рабочих и солдатских депутатов с 20 октября на 25-е. В связи с этим могла перемениться вся диспозиция боя. Но бой был только отложен. Большевики говорили теперь, что они, собственно, не назначают еще вовсе дня своего выступления.

Отсрочкой выступления большевики воспользовались прежде всего для закрепления своих позиций среди петроградских рабо­чих и солдат. Троцкий появлялся на митингах в разных частях петроградского гарнизона. Созданное им настроение характеризу­ется тем, что, например, в Семеновском полку выступившим после него членам исполнительного комитета Скобелеву и Гоцу не дали говорить. Троцкий дал лозунг - ждать инструкции от все­российского съезда советов. 19 октября состоялось собранное военным отделом петроградского совета закрытое заседание полковых и ротных комитетов. Присутствовавшие делегаты оказались большевистски настроенными и в их заявлениях была лишь та разница, что не всем было ясно отношение к выступлению ИЦК петроградского совета, а в некоторых частях вопрос о выступле­нии еще не был формально обсужден. Так, представитель Измай­ловского полка заявил, что солдаты его части верят только совету рабочих и солдатских депутатов и выступят по первому его зову против Временного Правительства. Делегат Егерского полка за­явил, что полк выступит по приказу петроградского совета для свержения правительства и передачи власти советам. Представитель Волынского полка заявил, что солдаты его части не будут исполнять приказаний правительства. Делегат Павловского полка сообщил, что полк не признает ни правительства, ни ЦК, а во­проса о выступлении не обсуждал. Представитель Кексгольмского полка пришел с готовой резолюцией о немедленном созыве съезда советов, который бы принял меры к прекращению войны. Пред­ставитель XX Стрелкового полка указал, что полк требует немед­ленного окончания войны и передачи земель комитетам. Предста­витель Гвардейского и Флотского экипажа заявил, что матросы правительству не верят, ждут приказа от «Центрофлота» и требу­ют прекращения соглашательской политики. Гренадерский полк и представитель 2-й Ораниенбаумской школы прапорщиков (разме­щенной в Зимнем дворце) заявили, что выступят в защиту пра­вительства только по приказу исполнительного комитета сове­та. Кавалеристы говорили, что они останутся нейтральными хотя и есть несколько казачьих сотен и ударных батальонов, которые сочувствуют Временному Правительству.

После всех этих докладов выступил Троцкий и прямо указал на цель собрания. «У нас нет решения о сроке выступления», подтвердил он; «но правительство желает пойти на открытую борьбу с нами, и мы примем бой; петроградский гарнизон воспротивится [593] выводу войск на фронт». Затем был оглашен ряд поста­новлений петроградского совета о непрерывной связи его со всеми частями гарнизона. Тут предусмотрено было и назначение специ­альных комиссаров петроградского совета во все войсковые части, и дежурство у полевых телефонов, и ежедневное осведомление о планах военно-революционного комитета, только что выбранного. Словом, устанавливались уже подробности сношений с гарнизо­ном в ожидании немедленного выступления.

Относительно общего положения в городе корреспонденции «Русских Ведомостей» сообщили 20 октября следующие факты. «На окраинах, на петроградских заводах, Невском, Обуховском и Путиловском, большевистская агитация за выступление идет вовсю. Настроение рабочих масс таково, что они готовы двинуть­ся в любой момент. За последние дни в Петрограде наблюдается небывалый наплыв дезертиров. Весь вокзал переполнен ими. На Варшавском вокзале не пройти от солдат подозрительного вида, с горящими глазами и возбужденными лицами. Все окраины произ­водят в этом отношении ужасающее впечатление. По набережной Обводного канала бесцельно движутся толпы пьяных матросов... Имеются сведения о прибытии в Петроград целых воровских шаек, чувствующих наживу. Организуются темные силы, которы­ми переполнены чайные и притоны... Комиссар Нарвского под­района сообщил управлению милиции о появлении на Балтийском заводе значительных групп матросов... В связи с ожидаемым вы­ступлением большевиков, в частных кредитных учреждениях от­мечается усиленное требование клиентами банков принадлежащих им ценностей». Это объясняется «убеждением широких масс населения, что выступающие большевики прежде всего обратятся к разгрому частных коммерческих банков».

В таком напряженном ожидании прошли 20, 21, 22 октября. Патрули ходили по улицам; изредка показывались таинственные автомобили с людьми в солдатской форме, стрелявшими в воздух из револьверов и винтовок. У Зимнего Дворца стояли броневики, легкая артиллерия и пулеметы. Подступы к дворцу и к штабу ох­раняли караулами. На воскресенье 22-е, в день Казанской Божьей Матери, казаки назначили крестный ход, а большевики объявили «день петроградского совета». Троцкий на общем собрании полко­вых комитетов в Смольном объявил, что это будет «смотр наших революционных сил». Однако, ввиду казачьей демонстрации пет­роградский гарнизон вынес резолюцию, в которой приглашал «братьев-казаков» на «завтрашнее собрание», объяснял цель «советского дня», как «сбор средств на революционную печать», и предостерегал против «провокации наших общих врагов», корни­ловцев и буржуазии.

«День петроградского совета», 23 октября, прошел спокойнее, чем ожидалось. Испуганное население осталось дома или держа­лось в стороне. Митинги были немноголюдны и выступавшие на них большевистские ораторы не встречали единодушного сочувст­вия [594] аудитории. Хотя казацкий крестный ход был отменен, тем не менее, не знавшая об этом толпа демонстрантов, собралась у Исаакиевского собора и образовала довольно внушительное шествие к Казанскому собору. К вечеру толпа разошлась и день закончил­ся мирно. Но в то же время делались последние подготовительные шаги к решительному выступлению и, быть может, именно этим объясняется умеренный тон большевистских ораторов, приглашав­ших своих сторонников воздержаться от выступлений и накапли­вать силы к моменту, когда петроградский совет подаст сигнал к захвату власти.

В центре предстоящего выступления стоял организованный 20-го октября «военно-революционный комитет», предназначенный заменить штаб Петроградского округа в руководстве петроград­ским гарнизоном. В ночь на 23-е комитет приступил к осуществле­нию своей миссии. Члены военно-революционного комитета яви­лись в штаб округа и потребовали допущения к контролю всех распоряжений штаба с правом решающего голоса. Полковник Полковников ответил на требование категорическим отказом. При штабе уже имелось одно «революционное учреждение»: это было особое совещание представителей центрального исполнительного комитета совета рабочих и солдатских депутатов и солдатской сек­ции петроградского совета. Но теперь шла борьба между цент­ральным комитетом и петроградским советом, и последний орган решил непосредственно взять революционную власть над штабом в руки своего комитета. После отказа Полковникова один из чле­нов особого совещания при штабе, член солдатской секции, солдат Огурцовский, заявил, что при таких условиях он не может рабо­тать со штабом. Полковников принял тогда компромиссную меру: он обратился телефонограммами ко всем полковым комитетам пет­роградского гарнизона с приглашением непосредственно послать своих представителей в штаб. При обнаружившемся уже тяготе­нии гарнизона к военно-революционному комитету можно было предвидеть, что из этого выйдет. Представители полковых коми­тетов были избраны, но по предложению военно-революционного комитета они отправились не в штаб к Полковникову, а в Смоль­ный, «для выработки единообразной тактики и для принятия ре­золюции об отношении к штабу округа». После продолжительных прений на этом собрании (23-го октября) было решено отправить во все части петроградского гарнизона телефонограмму, в которой говорилось, что штаб округа, отказываясь признать авторитет военно-революционного комитета, тем самым порывает с революционным гарнизоном и с петроградским советом и становится «прямым орудием контрреволюционных сил». Телефонограмма отдавала далее следующие приказания: «Никакие распоряжения по гарнизону, не подписанные военно-революционным комитетом, недействительны. Все распоряжения петроградского совета отно­сительно следующего дня остаются в силе. Всем солдатам гарни­зона вменяется в обязанность бдительность, выдержанность и служебная [595] дисциплина. Революция в опасности. Да здравствует рево­люционный гарнизон». Делегация из б лиц должна была поехать в штаб округа и заявить там, что отныне штаб может сноситься с гарнизоном только через военно-революционный комитет.

В то время как в Смольном вырабатывались эти решения, в штабе округа происходило совещание гарнизонного и бригадного комитетов с участием представителей исполнительного комитета рабочих и солдатских депутатов, такого же комитета крестьян­ских депутатов и петроградского совета. Члены последнего заяви­ли, что присутствуют только для информации, а член совета под­поручик Дашкевич[15] предъявил требование о контрассигновке всех распоряжений штаба военно-революционным комитетом. Представители штаба объяснили, что они не могли принять комиссара военно-революционного комитета потому, что у них уже есть комиссар - представитель центрального исполнительного ко­митета Малевич и прежде назначения другого они должны вы­ждать, как разрешится конфликт центрального комитета с петро­градским советом.

Правительство не могло, наконец, не обратить внимание на действия большевиков, которые становились тем бесцеремоннее и агрессивнее, чем дальше они оставались безнаказанными. По на­стоянию А.И.Коновалова Керенский вызвал 23-го октября в Зим­ний Дворец министров для обсуждения создавшегося положения. Все единодушно находили, что самочинное образование военно-революционного комитета должно считаться преступным деяни­ем, - тем более, что оно совершенно на театре военных действий. Обращено было внимание на нерешительность действий Полковникова и на необходимость сосредоточить оборону столицы и правительства в руках одного и более опытного руководителя.

Выше уже отмечено настроение А.Ф.Керенского в эти послед­ние дни существования Временного Правительства и его постоян­ные колебания в случаях необходимости принять скорые и реши­тельные меры. Это настроение роковым образом отразилось и на данном вопросе. В своей позднейшей статье «Гатчина» («Совре­менные Записки», книга X. 1922) Керенский слагает с себя ответ­ственность - перелагая ее отчасти и на своих партийных товари­щей - в следующих выражениях. «Около 20 октября (мы виде­ли, что это началось значительно раньше) начали большевики осуществлять в Санкт-Петербурге свой план вооруженного восста­ния для свержения Временного Правительства.

Эта подготовка шла довольно успешно в частности и потому, что остальные социалистические партии и советские группировки, относясь ко всем сведениям о готовящихся событиях... как к «контрреволюционным измышлениям», даже не пытались свое­временно мобилизовать свои силы, способные в нужный момент оказать сопротивление большевистским затеям внутри самой рево­люционной демократии». Мы видели внутренние причины пара­лича «остальных социалистических партий». Но и сам А.Ф.Ке­ренский [596] относился к предстоящему выступлению крайне легко. В ответ на опасения министров он заявлял, что он очень рад этому выступлению как лучшему способу окончательно разделаться с большевиками.

Однако, для этой последней цели надо же было готовить силы. А.Ф.Керенский говорит в упомянутой статье: «С своей сто­роны правительство готовилось к подавлению мятежа, но не рас­считывая на окончательно деморализованный корниловским вы­ступлением санкт-петербургский гарнизон, изыскивало другие средства воздействия. По поему приказу с фронта должны были в срочном порядке выслать в Санкт-Петербург войска и первые эшелоны с Северного фронта должны были появиться в столице 24 октября. В то же время (то есть после 20-го или даже после 23-го) полковник Полковников, командующий войсками Санкт- Петербургского военного округа, получил приказ разработать по­дробный план подавления мятежа. Ему же было предложено свое­временно взять на учет и сорганизовать все верные долгу части гарнизона». Мы видели, как далека была от этих гладких офици­альных выражений та реальная обстановка, среди которой при­шлось работать Полковникову. По словам А.Ф.Керенского Пол­ковников «каждое утро лично представлял ему рапорт; причем постоянно докладывал, что во вверенных ему войсках - частей, которыми может располагать правительство вполне достаточно», чтобы справиться с готовящимся восстанием. Мы только что виде­ли, что в это самое время, когда Керенский отдавал Полковнику приказы и выслушивал рапорты, министры требовали замены Полковникова более энергичным и опытным человеком. В статье «Гатчина» Керенский признает основательность этих указаний, но опять распространяет ответственность с себя на все правительство. «К великому сожалению», говорит он «мы, члены правительст­ва, слишком поздно узнали, что как сам Полковников, так и часть его штаба вели в эти роковые дни двойную игру и примыкали как раз к той части офицерства, в планы которой входило свержение Временного Правительства руками господ большевиков». Такое настроение, действительно, было - и не только в среде офицер­ства. Но обвинение Полковникова в сознательной «двойной игре», по-видимому, идет слишком далеко.

Военно-революционный комитет, с своей стороны не дремал. В многолюдном заседании петроградского совета 23-го октября, в присутствии многочисленной публики, член комитета Антонов сделал доклад о первых двух днях деятельности комитета. «Почти все части гарнизона, - докладывал Антонов, - уже при­знали власть комитета и его комиссаров. К нему начали обращать­ся и разные столичные учреждения. Наборщики одной типогра­фии запросили комитет, следует ли исполнять заказы, которые они признали «черносотенными»; и комитет постановил, чтобы ни один подозрительный заказ типографиями не исполнялся без его санкции. Рабочие Кронверкского арсенала пожаловались, что по [597] распоряжению штаба из арсенала выдается значительное количе­ство винтовок. Комитет послал в арсенал своего комиссара, кото­рый задержал 10 тысяч винтовок, предназначенных для отправле­ния в Новочеркасск. Комитет постановил вообще, чтобы рабочие выдавали оружие со складов и заводов не иначе, как по его орде­ру. Далее Антонов заявил, что военно-революционный комитет не только осведомлен о мерах, которые правительство принимает на случай восстания, вызывая войска с фронта и из разных городов, но уже и принял с своей стороны меры. Так одна пехотная часть, направлявшаяся к Петрограду, задержана у Пскова. Одна пехот­ная дивизия и два полка в Вендене отказались идти на Петроград. Неизвестно пока комитету, что произошло с отрядом юнкеров, вызванных из Киева, и с ударными батальонами, - но скоро и об этом будут получены сведения». Антонов отметил, между прочим в своем докладе, что, несмотря на угрозы штаба и центрального комитета, комиссары военно-революционного комитета до сих пор не арестованы. «Да их и не посмеют арестовать», прибавил он под гром аплодисментов.

Действительно, выслушав в тот же вечер доклад Полковникова[16], правительство обсуждало вопрос о немедленном аресте военно-революционного комитета, но... решило ждать дальнейшего развития действий! В ожидании Керенский обсуждал с Малянтовичем вопрос о возбуждении против членов комитета судебного преследования... Физиономия города, под впечатлением этого без­действия власти и безнаказанности революционных действий, за­метно изменилась. Начались самочинные обыски красногвардей­цев, в разных местах производилась стрельба. На летучих митин­гах солдаты, матросы и рабочие призывали население подчинить­ся лозунгам большевиков.

24 октября газеты опубликовали воззвание петроградского со­вета к гражданам, солдатам и населению столицы. В первом из них было повторено, что штаб «порвал с революционным гарни­зоном и петроградским советом», сделался «прямым органом контрреволюционных сил» и что «военно-революционный комитет снимает с себя всякую ответственность за действия петроградского военного округа». Солдатам подтверждалось, что «никакие распо­ряжения по гарнизону, не подписанные военно-революционным комитетом недействительны». А населению объявлялось, что во все воинские части и «особо важные пункты столицы и ее окрест­ностей», назначены комиссары, противодействие которым есть «противодействие совету рабочих и солдатских депутатов (не ска­зано которому)» и без утверждения которых никакие приказы и распоряжения не подлежат исполнению. Граждане приглашались [598] оказать этим комиссарам «всемерную поддержку». Со своей сто­роны, военный комиссар центрального исполнительного комитета при штабе Малевский обращался к комитетам петроградского гар­низона с контрвоззванием, в котором призывал сохранить спокой­ствие и напоминал, что «всякое выступление вызовет граждан­скую войну, выгодную для врагов революции». Конфликт стал, таким образом, публичным и открытым. Все оптимистические сведения, доставлявшиеся в Зимний Дворец до глубокой ночи, - будто бы удалось ликвидировать столкновение «совершенно без­болезненно», оказывались неверными. Военно-революционный ко­митет не только не признавал центрального комитета, но даже не изъявлял желания подчиниться и петроградскому совету, в случае если последний пойдет на компромисс. Московский «Социал-де­мократ» заявлял в этот день с полной откровенностью: «Граждан­ская война началась. Война объявлена и военные действия нача­лись. Мы должны твердо сказать себе это. Керенский и его аген­ты - наши открытые враги: никаких переговоров с ними. С вра­гами не разговаривают - их бьют».

При таком положении дальше молчать нельзя было и прави­тельству. И Керенский, наконец, заговорил. Он выступил в тот же день, 24 октября, в заседании Совета республики с своей, увы, последней речью. Он рассказал историю своих - не приготовле­ний, а переговоров, которые тянулись так долго и до тех пор, как это нужно было противнику, чтобы приготовиться. «Несмотря на целый ряд выступлений, уговоров и предложений, которые шли от целого ряда общественных организаций», рассказывал Керен­ский, «ив особенности весьма внушительное заявление, которое было сделано вчера представителями всех приехавших сюда деле­гатов фронта, мы не получили в срок заявления об отказе от сде­ланных (военно-революционным комитетом) распоряжений. Нам было сделано только заявление в 3 часа ночи, что принципиально все пункты, предъявленные как ультиматум со стороны военной власти, принимаются. Таким образом, счел нужным прибавить Керенский, в 3 часа ночи организаторы восстания принуждены были формально заявить о том, что они совершили акт неправо­мерный, от которого отказываются». Это, очевидно, и считалось «безболезненной ликвидацией» восстания и с места раздались вос­клицания: «оригинально». «Но, продолжал Керенский, как я ожидал и был уверен по всей предыдущей тактике этих людей, это была очередная оттяжка и сознательный обман. В настоя­щее время прошли все сроки, и мы того заявления, которое долж­но было быть в полках, не имеем; но имеется обратное явление: именно, самовольная раздача патронов и оружия, а также вызов двух рот в помощь революционному штабу. Таким образом, я дол­жен установить перед временным Советом республики полное и [599] ясное состояние известной части населения города Петербурга, как состояние восстания».

Керенский произнес эти слова довольным тоном адвоката, ко­торому удалось, наконец, уличить своего противника, - как он уличал Корнилова, - в том, что тот тщательно и искусно скры­вал. Он и в эту минуту заботился прежде всего о «юридической квалификации», как он тут же выразился. Но с места послыша­лось ироническое: «дождались». И Керенский при возраставшем шуме на крайней левой, прибавил: «Мною предложено немедлен­но начать соответствующее судебное следствие, предложено произвести соответствующие аресты»... Аресты кого? Приказ об арес­те Ленина был отдан уже несколько дней тому назад, но Керен­ский сам, ядовито, как он думал, заметил, что «вожаки имеют обычай и чрезвычайную способность скрываться», и им «никакие тяжкие последствия восстания» не грозят.

Вот и все меры, о которых сообщило правительство. И вся речь Керенского, не такая намеренно красивая, как обыкновенно, скорее взволнованная и растерянная даже в эту минуту была на­правлена не к тому, чтобы подавить восстание, а к тому, чтобы оправдать себя в глазах левой, и даже в глазах восставших. Чтобы доказать, что они действительно преступники, он уличал Ленина цитатами из большевистских газет «Рабочего Пути»[17] и «Солдата»[18]. Но, чтобы смягчить даже и этот выпад, он даже и в такую минуту не отказался от своего обычного приема - уравновешивать удар налево ударом направо. Он, заявил, что «пропа­ганда против власти (с места поправляли: за сильную власть) ве­лась также и в «Новой Руси», «Живом Слове» и «Общем Деле» (Бурцева), и что эти газеты, по его распоряжению, «сегодня ночью также закрыты». Он даже считал «для себя чрезвычайно важным отметить», что «сами организаторы восстания», «сам Ленин», выдал ему, Керенскому, «узурпатору, продавшемуся бур­жуазии», свидетельство о том, что при его правительстве «наилуч­ше постановленные во всем мире пролетарские интернационалисты» могли совершенно безнаказанно организовать свое восстание. К этой мысли он вновь и вновь возвращался в течение своей речи. «Правительство могут упрекнуть в слабости и чрезвычайном терпении, но во всяком случае, никто не имеет права сказать, что Временное Правительство за все время, пока я стою во главе Временного Правительства и до этого, прибегало к каким-либо мерам воздействия, раньше, чем это не грозило непосредственной гибелью государству. Прошу также членов Совета республики, которые выражают с мест свои мнения возгласами о том, что дей­ствия власти были недостаточно своевременны и что мы бездействовали, вспомнить... что нам необходимо во чтобы то ни стало стремиться к тому, чтобы новый режим, режим свободы, был по возможности совершенно освобожден от упреков в каких бы то ни было, не оправдываемых необходимостью, репрессиях и жестокостях». «Никто не может заподозрить, что эти меры нами принимаются [600] с какими-нибудь другими целями, кроме необходимости спасти государство»[19].

Во время самой речи Керенский получил копию документа, которую в это самое время военно-революционный комитет разо­слал по войскам: «Петроградскому совету рабочих и солдатских депутатов грозит опасность. Предписываю привести полк в пол­ную боевую готовность и ждать дальнейших распоряжений. Вся­кое промедление и неисполнение приказа будет считаться изменой революции. За председателя Подвойский[20], секретарь Антонов». Это был язык власти... Керенский, прочтя документ собранию, констатировал вновь «состояние восстания» и продолжал, осуж­дая «чернь», апеллировать к «разуму, совести и чести населения столицы», пугать его не только открытием фронта, новой военной катастрофой, но и новой «попыткой» контрреволюции, «может быть более серьезной, чем попытка Корнилова»[21]. Он слагал за­ранее ответственность на других и свидетельствовал о невинности правительства и своей собственной. С левой кричали в ответ: «Ви­новаты те, кто за кулисами демократии затягивает войну».

При аплодисментах всего собрания, крайняя левая упорно молчала. Но, именно, в эту сторону Керенский продолжал направлять [601] свою аргументацию и, в завершение ее, даже сделал новые авансы. Большевики - та партия, которая теперь подле­жит немедленной, решительной ликвидации, «обещает народу землю и мир». Но и правительство готово обещать то же самое. Оно как раз теперь «обсуждает в окончательной форме вопрос о передаче временно, до Учредительного Собрания, земель в распо­ряжение и управление земельных комитетов». То же правительст­во «предполагало в ближайшие дни отправить свою делегацию на парижскую конференцию для того, чтобы там, согласно своим убеждениям и программе, в числе прочих вопросов, поставить во­прос и предложить вниманию союзников о необходимости реши­тельно и точно определить задачи и цели войны, то есть вопрос о мире». Эти заявления, очевидно, условленные с центральным ис­полнительным комитетом совета, имели в виду усилить последний и ослабить позиции большевиков в массах. В действительности, они только лишали правительство в эту последнюю минуту опре­деленной и ясной собственной позиции и отнимали у него послед­них заступников, на которых оно могло бы еще опираться. Защи­щать правительство - да, конечно! Но... защищать Керенского? Того Керенского, который два месяца тому назад имел возмож­ность раздавить большевиков, но который и теперь, пред лицом очевидной опасности, пытался даже обвиняя их в «предательстве и измене», перед ними же оправдываться? Керенского, который сам дезорганизовал свою оборону, который не хотел опираться на честного Корнилова и не смел вверяться интригану Верховскому? Так рассуждали в кругах, от которых зависело в эту минуту ока­зать Керенскому действительную поддержку.

Но внимание Керенского было отвлечено в другую сторону. Он требовал, чтобы сегодня же в этом дневном заседании Совет республики ему ответил на его сообщение, «может ли Временное Правительство исполнить свой долг с уверенностью в поддержке этого высокого собрания»? Дав авансы «революционной демокра­тии» он мог рассчитывать, что по крайней мере теперь умеренная часть этой демократии, демократия исполнительного комитета, на­ходящаяся в состоянии острой борьбы с военно-революционным штабом восстания, отбросит в сторону все свои оговорки и сомне­ния и поддержит правительство безусловно и всецело. О государ­ственно-мыслящих элементах собрания он, конечно, мог не заботиться: как бы они ни думали о Керенском, но в такой момент они понимали, что все партийные счеты и распри нужно отложить и поддержать правительство, каково бы оно ни было.

После своей речи Керенский по его словам, «не ожидая голо­сования, вернулся в штаб, к прерванной срочной работе, думая, что не пройдет и часа, как он получит сообщение о всех решениях и деловых начинаниях Совета республики в помощь правительст­ву». Не совсем понятно о каких «деловых начинаниях» тут идет речь. Эти начинания были делом правительства, и с ними прави­тельство, как мы видим, страшно запоздало. Но Совет республи­ки, [602] конечно, мог и должен был оказать правительству нравствен­ную поддержку. В сущности, при данном положении, поддержка его уже немного стоила. Но, если бы совет оказал правительству поддержку, он по крайней мере, независимо от хода событий, оп­равдал бы собственное существование.

Придавая преувеличенное значение поддержке совета, Керен­ский, однако, имел для этого свои основания. Его надежды - и его последующие упреки - относились не к высшему представи­тельному органу в целом, а к тем единомышленникам, для кото­рых поддержка сочлена и «товарища» была специальной обязан­ностью. Только по отношению к социалистической части совета, как сейчас увидим, был уместен и упрек Керенского, что она «весь этот день и весь вечер потеряла на бесконечные и бесполез­ные споры и ссоры».

Между прочим, это преимущественное значение, придававшее­ся в этот момент социалистическим элементам сказалось в плане, который не успел осуществиться, но, несомненно существовал и имел очень симптоматическое значение.

Среди элементов «революционной демократии», искавших и в эти минуты «единого фронта» с крайним левым крылом, бродила мысль об исключении из Совета республики всего правого секто­ра, о пополнении его большевиками и о превращении его в полно­мочный «конвент» республики. Гораздо позднее, одна газета сооб­щила даже, что сам Керенский был втянут в переговоры о воз­можной перемене курса, и что его «близкий друг» В.К. «уже успел сделать подготовительные шаги по ведению переговоров с ответственными лидерами социалистических партий» на предмет образования однородного социалистического правительства вплоть до большевиков. Хотя «политический деятель, близкий к больше­викам, г. Е.» и ответил на это, что «время для объединения соци­алистической демократии вплоть до большевиков, вероятно, упу­щено», но он не отказался, «в случае официального предложения со стороны Керенского передать это предложение ответственным лидерам партии большевиков»[22]. Конечно, для такого предложе­ния «время прошло», когда в заседании Совета 24-го октября Ке­ренский объявил этих лидеров «предателями и изменниками» и распорядился об их аресте. Но все же эти слухи, не вовсе неправ­доподобные, объясняют нам настроение умов среди «демократии» в тот момент, когда ей приходилось сделать решительный вывод и «мужественно стать в те или другие ряды, как требовал от нее Керенский, наперед отстраняя людей, не решающихся никогда высказать смело правду в глаза».

Перерыв, объявленный после речи Керенского для совещания фракций, затянулся до 6 часов вечера. Мнение правых элементов [603] Совета было совершенно определенное и единодушное: никаким прениям в подобный момент не должно быть места, необходимо тотчас же, без прений, вынести по возможности, значительным большинством, требуемый правительством решительный вотум осуждения восстания и поддержки правительства. Лидеры этой части Совета решили воздержаться от всяких речей. Напротив, среди фракций «революционной демократии» настроение было смешанное. Даже и независимо от намеченного выше тяготения влево, центр должен был прикрыться мотивировкой, достаточно приемлемой для съезда советов, который должен был открыть свои заседания на следующий день 25-го, и где предстояла ожес­точенная борьба против предложения большевиков о передаче всей власти советам. Поэтому и формула, составленная социалистическими партиями, давала правительству лишь условную поддержку. Ему обещали поддержать его в том случае, если оно при­мет следующие предложения (уже намеченные, как мы видели, в речи Керенского): 1) все частновладельческие земли должны перейти в ведение земельных крестьянских комитетов; 2) Времен­ное Правительство должно принять решительные меры во внеш­ней политике, а именно, немедленно опубликовать тайные догово­ры и обратиться к союзникам с требованием об обнародовании целей войны. Так как было мало оснований думать, что весь коа­лиционный состав данного правительства примет эти условия, то принятие их Советом республики означало бы в сущности новый правительственный кризис в самом разгаре восстания. В этой связи понятны и переговоры об однородном социалистическом правительстве.

Имея в виду распределение голосов при предыдущих принци­пиальных голосованиях, уже можно было предвидеть, что едино­душной формулы Совет республики во всяком случае вынести не сможет даже и по вопросу, который для самого Совета, как и для правительства, был вопросом жизни и смерти. Но если вообще поддержка совета теперь не имела большого положительного зна­чения, то отказ в поддержке, бесспорно, должен был иметь очень большое отрицательное значение. Правительство лишалось в этом случае последней моральной поры. Если для исхода борьбы в самом Петрограде это не могло иметь практического значения, то во всяком случае, для армии и для провинции та или другая позиция, занятая в конфликте Советом республики, была очень важна. Все это понимали и те промежуточные элементы, прежде всего, кооператоры и народные социалисты, от настроения кото­рых в данном собрании зависел исход голосования. Но, понимая это, они с другой стороны не хотели отрываться совершенно и от социалистического фронта. Раз этот фронт передвигался влево, то самое большее на что они могли решиться, было воздержание от голосования формулы левых. Но в то же время они соглашались голосовать за формулу правых и, в случае голосования этой фор­мулы раньше, их голоса, быть может, могли бы дать правительст­ву [604] требуемое большинство. Случайное сцепление обстоятельств привело к тому, что левая формула голосовалась впереди правой; кооператоры и народные социалисты не поняли, что при таком порядке голосования технически их воздержание равносильно от­вержению той формулы, за которую они хотели голосовать. По несчастью, наиболее влиятельные в этой среде члены, как Е.Д.Кускова, в этой части заседания отсутствовали, и установле­ние порядка голосования застало всю группу врасплох. Она опом­нилась только тогда, когда ее воздержание уже дало перевес фор­муле левых. После этого формула правых вообще отпала и вовсе не ставилась на голосование.

Так, в последнюю решительную минуту, вновь сказалось то основное свойство Совета республики, с которым мы постоянно встречались: связанность его руководящего центра отвлеченными идеологиями, отдававшими его в жертву левой демагогии, и в ре­зультате - нерешительность и растерянность перед важнейшими вопросами, требовавшими неотложного и ясного решения. На этот раз это свойство сказалось только особенно ясно и наглядно, так как речь шла не о сложных вопросах военного дела и диплома­тии, а о простейшем и элементарнейшем вопросе: поддержать ли государственность и власть в минуту открытого восстания. Если даже в такую минуту, перед лицом мятежа, ставившего на своем знамени явно утопические лозунги и столь же очевидно грозивше­го потерей войны и сдачей на милость победителя, расчленением России, ее экономическим порабощением, не нашлось в этом со­брании большинства, которое выразило бы государственную волю, - и если Совет республики в самом деле отражал действи­тельное мнение страны, - в таком случае, очевидно, для России не оставалось никакого другого пути к ожидавшему ее будущему, кроме пути тяжелых испытаний и горького собственного опыта.

Временное Правительство все целиком не могло понять реше­ния Совета республики иначе, как вотум недоверия - и, прежде всего, недоверия к несоциалистической части кабинета. При нор­мальных условиях, результатом вотума мог бы быть окончатель­ный распад коалиции и сформирование однородного социалисти­ческого правительства. Но как уходить накануне восстания, хотя бы борьба с ним и представлялась безнадежной? Этот вопрос должны были задать себе представители к.-д. и цензовых элемен­тов в правительстве. Они получали формальное право - уйти. Чувство долга перед родиной заставило их остаться и разделить проигранную игру Керенского. Что касается этого последнего, в 11 часов вечера он и некоторые члены правительства имели сове­щание с лидерами поддерживавшего кабинет социалистического большинства советской демократии, Авксентьевым, Гоцом, Даном и Скобелевым.

Керенский заявил с самого начала делегации социалистических групп, что он возмущен «принятой ими резолюцией», что «прави­тельство после такой резолюции завтра же утром подаст в отставку» [605] и что «голосовавшие за нее должны взять на себя всю ответст­венность за события, хотя, по-видимому, они имели о них очень малое представление». «На эту мою взволнованную филиппику», рассказывает Керенский («Гатчина») спокойно рассудительно от­ветил Дан, тогда не только лидер меньшевиков, но и исполняющий должность председателя ВЦИК... Прежде всего Дан заявил мне, что они осведомлены гораздо лучше меня и что я преувеличиваю события под влиянием сообщений моего «реакционного штаба». Затем он сообщил, что «неприятная для самолюбия правительства» резолюция (левого) большинства Совета республики чрезвычайно полезна и существенна для «перелома настроения в массах», «что эффект ее уже сказывается» и теперь влияние большевистской про­паганды будет «быстро падать». С другой стороны, по его словам, сами большевики в переговорах с лидерами советского большинст­ва изъявили готовность «подчиниться воле большинства советов», что они готовы «завтра же» предпринять все меры, чтобы потушить восстание, «вспыхнувшее помимо их желания, без их санкции». «В заключение», говорит Керенский, «Дан, упомянув, что большеви­ки «завтра же» (все завтра) распустят свой военный штаб, заявил мне, что все принятые мною меры к подавлению восстания только «раздражают массы» и что вообще я своим «вмешательством» лишь «мешаю представителям большинства советов успешно вести переговоры с большевиками о ликвидации восстания». «Для пол­ноты картины», прибавляет Керенский, «нужно добавить, что как раз в это время, как мне делалось это значительное сообщение, во­оруженные отряды "Красной гвардии" занимали одно за другим правительственные здания»...

Заявления Дана лучше всего иллюстрируют те настроения, ко­торыми определялось поведение левого крыла Совета республики накануне большевистской победы. Исходя из глубокого непонима­ния реального положения вещей, эти настроения связывали власть и лишали ее всякой возможности действовать решительно. Однако же, было бы ошибочно резко отделять настроение социа­листических элементов в самом правительстве от настроения под­держивавших его политических кругов. В своих позднейших объ­яснениях Керенский начал яснее понимать то, чего не понимал во время своего пребывания у власти, и проявил склонность перело­жить ответственность за непонимание на тех представителей «ре­волюционной демократии», которых большевики, в этот реши­тельный момент «не без успеха старались заставить смотреть, но не видеть, слушать, но не слышать».

Несоциалистические элементы правительства видели в том же свете поведение самого Керенского. Разница была, конечно, в степени слепоты «лидеров» социалистических партий - и выдви­нутых этими партиями членов правительства, поневоле более зря­чих. Но сети идеологии, опутавшей тех и других и заставившей их «смотреть, но не видеть, слушать, но не слышать», были одни и те же. Только вплотную сталкиваясь с практическими последст­виями своего неправильного доктринерства, «лидеры» в послед­нюю минуту, в полном противоречии с самими собой, видоизменя­ли - не принципы, а практические выводы из них. Так и на этот раз, увидя, что «самолюбие правительства» настолько задето ре­золюцией социалистического большинства Совета, что ему остает­ся только подать в отставку, «лидеры» заявили Керенскому, что принимая свою формулу перехода, они не имели в виду выражать правительству недоверия и что вопрос об уходе или об изменении состава кабинета в данную минуту не ставится[23].

Вожди большевиков торжествовали - и не скрывали своего торжества. Вечером 24 октября в заседании Городской Думы В.Д.Набоков отметил это торжество в тех радостных улыбках, ко­торые не мог скрыть Луначарский во время своей речи. Городской голова Шрейдер[24] протестовал против вмешательства комиссаров военно-революционного комитета в дела городского самоуправле­ния, и Городская Дума приняла резолюцию эсеров, поддержан­ную кадетами и протестовавшую против всякого насильственного и вооруженного выступления, приглашавшую население объеди­ниться около Думы, как полномочного представительного органа, во имя подчинения грубой силы праву и провозглашения первен­ства гражданской власти, единственно законной представительни­цей, которой является Городская Дума. Принято было затем пред­ложение образовать общественный комитет безопасности, из 21 представителя революционных организаций, 20 представителей Городской Думы, 17 от районных Дум и по одному от штаба, пра­вительственного комиссара и прокурорского надзора. Эта запоздалая [606] попытка противопоставить военно-революционному штабу орган более умеренных групп не могла, конечно, иметь успеха.

К Смольному, после его молчаливого отказа на ультиматум штаба - отменить приказ о неисполнении распоряжений военных властей, стягивались в течение всего дня и вечера отряды Крас­ной гвардии, грузовые автомобили, и шла раздача боевых патро­нов. На состоявшемся вечером экстренном заседании петроград­ского совета Троцкий выступил с речью, в которой отметил прой­денные этапы, констатировал полное бессилие правительства и первые успехи нового переворота. Он предсказал правительству Керенского 24 или 48 часов жизни. «У нас есть полувласть», вы­разился он о правительстве, которой не верит народ, и которая сама себе не верит, ибо она внутри мертва. Эта полувласть ждет взмаха исторической метлы, чтобы очистить место подлинной власти революционного народа. Однако Троцкий еще остерегался говорить открыто о восстании. Он стоял на раз усвоенной точке зрения, что петроградский совет только защищается от «заговор­щиков» и «контрреволюционеров». «Военно-революционный ко­митет возник, не как орган восстания», заявлял он, «а на почве самозащиты революции». В этом смысле он ответил и явившейся к нему в Смольный в 2 часа дня делегации Городской Думы. «Наш лозунг - вся власть советам. Этот лозунг должен получить осуществление в ближайшую эпоху, эпоху заседания всероссий­ского съезда советов. Приведет ли это к «восстанию» или к «вы­ступлению», это зависит не только и не столько от советов, сколь­ко от тех, которые вопреки единодушной воле народа, держат в своих руках государственную власть».

Вероятно, таков и был первоначальный план Троцкого: подго­товившись к борьбе, поставить правительство лицом к лицу с «единодушной волей народа», высказанной на съезде советов, и дать, таким образом, новой власти вид законного происхожде­ния[25]. Но правительство оказалось слабее, чем он ожидал и сама собой власть падала в его руки раньше, чем съезд успел собраться и высказаться. И Троцкий в тот же вечер 24 октября уже не скрывал более, что «воля народа будет лишь санкцией переворо­та, который фактически уже начался - и начался успешно». «Вчера правительство закрыло две газеты, имеющие огромное влияние на петроградский пролетариат и гарнизон. Это - прямое нападение, прямое контрреволюционное восстание, и мы даем ему решительный отпор». «Мы сказали, что не можем терпеть удуше­ния свободного слова, - и выпуск газеты решили возобновить, возложив почетную обязанность охранения типографий революци­онных газет на доблестных солдат Литовского полка и 6 запасно­го [608] саперного батальона». Действительно, в И часов утра этого дня опечатанные типографии «Рабочего Пути» и «Солдата» были открыты названными частями гарнизона, отпечатанные номера газет получили распространение, а в два часа военно-революцион­ный комитет прислал ордер, в котором, после приведенной Троц­ким мотивировки, содержались постановления об открытии газет, продолжении их издания и возложении «почетной обязанности охранения революционных газет от контрреволюционных покуше­ний» на названные воинские части. Троцкий привел затем и дру­гой случай победы восстания над правительством. «Когда прави­тельство стало мобилизовать юнкеров, в это самое время оно дало крейсеру "Аврора" приказ удалиться... Речь идет о тех матросах, к которым в корниловские дни явился Скобелев со шляпой в руках просить, чтобы они охраняли Зимний Дворец от корнилов­цев. Матросы "Авроры" выполнили тогда просьбу Скобелева. А теперь правительство пытается их удалить (в Зимнем Дворце ка­раулы матросов, действительно, были заменены юнкерскими). Но матросы спросили военно-революционный комитет совета: и "Ав­рора" сегодня стоит там, где стояла и прошлой ночью».

Что касается видов на ближайшее будущее, Троцкий излагал их вечером 24 октября следующим образом. «Завтра откроется съезд советов. Задача гарнизона и пролетариата - предоставить в распоряжение съезда накопленную силу, о которую разбилась бы правительственная провокация. Задача наша - донести эту силу до съезда не расколотой, не ущербленной. Когда съезд ска­жет, что он организует власть, - этим он завершит ту работу, ко­торая проделана во всей стране. Это будет означать, что высвободившийся из-под власти контрреволюционного правительства народ созывает свой съезд и создает свою власть. Если мнимая власть сделает азартную попытку оживить собственный труп, на­родные массы, организованные и вооруженные, дадут ей реши­тельный отпор, и отпор этот будет тем сильнее, чем сильнее будет наступление и атака. Если правительство двадцатью четырьмя или сорока восьмью часами, которые остались в его распоряже­нии, попытается воспользоваться для того, чтобы вонзить нож в спину революции, то мы заявляем, что передовой отряд револю­ции ответит ударом на удар, на железо - сталью».

Действительные намерения руководителей переворота шли го­раздо далее этих официальных заявлений Троцкого. Как мы уже заметили, съезд советов должен был быть поставлен перед совер­шившимся фактом. И уже утром 25-го октября военно-революционный комитет, предвосхищая исход принятых им мер, опублико­вал следующую прокламацию «к гражданам России», помеченную десятью часами утра.

«Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа петроградского совета рабочих и солдат­ских депутатов, военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона. Дело, за которое [609] боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание советского правительства - это дело обеспечено. Да здравствует революция рабочих, солдат и крес­тьян».

Что же произошло за ночь, что дало штабу переворота право сделать такое сообщение? С вечера положение правительства еще вовсе не казалось совершенно безнадежным. «Центрофлот» вы­сказался против переворота, считая «всякое вооруженное выступ­ление гибельным для интересов революции». Делегация от каза­чьих войск и от казачьих полков 1, 4 и 14 явилась в половине первого после полуночи в Зимний Дворец. Керенский только что окончил в это время свое «бурное объяснение», с делегатами социалистических групп (см. выше). Мы видели, что вместо под­держки, он получил от них лишь упреки в том, что его распоря­жения мешают им сговориться с большевиками о ликвидации вос­стания мирным путем. Теперь с другого фланга общественности ему предлагали поддержку, но тоже условную. Казаки, по расска­зу самого Керенского («Гатчина»), желали знать, какими силами он располагает для подавления мятежа и требовали личного рас­поряжения Керенского с личным же ручательством, что на этот раз казачья кровь «не прольется даром», как это было в начале июля. Керенский отвечал призывом к исполнению долга и объяс­нениями, что 3 - 6 июля он был на фронте, а вернувшись принял строгие меры. В ответ он получил согласие казаков «исполнить долг» и подписал приказ казакам исполнять распоряжения штаба округа. По другим сведениям, однако же казаки требовали, чтобы Керенский ликвидировал большевистские организации и аресто­вал большевистских вождей, как государственных преступников, а Керенский отвечал на это, что не решается арестовать Троцкого, находящегося в совете рабочих и солдатских депутатов. Вместо ареста, министру юстиции[26] предоставлялось предложить прокурорскому надзору привлечь Троцкого и других большевиков за мятежные речи на митинге в Петропавловской крепости.

Видимо, у казаков осталось неблагоприятное впечатление от этого разговора с Керенским, так как в результате его совет каза­чьих [610] войск, заседавший всю ночь, высказался за невмешательство казаков в борьбу Временного Правительства с большевиками. С другой стороны, социалистическая делегация провела ночь в пере­говорах с большевистскими лидерами. Всю ночь напролет, жалу­ется Керенский, «провели эти искусники в бесконечных спорах над различными формулами, которые, якобы должны были стать фундаментом примирения и ликвидации восстания. Этим методом переговоров большевики выиграли в свою пользу огромное коли­чество времени. А боевые силы эсеров и меньшевиков не были во время мобилизованы». Ни на одном из двух флангов русской общественности, как видно, не обнаружилось твердой решимости за­щищать правительство Керенского.

Однако же, было бы неправильно заключить, что ничего не было сделано для защиты власти в эту ночь.

Военные телеграфисты и главный комитет почтово-телеграфных служащих высказались против предприятия большевиков и за ЦИК. Явившиеся ночью на главный телеграф большевики после переговоров с представителями почтово-телеграфного союза удалились, оставив лишь одного своего товарища в аппаратной для наблюдения за ходом работ. Когда штаб округа узнал, что большевики решили захватить ночью электрическую осветитель­ную и телефонную станции, то немедленно была усилена охрана этих станций юнкерами. Мосты через Неву были разведены по распоряжению штаба, за исключением дворцового, на котором была поставлена вооруженная охрана. Правда, городское самоуп­равление сложило с себя ответственность за разводку мостов, и ночью некоторые из них были вновь сведены. Приказы военного штаба «отстраняли» всех комиссаров военно-революционного ко­митета, отменяли их «незаконные действия», запрещали «самосто­ятельные выступления» частей гарнизона без приказов от округа, «категорически запрещали исполнение приказов», исходящих от различных организаций, а в случае «самовольных вооруженных выступлений и выходов солдат на улицу» приказывали офицерам оставаться в казармах, грозя в противном случае «судом за воору­женный мятеж».

Все эти приказы, однако же, опоздали на несколько дней и опубликованные в момент, когда восстание уже началось, естест­венно, остались на бумаге.

А.Ф.Керенский упоминает, что в последнем, ночном заседании правительства, после его бесед с делегациями социалистов и каза­ков, «некоторые из членов правительства весьма сурово критико­вали «нерешительность» и «пассивность» высших военных влас­тей». Он упрекает этих членов, что они «совершенно не считались с тем, что нам приходилось действовать все время, находясь между молотом правых и наковальней левых большевиков». Однако критика несоциалистических членов правительства именно и была направлена на то, что Керенский своей тактикой поставил себя, - а вместе с собой и все Временное Правительство, - в это [611] положение жалкой беспомощности. Притом же, эта критика, как указано выше, не была новостью для Керенского. Оставив без внимания эти указания и не приняв во время решительных мер, на которых настаивали несоциалистические члены правительства, Керенский теперь, лицом к лицу с надвинувшейся катастрофой, готов был видеть опасность даже там, где ее не было. По оконча­нии заседания правительства, во втором часу ночи, он выслушал предложение командующего войсками и начальника штаба орга­низовать немедленно экспедицию для захвата Смольного института - штаб-квартиры большевиков. Керенский говорит («Гатчи­на»), что он тут же утвердил этот план, и прибавляет: «Во время этого разговора я все с большим вниманием наблюдал за стран­ным и двусмысленным поведением полковника Полковникова, все с большей тщательностью следя за кричащим противоречием между его весьма оптимистическими и успокоительными сообще­ниями и печальной известной мне действительностью». «Этот психологический метод наблюдения», более характерный для наблю­дателя, чем для наблюдаемых, известен уже нам из корниловской истории. По мере возрастания тревоги Керенского, он все охотнее прислушивается к случайным сообщениям «преданных и честных офицеров», быстро убеждается, что, действительно, «все происхо­дящее нельзя назвать иначе, как изменой», спешит вместе с Коно­валовым и адъютантами в штаб, через Дворцовую площадь, про­изводит новый экзамен полковнику Полковникову и приходит к заключению: «Нужно сейчас же брать в свои руки командование». Он собирает «в самом штабе несколько высших офицеров, на которых мог положиться с закрытыми глазами», вызывает «по телефону тех, чье присутствие казалось ему особенно нужным», решает «привлечь партийные военные организации, в особенности достаточно многочисленные организации партии эсеров» (о кото­рых только что дал весьма неудовлетворительный отзыв). Оче­видно, такое обращение в последнюю минуту к немногочислен­ным, в действительности, и дезорганизованным партийным эле­ментам должно было оттолкнуть от Керенского все более правые элементы, и без того относившиеся к нему неприязненно, и окончательно дезорганизовать оборону. Сам Керенский замечает по этому поводу: «Офицерство, собравшись в значительном количе­стве в штабе, вело себя по отношению к правительству, а в особенности, конечно, ко мне, все более вызывающе. Как впоследст­вии я узнал, между ними по почину самого полковника Полков­никова, шла агитация за необходимость моего ареста. Сначала об этом шептались, а к утру стали говорить громко, почти не стесня­ясь присутствия посторонних». Керенский не замечает, как его собственное свидетельство говорит не столько об «измене», сколь­ко о перемещении центра последних надежд на сохранение госу­дарственности, по мере того как обнаруживалось в течение ночи дезорганизованность действий правительства. Без Керенского можно будет легче и скорее справиться с большевиками; можно [612] будет без затруднений создать наконец «эту, так называемую, твердую власть». Так Керенский формулирует мысль офицерства, которую он квалифицирует, как «безумную». «Не подлежит ни­какому сомнению», свидетельствует он, «что всю эту ночь полков­ник Полковников и некоторые другие офицеры штаба округа на­ходились в постоянных сношениях с противоправительственными правыми организациями, усиленно тогда действовавшими в горо­де, как например, с советом союза казачьих войск, с союзом геор­гиевских кавалеров, с санкт-петербургским отделом союза офице­ров и прочими подобного же рода военными и гражданскими уч­реждениями. Последующие историки выяснят, был ли предметом этих переговоров коварный проект низложения Керенского рука­ми большевиков, как подозревает Керенский, или последняя по­пытка организовать оборону. Пишущему эти строки представляет­ся более вероятным, что готовность к защите правительства не от­сутствовала в этих правых кругах, но значительно ослабела в те­чение ночи, после того, как они были фактически отстранены рас­поряжениями Керенского от организации обороны столицы. Об этой перемене настроения свидетельствует сам Керенский, говоря, что уже с вечера юнкера, настроение которых сначала было превосходно, стали терять бодрость духа; позднее начала волноваться команда блиндированных автомобилей; каждаялишняя минута напрасного ожидания подкреплений все более понижала «боеспо­собность» у тех и у других. Естественно, ни юнкера, ни команда автомобилей, ни казаки не хотели очутиться в одиночестве. Реше­ние зависело теперь от того, как отнесется к защите Временного Правительства Северный фронт и вызванные с фронта эшелоны.

В ожидании этих подкреплений Керенский и Коновалов остав­шиеся одни в Зимнем Дворце, переживали тревожные часы. «Му­чительно тянулись долгие часы этой ночи», вспоминает Керен­ский. «Отовсюду мы ждали подкреплений, которые, однако, упорно не подходили. С казачьими полками шли беспрерывные переговоры по телефону. Под разными предлогами казаки упорно отсиживались в своих казармах, все время сообщая, что вот-вот через 15 - 20 минут они «все выяснят» и «начнут седлать лоша­дей». С другой стороны, партийные боевые силы не только не появлялись в штабе, но и в городе не проявляли никакой деятель­ности. Этот загадочный с первого взгляда факт объясняется край­не просто. Партийные центры, увлеченные бесконечными перего­ворами с Смольным, гораздо более рассчитывая на авторитет «ре­золюции», чем на силу штыков, не удосужились вовремя сделать соответствующие распоряжения». На обязанности социалистичес­ких сторонников Керенского остается объяснить, какими именно «боевыми силами» они могли располагать в эту минуту и какого рода распоряжения они упустили сделать. Разделяя по своей по­литической схеме все общественные круги на три группы, «большевиков слева», «большевиков справа» и «круги, искренно преданные революции и связанные в своей судьбе с судьбой Временного [613] Правительства», Керенский определенно отбрасывает две первые группы, как враждебные и возлагает, в последнем счете, ответственность на третью группу, среди которой по ее свидетель­ству, «господствовала какая-то непонятная уверенность, что «все образуется», что нет никаких оснований особенно тревожиться и прибегать к героическим мерам спасения». Вне ответственности отчасти только он сам. Историку остается еще раз констатировать, что вплоть до 24 октября глава правительства разделял обрисо­ванную им психологию своих единомышленников...

Ночь на 25 октября прошла в этих волнениях и взаимных об­винениях. «В седьмом часу утра», вспоминает Керенский, «пере­говорив еще раз по прямому проводу со ставкой Главкосева о вся­ческом ускорении высылки в Санкт-Петербург верных войск, так и не дождавшись казаков, которые все еще «седлали лошадей», мы с Коноваловым, разбитые впечатлениями этой ночи и пере­утомленные, отправились (из штаба) назад в Зимний, хоть немно­го вздремнуть».

Не прошло и часу, как задремавший на оттоманке Керенский был разбужен фельдъегерем, принесшим тревожные вести. Боль­шевики захватили центральную телефонную станцию и все двор­цовые телефонные сообщения с городом прерваны; дворцовый мост под окнами комнат Керенского занят пикетами матросов- большевиков; Дворцовая площадь безлюдна и пуста.

Действительно, в течение ночи большевики продолжали энер­гично работать. С вечера они приступили к занятию важнейших пунктов по заранее намеченному плану. В 9 часов вечера на Бал­тийский вокзал явился комиссар военно-революционного комитета в форме прапорщика, с ротой Измайловского гвардейского полка, и заявил коменданту станции, что по распоряжению комитета принимает всю власть надзора за порядком отправления поездов. В 5 часов утра отряд матросов занял помещение Государственного банка на Екатерининском канале и охранял его «именем прави­тельства». Рано утром комиссар комитета явился в «Кресты», где содержались арестованные большевики, и предъявил караульным солдатам Волынского полка постановление их полкового комитета об освобождении большевиков по списку петроградского совета, в котором значились бывший редактор «Окопной Правды», извест­ный поручик Хаустов, не менее известный по Кронштадту «док­тор Рошаль» и другие. После тщетных попыток переговорить с министром Малянтовичем, давшим уклончивый ответ, тюремный инспектор подчинился требованию комиссара. Той же ночью зна­чительное количество судов Балтийского флота в боевом порядке вошло в Неву; некоторые из этих судов поднялись до Николаев­ского моста, который был занят отрядами восставших.

Час решительного столкновения приближался. Разбуженный Керенский с Коноваловым и адъютантами в девятом часу броси­лись в штаб и там уже нашли следы деятельности большевиков. Юнкера, охранявшие дворец, получили от них ультиматум с тре­бованием [614] покинуть дворец под угрозой беспощадных репрессий. У блиндированных автомобилей «исчезли» некоторые части, и автомобили были приведены в негодность для защиты. Станови­лось ясно, что защищаться в Зимнем Дворце невозможно. «Посоветовавшись с министрами Коноваловым и Кишкиным, подоспев­шим к этому времени, и переговорив с некоторыми оставшимися верными присяге офицерами штаба», Керенский решил «ехать, не теряя ни минуты, навстречу эшелонам, застрявшим где-то у Гат­чины», оставив в Зимнем Дворце беспомощное правительство.

В десятом часу утра на дом к одевавшемуся В.Д.Набокову по­звонили два офицера. Взволнованным тоном они сказали ему: «Вы, вероятно знаете, что началось восстание, почта, телеграф, телефон, арсенал, вокзалы захвачены; все главные пункты в руках большевиков; войска переходят на их сторону, сопротивле­ния никакого; дело Временного Правительства проиграно. Наша задача спасти Керенского, увести его поскорее на автомобиле, на­встречу тем, оставшимся верными Временному Правительству войскам, которые двигаются к Луге. Все наши моторы захвачены или испорчены». Они просили В.Д.Набокова достать им два «закрытых автомобиля». Не получив просимого, они повторили по­пытку у секретаря американского посольства Уайтхауза. Вот как рассказывает об этом американский посол Давид Френсис в своей книге[27]. «Секретарь Уайтхауз вбежал ко мне в сильном возбуждении и сказал мне, что за его автомобилем, на котором развевался американский флаг, следовал до его квартиры русский офицер, заявивший, что Керенскому этот автомобиль нужен для поездки на фронт. Уайтхауз и его шурин барон Рамзай, отправились с офицером в главный штаб, чтобы проверить источник этого изумительного заявления. Там они нашли Керенского... все были страшно возбуждены и царствовал полный хаос. Керенский подтвердил заявление офицера, что ему нужен автомобиль Уайтхау­за, чтобы ехать на фронт. Уайтхауз заявил: это мой собственный автомобиль, а у вас (он показал на Зимний Дворец, по другую сторону площади) больше тридцати автомобилей ожидают у подъ­езда. Керенский отвечал: они ночью испорчены, и большевики распоряжаются всеми войсками в Петрограде, за исключением не­многих, заявляющих о своем нейтралитете; они отказываются подчиняться моим приказаниям. Уайтхауз и Рамзай, посоветовав­шись наспех, пришли к резонному заключению, что так как авто­мобиль уже захвачен фактически, они больше противиться не могут. Выйдя из штаба, Уайтхауз вспомнил об американском флаге и, вернувшись, сказал офицеру, просившему об автомоби­ле, что он должен снять флаг, прежде чем использует автомобиль. Тот возражал, и после некоторых пререканий Уайтхаузу пришлось [615] удовлетвориться протестом против того, чтобы Керенский пользовался флагом... Я одобрил, но приказал никому не гово­рить об этом... Позднее до меня дошли слухи, что Керенский выехал из города на автомобиле американского посольства и под американским флагом»[28].

Последнее не совсем верно. Керенский поехал на своем авто­мобиле, но американская машина, «кстати оказавшаяся тут», по выражению Керенского, следовала за ним «на почтительном рас­стоянии», но тем не менее, «под американским флагом», - оче­видно не из простой любезности к «желанию союзников». Керен­ский подчеркивает в своем рассказе, что он решил «действовать с открытым забралом» и соблюдая до мелочей «всю привычную внешность своих ежедневных выездов». Но, быть может, амери­канский флаг и сыграл свою роль в «растерянности патрулей у красных отрядов», заметивших Керенского. Как бы то ни было, при проезде через людные места столицы, узнанный многими про­хожими солдатами, Керенский не был остановлен. «Наверное се­кунду спустя после моего проезда», замечает он, «ни один из них не мог себе объяснить, как это случилось, что он не только про­пустил этого «контрреволюционера», «врага народа», но и отдал ему честь». Замечание, которое ярко характеризует настроение уезжавшего Керенского и психологию начинавшегося, но еще не вполне осознавшего свои цели, восстания.

«Въезжая в рабочие кварталы и приближаясь к Московской заставе», продолжает Керенский свой рассказ, «мы стали разви­вать скорость и, наконец, помчались с головокружительной бы­стротой. Помню, как на самом выезде из города, стоявшие в ох­ранении красногвардейцы, завидя наш автомобиль, стали с раз­ных сторон сбегаться на шоссе, но мы уже промчались мимо, а [616] они не только попытки остановить не сделали, они и распознать-то нас не успели». Опасность миновала для Керенского.

Но вернемся к тому, что в этот роковой день 25 октября про­исходило в Петрограде. Главное внимание восставших было, ко­нечно, направлено на министров и на Совет республики. Созван­ные на утреннее заседание министры собирались в Зимний Дво­рец. Площадь между дворцом и зданием штаба, а также ближай­шая часть Невского до Мойки были еще свободны от восставших. Выше по Невскому уже утром появились броневые автомобили военно-революционного комитета. За мостом через Мойку рабочие строили баррикады и ставили пулеметы. Со стороны Миллионной тоже подходили отряды восставших. Подъезжавший с этой сторо­ны к Зимнему Дворцу на заседание министр С.Н.Прокопович был арестован вместе с Е.Д.Кусковой. Последняя была отпущена. Позднее у выхода Миллионной стали броневики, державшие, со­гласно решению бронебатальона «нейтралитет» между правитель­ством и Лениным.

Кругом Мариинского Дворца все окружающие улицы также были понемногу заняты. Собравшиеся довольно рано по пригла­шению председателя Авксентьева члены президиума Совета рес­публики обсуждали создавшееся положение. Другие члены посте­пенно подходили, когда Мариинский Дворец был оцеплен. Солда­ты расположились внутри дворца шпалерами по большой лестни­це, ведущей в бельэтаж дворца из нижнего вестибюля. Около часа дня членам президиума было передано требование немедленно расходиться, иначе через полчаса начнется обстрел. Оставалось только подчиниться силе. Совет старейшин протестовал против насилия и поручил своему председателю созвать Совет республи­ки при первой возможности. Об этом решении было доложено не­многим членам, собравшимся в почти пустой зале заседаний. Ни­какой попытки, подобно той, какую сделал городская дума, оста­вить организованный орган или группу членов, чтобы реагировать на события, не было сделано. В этом сказалось общее сознание бессилия этого эфемерного учреждения и невозможность для него, после принятой накануне резолюции, предпринимать какие бы то ни было совместные действия. Один за другим члены Совета проходили по лестнице среди развалившихся в удобных позах сол­дат, бросавших на них равнодушные или злобные взгляды. Внизу, в дверях, просматривали документы уходящих и выпуска­ли на площадь по одиночке. Ожидали сортировки членов и кое-каких арестов. Но у революционного штаба были другие заботы. Члены Совета были все пропущены, кроме князя В.А.Оболенскоого[29] короткая задержка которого была, очевидно, вызвана его титулом. Мариинский Дворец опустел.

После отъезда Керенского в исполнение обязанностей министра-председателя вступил А.И.Коновалов, а высшее заведование военной охраной Петрограда взял на себя Н.М.Кишкин. За под­писью А.И.Коновалова составлено было воззвание к армии, начинавшееся [617] словами: «В Петрограде назревают грозные события». В воззвании излагалась история этих событий. «Непосредственно вслед за приказанием войскам петроградского гарнизона выйти на фронт для защиты столицы от наступающего врага, - началась упорная агитация в полках и на заводах». Затем был «самочинно созван» военно-революционный комитет, грозивший своими дейст­виями парализовать оборону столицы. Правительство приняло против него меры, но «ввиду неустойчивости и нерешительности части петроградского гарнизона, не все распоряжения Временного Правительства оказались выполненными». В результате «Петро­граду грозит гражданская война и анархия; вместе с тем грозит приостановка деятельности государственного организма, прекра­щение дипломатической работы, имеющей целью приближение мира, прекращение работы по созыву Учредительного Собрания, приостановка снабжения армии припасами, одеждой и снаряда­ми... Действующая армия... не может допустить, чтобы ей нано­сился предательский удар в спину». И Коновалов призывал армию «сплотиться вокруг Временного Правительства и централь­ных органов революционной демократии».

В ожидании, пока воззвание дойдет до фронта и произведет то действие, на которое рассчитывало правительство, нужно было, однако, действовать немедленно в самом Петрограде.

В помещении главного штаба против дворца - единственная территория оставшаяся еще в распоряжении правительства - происходило обсуждение способов борьбы с восстанием. Никаких действительных способов, собственно, уже не оставалось, и не­мудрено, что отзывы военных участников совещания, Багратуни, Полковникова, приглашенного на совещание генерала Алексеева, были самые пессимистические. Представители казачьих полков, предлагавшие правительству поддержку накануне, теперь заявили петроградскому совету, что приказаний правительства они испол­нять не будут, а оставаясь нейтральными, готовы нести охрану го­сударственных имуществ и личной безопасности граждан. Полки гарнизона не повиновались приказам штаба и арестовывали своих офицеров. На площадь между дворцом и штабом постепенно соби­рались к полудню, по приказаниям штаба, юнкера из военных школ: из школы прапорщиков, инженерных войск, школы пра­порщиков из Ораниенбаума и Петергофа, взвод от Константиновского артиллерийского училища. Как видно из воспоминаний А.П.Синегуба[30] («Архив русской революции», т. IV), настроение юнкеров было очень сложное. Они колебались между необходи­мостью исполнить долг, защищая родину от врагов всего того, что для них было свято, и недоверчивым отношением к правительст­ву, и в особенности «главноуговаривающему» Керенскому. В пси­хологии падающей власти они видели слишком много общего с тем, против чего им предстояло сейчас бороться, рискуя жизнью. Естественно, что уже при обсуждении положения утром, в «Сове­тах» школ обнаружились разногласия. В течение дня эти разног­ласия [618] усиливались по мере того как выяснилась для юнкеров без­надежность положения и их изолированность, отсутствие Керен­ского, отъезд которого они считали побегом, недостаток боевых запасов для занятия дворца и отсутствие единого компетентного руководства. Н.М.Кишкин, участвовавший в утреннем совещании штаба, пытался вдохнуть в защитников веру в возможность обо­роны до подхода с фронта частей, за которыми поехал Керен­ский. Но он должен был убедиться, что у начальства округа этой веры не было. В гневе он отрешил от должности Полковникова и вернулся во Дворец, чтобы оттуда организовать сопротивление. Генерала Алексеева Савинков настойчиво убеждал поехать в союз казачьих войск, с которым он вел в это время сношения и кото­рый сделал его своим представителем в Совете республики. Но было ясно, что руководители союза также мало могут распоря­жаться казачьими полками, как штаб - войсками гарнизона. Генерал Алексеев вынужден был признать, что его дальнейшее учас­тие в руководстве бесполезно, ибо некем руководить. После этого Савинков выехал к Керенскому.

Около четырех часов дня А.И.Коновалов пробовал созвать в Зимний Дворец на совещание общественных деятелей, близких к кабинету, для обсуждения положения с заседавшими во Дворце министрами. В.Д.Набоков, которому удалось пробраться в Зим­ний Дворец через шпалеры солдат, оцеплявших Дворцовую пло­щадь, застал там следующую картину. «В зале находились все министры, за исключением Н.М.Кишкина (он был в это время в здании штаба). Чрезвычайно взволнованным казался А.И.Конова­лов. Министры группировались кучками, одни ходили взад и впе­ред по зале, другие стояли у окна. С.Н.Третьяков сел рядом со мной на диване и стал с негодованием говорить, что Керенский их бросил и предал, что положение безнадежное. Другие говорили (помнится, Терещенко, бывший в повышенно-нервном возбужден­ном состоянии), что стоит только «продержаться» 48 часов, - и подоспеют идущие к Петербургу верные правительству войска... «Само собой разумеется», прибавляет Набоков, что присутствие мое оказалось совершенно бесполезным. Помочь я ничем не мог и когда выяснилось, что Временное Правительство ничего не наме­рено предпринимать, а занимает выжидательно пассивную пози­цию, я предпочел удалиться (в начале 7-го часа)... Минут через 15 - 20 после моего ухода все выходы и ворота были заперты большевиками, уже никого больше не пропускавшими».

Немногочисленные защитники Зимнего Дворца, оставшись без руководства, в первую половину дня еще поддерживали свой оп­тимизм всякого рода слухами. То вдруг распространялось между ними известие, что «эшелоны генерала Краснова в Петрограде и уже заняли Николаевский и Царскосельский вокзалы». То стрель­ба, раздававшаяся со стороны Невского, толковалась в том смыс­ле, что «казаки уже идут к Дворцу с Николаевского вокзала». [619] Чем дальше, конечно, тем меньше все подобные слухи находили охотников верить.

С утра собравшиеся на Александровской площади юнкера еще получили боевые задания и была сделана попытка употребить их для наступательных действий. Штаб хотел очистить от большеви­ков телефонную станцию на Морской, из которой восставшие перехватывали все сношения между штабом, дворцом и войсковы­ми частями. Решили было также послать помощь Совету респуб­лики в Мариинском Дворце. Но до дворца добраться уже не удалось. Установленное юнкерами «наблюдение» за телефонной стан­цией выяснило лишь полную невозможность для них справиться с захватившими станцию большевиками. Военный комиссар Станке­вич, пытавшийся руководить этими слабыми попытками сопротивления, вошел в конце концов в переговоры с восставшими и «согласился прекратить осаду телефонной станции, получив за это свободный проход для юнкеров» (Синегуб). Часть юнкеров, одна­ко, была захвачена большевиками. Остальные, вернувшись около трех часов дня на Александровскую площадь, застали там преж­нюю картину хаоса и отсутствие всякой распорядительности. В Белом зале дворца комитеты Ораниенбаумской и Петергофской школ устроили совещание и вызвали представителя правительства для объяснений. Не удовлетворившись объяснениями вышедшего к ним Пальчинского, они собрали общий митинг гарнизона Зим­него Дворца, на который пришли уже члены правительства. Речи Коновалова, Маслова, Терещенко были, по рассказам юнкеров, приняты без всякого «уважения». «В конце концов все же дого­ворились, и юнкера обещали остаться, если будет проявлена ак­тивность и если информация событий будет отвечать-действитель­ности» (Синегуб). Начальник инженерной школы был назначен комендантом обороны Зимнего Дворца и ему были подчинены все собравшиеся в Дворце силы.

Увы, сил этих было немного, и настроение защитников Вре­менного Правительства продолжало ухудшаться. Наскоро был разработан план обороны Дворца юнкерскими частями. К ним присоединился вечером отряд казаков - «стариков», не согласив­шихся с решением своей «молодежи» - держать нейтралитет в завязавшейся борьбе. Пришли также инвалиды - георгиевские кавалеры и ударная рота женского батальона смерти. Начата была постройка баррикад из поленниц дров, сложенных на пло­щади перед дворцом. Но в этот момент артиллерийский взвод Константиновского училища получил приказание от начальника училища уйти из Дворца и увезти орудия. Орудия эти при выезде на Невский были немедленно захвачены большевиками и направ­лены против Дворца. За юнкерами-константиновцами двинулись из Дворца и казаки. Среди них уже оказались агитаторы, кото­рые обещали им свободный пропуск из Дворца со стороны Зимней канавки, где они поместились. В то время, как юнкера организовывали защиту ворот Дворца, со стороны Миллионной боль­шевики [620] получили свободный доступ во Дворец и тотчас восполь­зовались им, чтобы начать пропаганду...

В седьмом часу вечера к Временному Правительству явились парламентеры восставших, два солдата. Они требовали, чтобы правительство признало себя низложенным. В противном случае они грозили обстрелом Дворца из орудий. Министры устроили со­вещание по поводу этого предложения. На совещании оба пред­ставителя военной силы, генерал Маниковский[31] и адмирал Вердеревский высказались в том смысле, что дальнейшее сопротивление бесполезно, и необходимо либо сдаться победителям, либо найти пути спасения. Однако же штатские министры в эту реши­тельную минуту поняли, что с проигрышем военного столкнове­ния, их политическая роль еще не кончена. Они были представителями законной власти. На их стороне был моральный авторитет, и если им суждено было сойти со сцены, то они должны были сделать это, не погубив, а напротив, сохранив для будущего ту идею, которую они представляли. Были в среде министров и такие, которые все еще верили в возможность, оттянув развязку, дождаться Керенского с обещанными им войсками. По тем или другим основаниям, министры единогласно решили оставаться на своих постах и стойко идти навстречу ожидавшей их участи. Пар­ламентерам правительство твердо заявило, что оно сложит свою власть только перед Учредительным Собранием. Ко времени, когда было принято это решение, защита Дворца, в сущности, уже стала невозможной. Дворец был плотно обложен отовсюду.

На самой Дворцовой площади появились броневики военно-революционного комитета, которые заняли все входы и выходы. Не­которое время оставался свободным путь по набережной. Но с Невы грозил Дворцу крейсер «Аврора». Петропавловская кре­пость объявила нейтралитет. По Неве патрулировали миноносцы, пришедшие из Кронштадта. Зимний Дворец был, таким образом, совершенно изолирован. Единственным средством сообщения пра­вительства с внешним миром оставались некоторые телефоны дворца, которые большевики позабыли выключить и которые действовали до глубокой ночи. Единственную попытку прорваться через это кольцо сделали женщины-ударницы. Они были почему-то уверены, что генерал Алексеев еще находится в помещении главного штаба и решили во чтобы то ни стало его выручить. Эта попытка только показала, что выход за баррикады, построенные юнкерами, на площадь грозит смельчакам гибелью. Те из удар­ниц, которые не погибли от пуль и были захвачены большевика­ми, подверглись в этот вечер и ночь ужасному обращению солдат, насилию и расстрелам.

После отказа правительства сдать Дворец, в восьмом часу ве­чера началась сперва ружейная, потом и орудийная стрельба по дворцу. Стрелял крейсер «Аврора». Министрам пришлось менять помещения, переходя из одной комнаты в другую, из передних комнат в задние, чтобы спастись от пуль. Матросы, высадившись [621] у Николаевского моста, подобрались ко Дворцу, перебегая от зда­ния к зданию по набережной. Несколько матросов взобрались на крышу галереи Зимнего Дворца, и разобрав крышу, бросили внутрь здания бомбу. Разрывом бомбы был контужен один юнкер. Пальчинский бросился на крышу и объявил матроса арестован­ным. В то же время нижний этаж здания дворца со стороны Ка­навки наполнялся сторонниками большевиков. Грозя новым об­стрелом Дворца с «Авроры», агитаторы предлагали свободный выход и пощаду тем, кто сложит оружие и выйдет из дворца добровольно. Часть юнкеров второй Ораниенбаумской школы склонялась к этому решению.

Правительство, однако, все еще бодрилось. От заведующего путями сообщения при ставке Лебедева и от начальника штаба Духонина было получено сообщение, в котором подробно указы­валось, какие казачьи части должны придти на помощь прави­тельству 26 и 27 октября и описывалась поддержка, на какую правительство может рассчитывать. Но удастся ли продержаться, пока подоспеет, не раньше утра следующего дня, эта помощь? Правительство продолжало надеяться. В 10 часов 5 минут оно разослало губернским и уездным комиссарам следующую телеграмму: «Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов объ­явил Временное Правительство низложенным и потребовал пере­дачи ему всей власти под угрозой бомбардировки Зимнего Дворца пушками Петропавловской крепости и крейсера «Авроры», стоя­щего на Неве. Правительство может передать власть только Учре­дительному Собранию, а посему постановило не сдаваться и пере­дать себя защите народа и армии, о чем послало телеграмму став­ке. Ставка ответила о посылке отряда. Пусть армия и народ отве­тят на попытку поднять восстание в тылу борющейся армии. Пер­вое нападение на Зимний Дворец в 10 вечера отбито».

Увы, последние слова свидетельствовали больше о бодрости духа осажденных и о высоком понимании ими своего долга, неже­ли о действительном положении вещей. Как мы видели, теперь начала уменьшаться и территория самого Дворца, остававшаяся в распоряжении правительства. Телефон в кабинете, где находились министры, перестал действовать. А.М.Никитин пошел в кабинет А.И.Коновалова, чтобы позвонить по телефону Е.Д.Кусковой и сообщить ей о возрастающей опасности. В ответ Е.Д.Кускова со­общила министру, что к Зимнему Дворцу направляется большая депутация от городского самоуправления и от разных фракций. Действительно, городской голова созвал экстренное заседание думы, в котором было сообщено, что Зимний Дворец окружен войсками, что правительству дан двадцатиминутный срок для сдачи, после чего начнется бомбардировка. По предложению эсера Быковского[32] решено было пойти к Зимнему Дворцу всей думой, чтобы поддержать правительство всем авторитетом органа демократического самоуправления. Отказались идти только боль­шевики. [622] С думой пошли и центральные комитеты партий эсеров и объединенных меньшевиков.

Как раз в этот момент в помещение правительства явился юнкер, посланный комендантом обороны дворца с докладом, что положение становится отчаянным: главный штаб занят восставши­ми, Дворец полон агитаторов. Выслушав доклад, Коновалов и Те­рещенко благодарили юнкеров за стойкость и выражали уверен­ность, что баррикады смогут продержаться до утра, когда подой­дут войска. Пальчинский догнал уходившего юнкера и сообщил ему радостную весть о решении Городской Думы, с просьбой передать ее на баррикады. В представлении юнкера (Синегуб), известие получило следующий вид: «общественные деятели, купе­чество и народ с духовенством во главе идут ко Дворцу, скоро должны подойти и освободить Дворец от осады».

Известие о шествии отцов города и духовенства, действитель­но, на короткий срок подбодрило защитников Дворца. Подтяну­лись даже юнкера-ораниенбаумцы. Комендант обороны приказал взводу юнкеров очистить от большевиков часть Дворца, примы­кавшую к Эрмитажу. Запоздалая экспедиция при участии Пальчинского была выполнена с энтузиазмом. Несколько зал удалось очистить, и взятые тут в плен большевиками юнкера были осво­бождены. Но это был уже последний успех. Первый же патруль, состоявший из матросов, остановил шествие гласных Думы к Дворцу по Невскому. После переговоров с комиссаром военно-ре­волюционного комитета процессии было заявлено, что она должна немедленно вернуться, иначе будет расстреляна, несмотря на при­сутствие в ней вождей революционных партий. Участникам про­цессии ничего не оставалось, как вернуться в думу. Там она пред­приняла шаги для организации «всероссийского комитета спасе­ния революции», который в ближайшие дни вступил в сношения с остатками Временного Правительства, но действовать мог уже только конспиративно.

Н.М.Кишкина надежда не покидала до последней минуты. Еще в 3-м часу ночи он вызвал по телефону товарища по партии, товарища министра финансов А.Г.Хрущова, и просил его сооб­щить, куда возможно, что правительство нуждается хотя бы в не­большом подкреплении, чтобы додержаться до утра, когда навер­но придет Керенский с войсками. «Что это за партия», взволно­ванно и с упреком говорил министр, «которая не может послать нам хотя бы триста вооруженных человек». Это был последний телефонный звонок из дворца.

Защитникам дворца, наконец, стало ясно, что дальнейшее сопротивление толпам восставших, имевших своих единомышленни­ков внутри и проникавших беспрепятственно во Дворец все новы­ми и новыми группами, невозможно. Комендант обороны вступил в переговоры с парламентерами и сдал Дворец на условиях, что юнкерам будет сохранена жизнь. Относительно судьбы правитель­ства парламентеры отказались дать какие-либо обещания. Ораниенбаумские [623] юнкера окончательно решили уйти. Группа оставших­ся юнкеров с винтовками продолжали охранять Временное Прави­тельство. Получив известие о сдаче, министры продолжали неко­торое время колебаться, и Пальчинский настаивал на дальнейшей обороне, пытаясь созвать оставшихся юнкеров. Было, однако, очевидно, что не только защищаться, но и вести формальные переговоры об условиях сдачи, было уже поздно. Толпа большевиков быстро приближалась к последнему убежищу министров. Она состояла из матросов, солдат и красногвардейцев.

Впереди толпы шел, стараясь сдерживать напиравшие ряды, низенький, невзрачный человек; одежда его была в беспорядке, широкополая шляпа сбилась на бок, на носы едва держалось пенсне, но маленькие глаза сверкали торжеством победы и злобой против побежденных. Это был Антонов: имя, которое мы не раз встречали выше. Антонов, сопровождаемый Пальчинским, был приглашен последним войти в охранявшийся юнкерами кабинет, где заседали министры.

В их составе уже не было А.М.Никитина. Возвращаясь после телефонных переговоров с Е.Д.Кусковой, он услыхал крик: «сда­вайся». Пройдя две комнаты и выйдя в круглый зал, он застал там красногвардейцев, матросов и солдат, занятых разоружением юнкеров. Увидав Никитина, восставшие спросили его, кто он, и узнав, что это министр, арестовали и повели к комиссару Чудновскому[33], солдату Преображенского полка. Никитин был первым арестованным министром, и этот арест произвел большое возбуж­дение среди присутствовавших. Остальные министры пробовали вступить в переговоры с Антоновым, но совершенно напрасно. Хриплым голосом Антонов объявил, что всякое сопротивление бесполезно и предложил беспрекословно подчиняться дальнейшим распоряжениям его и военных команд[34]. Правительство решило принять сдачу без всяких условий, подчиняясь силе и предложи­ло юнкерам, последовать его примеру. Антонов вызвал в помеще­ние министров двадцать пять вооруженных лиц, по выбору толпы, и передал им охрану сдавшихся министров.

Комиссар Чудновский составил протокол об аресте восемнад­цати человек, Коновалова, Кишкина, Вердеревского, Третьякова, Маслова, Ливеровского, Маниковского, Гвоздева, Малянтовича, Борисова, Смирнова, Салазкина, Бернацкого, Терещенко, Рутенберга[35], Никитина и Пальчинского. На протоколе подписались, кроме комиссара, выбранные для охраны министров солдаты. Затем арестованных вывели на Миллионную, где они оказались среди вооруженной толпы солдат и матросов, отчасти подвыпив­ших, которые требовали, чтобы им выдали Керенского. Узнав, что Керенского тут нет, они готовы были излить свой гнев на находившихся [624] налицо. Вот как описывает это путе­шествие один из участников, министр А.М.Никитин. «Толпа на­бросилась на нас с криками: расстрелять их, кровопийцы наши, поднять их на штыки, к черту автомобили и т.д. Толпа прорвала окружавшую нас охрану, и если бы не вмешательство Антонова, то я не сомневаюсь, что последствия были бы для нас очень тяже­лыми. Нас повели пешком по Миллионной, по направлению к Петропавловской крепости. Антонов в пути все время торопил нас, опасаясь самосудов. Мы шли, окруженные разъяренной тол­пой. Когда мы вышли на Троицкий мост, нас встретила новая толпа солдат и матросов. Матросы кричали: «Чего с ними церемо­ниться, бросайте их в Неву». Нам снова грозила опасность. Тогда мы взяли под руки караульных и пошли с ними шеренгой. В это время с другого конца моста началась усиленная стрельба. Стре­ляли красногвардейцы, а также вооруженные солдаты с автомоби­ля. Сопровождавшая нас толпа моментально разбежалась, что и спасло нас от самосуда. Мы все легли на землю вместе с караульны­ми (это не совсем верно: трое министров: Ливеровский, Терещенко и Третьяков - последний особенно открыто и демонстративно - остались стоять). Стрельба длилась долго, и только когда мы высла­ли вперед караульных, которые объяснили, что это - свои, стрель­ба прекратилась. Мы встали и были приведены в крепость».

Победа теперь была полная в Петрограде. Но большевики не дожидались ареста министров, чтобы объявить о своем торжестве. В вечерней газете «Рабочий и Солдат» в тот же день 25-го октяб­ря появился следующий бюллетень и воззвание. «Заняты все вок­залы, телеграф, телефонная станция, почтамт. Зимний Дворец и штаб выключены из телефонной сети. Государственный Банк, Зимний Дворец, штаб и прилежащие пункты окружены. Ударные батальоны рассеяны. Юнкера парализованы. Броневики перешли на сторону революционного комитета. Казаки отказались подчи­ниться Временному Правительству. Временное Правительство низложено. Власть перешла в руки революционного комитета пет­роградского совета рабочих и солдатских депутатов». Воззвание «к тылу и фронту» гласило: «В Петрограде власть в руках военно-революционного комитета петроградского совета. Единодушно восставшие солдаты и рабочие победили без всякого кровопроли­тия. Правительство Керенского низложено. Комитет обращается с призывом к фронту и тылу - не поддаваться провокации, а под­держивать петроградский совет и новую революционную власть, которая немедленно предложит справедливый мир, передаст землю крестьянам, созовет Учредительное Собрание. Власть на местах переходит в руки советов рабочих, солдатских и крестьян­ских депутатов». Следовала подпись Военно-революционного ко­митета. Позднее, - вероятно, уже на следующий день, комитет [625] разослал радиотелеграмму «всем армеиским комитетам действую­щей армии, всем советам солдатских депутатов», в которой идео­логия переворота приведена уже в более полный вид. «Петроград­ский пролетариат и гарнизон», - так начиналась эта радиотеле­грамма, «свергнул правительство Керенского, восставшего про­тив революционного народа. Петроградские советы рабочих и солдатских депутатов, торжественно приветствуя совершившийся переворот, признали, впредь до создания правительства Сове­тов, власть военно-революционного комитета... Временный ре­волюционный комитет призывает революционных солдат бдитель­но следить за поведением командного состава. Офицеры, которые прямо и открыто не присоединились к совершившейся революции, должны быть немедленно арестованы, как враги против новой власти. Петроградские советы видят спасение революции в немед­ленном предложении демократического мира, немедленной пере­даче помещичьей земли крестьянам, передаче всей власти советам и в честном созыве Учредительного Собрания. Народная революционная армия должна не допустить отправки с фронта ненадеж­ных частей на Петроград, действуя словом и убеждением, а где не может препятствовать отправке, беспощадным применением силы... Утайка армейскими организациями этого приказа от сол­датских масс равносильна тягчайшему преступлению перед рево­люцией и будет караться со всей строгостью революционного за­кона. Солдаты, за мир, за землю, за народную власть».

Собственно, по теории новую власть должен был создать съезд советов, как высший уполномоченный орган советского представительства. Но большевики не были в нем вполне уверены, так как с приездом новых и новых депутатов их перевес в составе съезда все более уменьшался. К 25 октября, когда предположено было открытие съезда, съехалось 560 депутатов и из них только 250 были партийными большевиками. Правда, к ним присоединялись 69 левых эсеров, что вместе уже составляло большинство 319. Из остального состава 159 принадлежали к правым эсерам, 14 - к меньшевикам-интернационалистам, 3 - к анархистам, 16 - к на­ционально-социалистическим группам. Внепартийных социалистов было 3, беспартийных 22. Партийная принадлежность остальных 24-х оставалась неизвестной.

Этот состав съезда еще не успел выясниться и начавшаяся борьба еще не окончилась победой большевиков в Петрограде, когда соперничавшие с большевиками социалистические группы решили перенести борьбу против захвата большевиками власти и демократических органов - на самый съезд советов. Преследуя эту цель, меньшевики вышли из президиума петроградского сове­та, сделав в лице своих представителей Бройдо[36], Вайнштейна и Либера совету следующее заявление. «Партия большевиков, за спиной совета и прикрываясь его именем, организовала военный заговор, грозящий гибелью делу революции и свободы, срывом Учредительного Собрания и катастрофой на фронте. Меньшевист­ская фракция, без различия течений, открыто выступала против [626] этой преступной авантюры, когда она обсуждалась в заседании со­вета, и публично заявляла о своем отказе от участия в военно-революционном комитета, стоящем во главе заговора. Теперь, когда эта авантюра стала фактом, фракция считает себя обязанной сло­жить с себя всякую ответственность за гибельные последствия за­говора и в согласии с ЦК российской социал-демократической ра­бочей партии (объединенной) заявляет о своем уходе из состава президиума Исполнительного комитета петроградского совета ра­бочих и солдатских депутатов и призывает всех членов фракции к активной партийной работе». Это, однако, вовсе не значило, что целью своей «активной партийной работы» меньшевики собирают­ся сделать поддержку Временному Правительству против «загово­ра» и «преступной авантюры». Напротив, и тут меньшевики ухит­рились занять промежуточную позицию, совершенно несовмести­мую с желанием сложить с себя всякую ответственность за гибель­ные последствия «заговора». На заседании фракции меныневи-ковобъединенцев, приехавших на съезд, они выработали для за­щиты на съезде следующие противоречивые положения. С одной стороны, они «осуждают политику правительства, провоцирующего выступление и оказывают дружный отпор попытке правитель­ства подавить выступление вооруженной силой». Мы, действи­тельно, видели, что и в этот день открытой вооруженной борьбы, когда не было места никакому нейтралитету, эти группы предпо­читали ограничиваться словами убеждения, - то есть оставались праздными зрителями совершавшихся на их глазах событий. В будущем они признавали «необходимость полной реконструкции власти» в смысле ее «однородности и демократичности».

Гораздо определеннее, достойнее и политически грамотнее была позиция ЦК партии эсеров, постановившего, что «1) Вре­менное Правительство является единственным законным прави­тельством до Учредительного Собрания, 2) авантюра, предприня­тая большевиками, решительно осуждается ЦК и 3) в случае по­явления у власти нового, большевиками составленного правитель­ства, ни один эсер не должен войти в новое правительство». Так же определенна была позиция исполнительного комитета совета крестьянских депутатов, опубликовавших свое воззвание крестья­нам, солдатам и рабочим. «Против воли представителей всерос­сийского крестьянства и представителей армии», говорилось здесь, «власть захватывается петроградским советом рабочих и солдатских депутатов. Захват власти за три недели до Учредительного Собрания есть захват прав всего народа... Армии вновь нанесен удар в спину, сопротивляемость ее ослабляется. Петро­градский совет обещает мир, хлеб и землю. Это - ложь. Он дает междоусобие, анархию и рабство. Временное Правительство объ­явило об окончательной разработке закона о передаче земли в распоряжение земельных комитетов и о решительных мерах в деле приближения мира. Пусть знает армия и крестьянство, что идя за петроградским советом, они лишаются земли и воли и сделают невозможным созыв Учредительного Собрания». [627]

Открытие съезда советов было назначено на 5 часов дня. В этот момент борьбы, быть может, и была еще возможность пере­нести эту борьбу на арену парламентских споров. Но съезд от­крылся только в 11 часов вечера, когда судьба министерства была уже почти решена и дальнейшее сопротивление в Петрограде стало, очевидно, бесцельным. При этом условии, бороться против совершившегося факта захвата большевиков в собрании, где они имели большинство, было, очевидно, безнадежно и психологичес­ки невозможно. И социалистическая оппозиция решилась идти другим путем - тем же, какой она избрала относительно област­ного северного съезда советов: путем непризнания съезда.

Раньше, чем состоялось это решение, съезд, однако, успел уже открыться и конституироваться. Открывший заседание Дан, за­явил, что теперь не время для политических речей и предложил выбрать президиум. В состав президиума вошло 14 большевист­ских вождей и 7 левых эсеров. Правые эсеры и меньшевики отка­зались от участия в президиуме. Затем меньшевик-интернациона­лист Мартов, по вопросу о порядке дня, предложил принять все меры к мирному улаживанию создавшегося кризиса, для чего из­брать делегацию для переговоров с остальными революционными демократическими организациями и принять меры к остановке на­чавшегося кровопролития. Предложение, практически безнадеж­ное, было принято единогласно. И уже только после всего этого все правое крыло съезда покинуло съезд, а центральный исполни­тельный комитет совета рабочих и солдатских депутатов разослал всем советам и армейским комитетам следующую мотивировку. «Второй всероссийский съезд собрался в момент, когда на улицах Петрограда пролилась уже братская кровь и началась граждан­ская война, вызванная захватом власти большевиками. Фракции социалистов-революционеров, социал-демократов, меньшевиков, интернационалистов и народных социалистов не сочли в таких ус­ловиях возможным принимать участие в съезде и покинули его. Вследствие этого ЦИК считает второй съезд несостоявшимся и рассматривает его, как частное совещание делегатов большевиков. Решения этого съезда, как незаконные, ЦИК объявляет необяза­тельными для местных советов и всех армейских комитетов. ЦИК призывает советы и армейские организации сплотиться вокруг него для защиты революции. ЦИК созовет новый съезд советов, как только создадутся условия для правильного его созыва».

Это, конечно, была самая сильная мера, какая только находи­лась в распоряжении социалистической оппозиции. Большевики уже обязались передать власть революционного комитета в руки съезда. Объявление съезда несостоявшимся, а его решений - не­законными отнимало у будущей новой власти легальный источник ее происхождения, согласно собственной теории большевиков. Но, конечно, перед этим они не остановились. При первых же слухах о готовящемся выходе и о декларации центрального исполнитель­ного комитета они поспешили разослать предостережение против [628] этой декларации. Они стали на вполне защитимую точку зрения, что раз съезд открыт, конституирован, составил порядок дня и го­лосовал одно предложение (Мартова), то уже не во власти сецессионистов, участвовавших во всех этих действиях, объявить съезд несостоявшимся. Что касается авторитета ЦИК, он погашался вместе с перевыбором этого органа на съезде. Таким образом, съезд продолжал заседать и принимать решения. В ночь на 26-е октября им была разрешена его основная задача: создание прави­тельства. В отличие от предыдущих это временное правительство рабочих, солдат и крестьян получило название «совета народных комиссаров». Министерства должны были замениться «комиссарствами». Эта символическая перемена названий свидетельствовала о приступе к коренной замене старого правительственного аппара­та новым, согласно плану Ленина.

Первоначальный личный состав «народных комиссаров», на­значенный 26-го октября, был следующий: председатель совета Ленин-Ульянов, комиссар внутренних дел А.Рыков[37], земледе­лия В.Милютин[38], труда - А.Шляпников[39], торговли и про­мышленности В.Ногин[40], народного просвещения А.Луначар­ский, финансов И. Скворцов-Степанов[41], иностранных дел Л.Троцкий, юстиции Г.Оппоков[42], продовольствия И.Теодорович, почт и телеграфов Н.Авилов[43], по делам национальностей И.Джугашвили-Сталин, военные и морские дела были поручены комитету в составе В.Авсеенко (Антонов), Н.Крыленко и П.Ды­бенко, комиссарам по железнодорожным делам несколько позднее назначен Д.Рязанов. Дальнейшая история этой власти и ее меро­приятий относится уже к следующему периоду русской револю­ции, также как и история попыток бороться с нею «комитета спа­сения родины и революции», история «саботажа» старого прави­тельственного аппарата и вообще всей той гражданской войны, которая последовала в центре и в разных частях России против непризнанной власти «народных комиссаров». Здесь мы выделим из всей этой истории только те эпизоды, которые ближайшим образом относятся к ликвидации низложенной власти.

[1] Эти строки писаны в начале 1918 года.

[2] Брошюра написана в последнюю неделю сентября 1917 г. Ленин сам напоминает, что высказанные в ней мысли он развивал в России со дня своего приезда, с 4-го апреля.

[3] Довод.

[4] Базаров (Руднев) Владимир Александрович (1874 - 1939) - философ и экономист, с 1896 принимал участие в социал-демократическом движении. В 1905-1907 участвовал в ряде большевистских изданий. Затем отошел от большевизма. В 1917 - меньшевик-интернационалист, один из редакторов газеты «Новая жизнь». С 1921 работал в Госплане.

[5] Дантон Жорж Жак (1759 - 1794). Деятель французской револю­ции. Был сторонником ослабления революционного террора. Казнен 5 ап­реля 1794 года по приговору революционного трибунала.

[6] Антонов-Овсеенко (Овсеенко) Владимир Александрович (1883 - 1938). Родился в семье офицера. В 1901 поступил в Николаевское военно-инженерное училище в Петербурге. Был исключен за отказ от при­сяги. Окончил Владимирское пехотное юнкерское училище (Петербург). В революционном движении с 1901. Подвергался арестам и тюремному заключению. В 1910 эмигрировал, и примкнул к меньшевикам. Член парижской меньшевистской группы. В конце 1914 порвал с меньшевизмом. В годы Первой мировой войны - интернационалист. Вернувшись в мае 1917 из эмиграции, вступил в июне в РСДРП(б). В Октябрьские дни 1917 - член Петроградского военно-революционного комитета, один из руководителей штурма Зимнего дворца. Арестовал членов Временного правительства. Был на государственной и дипломатической работе. Расстрелян. Реабилитирован посмертно.

[7] Данные эти взяты из документов, собранных, вероятно, русской разведкой и иностранными разведками и приобретенных американцем Сиссоном в конце 1917 года. Тогда же эти документы были пересланы в Новочеркасск, где я впервые с ними познакомился. В известной брошюре Сиссона «The Bolshevist Conspiracy» эта серия документов напечатана мелким шрифтом, в приложении. Более сенсационными, очевидно, счита­лись тогда документы, переданные американцем в подлинниках или фо­тографических снимках и относившиеся к сотрудничеству большевиков с германскими офицерами уже после их победы. Но уже в период собира­ния этих последних документов пошли слухи о подделке их лицами, про­дававшими документы Сиссону. К брошюре Сиссона приложено специ­альное расследование особой комиссии американских ученых, которое опровергло обвинение в подделке и признало документы подлинными. Но конечно, это не есть последняя инстанция. Основательность сомнений была признана союзными правительствами и на документы перестали ссылаться.  Уверенность в подложности их широко распространилась. Однако же, и этот вывод был бы чересчур огулен. История собирания документов в большевистских учреждениях для Сиссона рассказана в «Последних Новостях» г. Е.П.Семеновым (Коганом). Из другого источ­ника я также имел случай узнать, что по крайней мере некоторые из со­бранных ими документов - подлинные. Весьма возможно, что агенты Семенова, польстившись на деньги, перешли от собирания документов к их подделке на советских бланках. Точного критерия я до сих пор не имею. Но, документы использованные в тексте, повторяю, относятся со­всем к другой категории, и происхождение их иное: как я полагаю, их действительно собрала иностранная и русская разведка.

[8] Крыленко Николай Васильевич (1885 - 1938). Родился в семье служащего, политического ссыльного. Будучи студентом историко-филологического факультета Петербургского университета вступил в РСДРП (1904). Участник революции 1905 - 1907. В 1914 сдал экзамены за юриди­ческий факультет Харьковского университета. С 1916 в армии, прапорщик. После Февральской революции председатель полкового, дивизион­ного комитетов. На I Всероссийском съезде Советов РСД (июнь 1917) - член Президиума от большевистской фракции. Избран членом Всероссий­ского бюро военных организаций при ЦК РСДРП(б). В октябре был пред­седателем Съезда Советов Северной области в Петрограде, избран членом исполкома. Один из руководителей Петроградского ВРК. После Октябрь­ской революции делегат и член Президиума II Всероссийского съезда Со­ветов РСД, член ВЦИК, назначен наркомом - членом комитета по воен­ным и морским делам, с ноября Верховный главнокомандующий. С янва­ря 1918 член Всероссийской коллегии по организации и формированию РККА. С марта 1918 член коллегии Наркомюста РСФСР. Далее - на партийной работе. Расстрелян. Реабилитирован посмертно.

[9] Дыбенко Павел Ефимович (1889 - 1938). Родился в крестьян­ской семье. Учился на электротехнических курсах. С 1911 матрос Балфлота. С 1912 член РСДРП, большевик. В 1915 один из организаторов восста­ния на военных судах. С лета 1916 служил на транспортном судне в Гель­сингфорсе; унтер-офицер. Участник Февральской революции. Один из ор­ганизаторов Центробалта. В период Октябрьской революции руководил формированием и отправкой из Гельсингфорса и Кронштадта отрядов мо­ряков и кораблей в Петроград. Во время наступления войск А.Ф.Керен­ского - П.Н.Краснова на Петроград командовал революционными сила­ми в районе Царского Села и Гатчины. В октябре 1917 - марте 1918 - в первом составе Совнаркома, член Комитета по военным и морским делам - нарком. Участник гражданской войны. С ноября 1918 на командных долж­ностях в Красной Армии. Расстрелян. Реабилитирован посмертно.

[10] По словам А.И.Деникина В.Л.Барановский «руководил Керен­ским во всех военных вопросах» (Деникин А.И. Очерки русской смуты. Крушение власти и армии, февраль - сентябрь 1917. М., 1991. С.409).

[11] Все три товарища министра: Бальц, Скарягин и Демьянов после этого подали в отставку и остались только тогда, когда Малянтович признал неправильность своих действий. Внешняя сторона этого эпизод рассказана в воспоминаниях г. Демьянова, в IV томе «Архивы русской революции».

[12] Пятаков Георгий Леонидович (1890 - 1937). В революционном движении с 1904. В 1917 председатель Киевского комитета большевиков, с 5 октября - председатель Исполкома Киевского Совета рабочих депута­тов, с 25 октября - председатель ревкома. В 1937 расстрелян по сфабри­кованному делу. Реабилитирован посмертно.

[13] Багратуни Яков Герасимович (1879 - ?). Родился в дворянской семье. Окончил Академию Генерального штаба (1907). Участвовал в рус­ско-японской войне и Первой мировой войне. В октябре 1917 - началь­ник штаба Петроградского военного округа, 25 октября назначен главнокомандующим округа.

[14] Полковников Георгий Петрович (1883 - 1918). Родился в дво­рянской семье. Участвовал в русско-японской войне. Окончил Академию Генерального штаба (1912). Участвовал в Первой мировой войне. С фев­раля 1917 начальник штаба Уссурийской конной дивизии, с июня коман­дир 1-го Амурского казачьего полка 3-го конного корпуса генерала А.М.Крымова. В период корниловского выступления поддержал Времен­ное правительство. С 4 сентября являлся главнокомандующим войсками Петроградского военного округа. Произведен в полковники. После Ок­тябрьской революции - один из организаторов сопротивления юнкеров в Петрограде. Бежал на Дон, где в марте 1918 был арестован органами Со­ветской власти. Расстрелян.

[15] Дашкевич Петр Васильевич (1888 - 1942). Родился в рабочей семье. Окончил философский факультет Петербургского университета. Учитель. Большевик с 1910. Участвовал в Первой мировой войне. В 1917 один из руководителей Военной организации при Петербургском комитете и ЦК РСДРП(б), член ВЦИК и Петроградского ВРК. Участник Октябрь­ской революции в Петрограде. В этот период имел чин подпоручика. Во время подавления выступления Керенского - Краснова - эмиссар Петроградского ВРК в Гельсингфорсе и Ревеле. С 1918 на партийной и хозяйственной работе.

[16] Доклад Полковникова правительству 23-го октября, следовательно не был так оптимистичен, как утверждает Керенский о его рапортах себе.

[17] «Рабочий путь» - одно из названий газеты «Правда», под кото­рым она выходила с 3 сентября по 26 октября 1917.

[18] «Солдат» - газета, орган Военной организации при ЦК РСДРП(б). Издавалась в Петрограде ежедневно с августа по октябрь 1917 вместо закрытой Временным правительством газеты «Рабочий и солдат». С 27 октября стала выходить под названием «Солдатская правда».

[19] В статье «Гатчина» Керенский иначе резюмирует эту свою послед­нюю речь: «Я заявил, что все возможные меры для подавления восстания приняты и принимаются Временным Правительством; что оно будет до конца бороться с изменниками родины и революции; что оно прибегнет без всяких колебаний к военной силе, но что для успешности борьбы правительству необходимо немедленное содействие всех партий и групп» и т.д.

[20] Подвойский Николай Ильич (1880 - 1948). Из семьи сельского учителя. В революционном движении с 1898, с 1901 большевик. В 1917 - член Петербургского комитета РСДРП(б), редактор газет «Солдатская правда», «Рабочий и солдат», «Солдат». Депутат Петроградского совета, руководитель Военной организации при Петербургском комитете партии. Делегат VI съезда РСДРП(б). В октябре член Петроградского ВРК, был одним из руководителей штурма Зимнего дворца. Затем командир Петроградского военного округа. В ноябре 1917 - марте 1918 нарком по воен­ным делам. Участник гражданской войны. В дальнейшем на партийной и советской работе.

[21] Эту точку зрения А.Ф.Керенский усвоил впоследствии, как метод своего оправдания перед потомством. Из своей статьи «Гатчина», цитиро­ванной выше (Современные Записки. X), он излагает тот взгляд, по ко­торому восстание большевиков чуть не являлось плодом нового заговора «корниловцев». «Общественные группы, поддерживавшие «диктатора» и связанные с ним, говорит он, постановили: не оказывать правительству, в случае столкновения его с большевиками, никакой помощи». Их стра­тегический план состоял в том, чтобы сначала не препятствовать успеху вооруженного восстания большевиков, а затем, после падения ненавист­ного Временного Правительства, быстро подавить большевистский «бунт». Таким образом, должны были быть достигнуты, наконец, цели постановленные корниловским восстанием. Военные и штатские стратеги, авторы этого замечательного плана, были твердо убеждены в том, что большевистский триумф не представит из себя никакой серьезной опас­ности и что в 3 - 4 недели «здоровые элементы» русского народа спра­вятся с бунтующей массой и установят в России «сильную власть». Ко­нечно, толки этого рода были, и по «сильной власти» тосковали и не одни «контрреволюционеры» в России. Но едва ли Керенский прав, утверждая, что на этом настроении, враждебном Керенскому и захватывав­шем все более широкие круги, основан был целый «стратегический план» и что состоялось даже «постановление» - допустить низвержение прави­тельства большевиками. То что есть верного в соображениях Керенского, изложено в тексте этой книги, составленном в 1918 году.

[22] «Новое Слово», 2 апреля (20 марта) 1918 г. Статья «Правительст­во Керенского накануне переворота».

[23] В своем изложении событий («Гатчина») А.Ф.Керенский вообще придает решению Совета республики более роковое значение, чем оно имело в ряду других факторов большевистского успеха. Он готов при­знать, что успех партии в значительной мере объяснялся тем, что осталь­ные социалистические партии советские группировки, относясь ко всем сведениям о готовящихся событиях, как к «контрреволюционным измыш­лениям» (то есть в сущности довольно близко к тогдашнему взгляду самого Керенского), даже не пытались своевременно мобилизовать свои силы, способные в нужный момент оказать сопротивление большевист­ским затеям внутри самой революционной демократии. «Мы видели, что основная причина этого была в стремлении держать «единый фронт» этой «революционной демократии» (кавычки, на этот раз, самого Керен­ского) с большевиками против несоциалистической части демократии. Те­перь Керенский желает переложить часть вины на «большевиков спра­ва», «которые не могли преодолеть в себе жгучей ненависти к правитель­ству мартовской революции», и на весь состав Совета, раздираемого внутренними распрями и непримиримыми противоречиями мнений». Мы видели, что вся правая половина Совета была готовая оказать немедлен­ное содействие правительству, и следовательно, характеристика Керен­ского должна относиться только к левому из-за поведения которого, как видно из текста, и был потерян в бесплодных прениях весь этот день.

[24] Вот как описывает обстановку Н.Н.Суханов: «Городской голова Шрейдер в величайшем раздражении сообщал о том, что Смольный уже посягает на права города: он назначил своих комиссаров в разные отделы управы. А кроме того был Луначарский и, с одной стороны, так красноречиво призывал к «контакту», а с другой - так упорно убеждал управу в ее полной безопасности, что у головы не осталось сомнений: либо Думу совсем разгонят, либо будут чинить насилия над ней и заткнут за пояс щедринских губернаторов» (Суханов Н.Н. Записки о революции. Т. 3. Кн. 5, 6, 7. М., 1992. С. 347).

[25] К этой цели, вероятно и сводились переговоры большевиков с дру­гими социалистическими партиями, - переговоры, о которых говорил Дан Керенскому (см. выше).

[26] П.Н.Малянтович и в эту решительную минуту проявил нереши­тельность и настоял на отмене решения о немедленном аресте членов военно-революционного комитета. Он заявил, что необходимо предвари­тельно расследовать, кто является авторами воззвания к населению и к гарнизону, какую цель преследовало это воззвание и лишь тогда произ­вести аресты, а пока достаточно в срочном порядке начать судебное преследование против членов военно-революционного комитета. С другой стороны, однако, Малянтович согласился вернуться к аресту, как к мере пресечения, относительно тех большевиков, которые после того как были выпущены под залог, агитировали среди войск и населения (Троцкий, Коллонтай и др.)

[27] Russis from the American Embassy, by David R. Francis. N. Y. 1921. Р. 179-180.

[28] Керенский («Гатчина») излагает этот эпизод иначе. «Каким обра­зом, я не знаю, но весть о моем отъезде дошла до союзных посольств. В момент самого выезда (когда Керенский уже «приказал подать свой пре­восходный открытый дорожный автомобиль» с «отменно мужественным и верным» солдатом-шофером ко мне являются представители английско­го и, насколько помню, американского посольства с заявлением, что представили союзных держав желали бы, чтобы со мной в дорогу пошел автомобиль под американским флагом. Хотя было более, чем очевидно, что американский флаг, в случае неудачи прорыва, не мог бы спасти меня и моих спутников, и даже, наоборот, во время проезда по городу мог усилить к нам ненужное совсем внимание, я все-таки с благодарнос­тью принял это предложение, как доказательство внимания союзников к русскому правительству и солидарности с ним». Можно с большой веро­ятностью предположить, что так далеко любезность союзников идти не могла, что никакого «предложения» с их стороны не было и что, самое большее, американцы решили смотреть сквозь пальцы на захват автомо­биля, под условием не пользоваться их флагом. Данный пример снова показывает, как настроение Керенского влияет на его изложение фак­тов.)

[29] Оболенский Владимир Андреевич (1869 - 1951). Родился в семье крупного чиновника. Окончил естественный факультет Петербургского университета (1911). Служил в Министерстве земледелия (1893 - 1896), участник земского движения, член «Союза освобождения» и кадет­ской партии. Депутат I Государственной думы. Участник Первой мировой войны. Член Комитета спасения Родины и революции. С 1920 в эмигра­ции.

[30] Синегуб Александр Петрович - поручик, один из защитников Зимнего дворца в дни Октябрьского вооруженного восстания. Автор вос­поминаний «Защита Зимнего Дворца (25 октября / 7 ноября 1917 г.)» // Архив русской революции. Т. 3 - 4. М., 1991.

[31] Маниковский Алексей Алексеевич (1865 - 1919). Родился в семье надворного советника. Окончил Михайловское артиллерийское училище (1886). В 1891 окончил Михайловскую артиллерийскую академию. В 1898 окончил офицерскую артиллерийскую школу. Участник русско-японской войны. С 1908 начальник крепостной артиллерии крепости Кронштадт. С марта 1914 комендант крепости. С мая 1915 начальник Главного артиллерийского управления Военного министерства, генерал от артиллерии (1916). После Февральской революции помощник, а с 22 сентября - товарищ военного министра. С 22 октября управляющий военным министерством. В дни Октябрьской революции - управляющий Военным министерством. Арестован вместе с членами Временного правительства. По предложению Советского правительства продолжил работу в военном ведомстве. Погиб при крушении поезда.

[32] Быковский (Быховский) Николай (Наум) Яковлевич - правый эсер, член ЦК партии эсеров, член Исполкома Совета крестьянских депутатов и член совета Главного земельного комитета в 1917 году.

[33] Чудновский Григорий Исаакович (1890 - 1918). С 1905 в революционном движении. В мае 1917 вернулся из эмиграции в Россию. На VI съезде РСДРП(б) принят в партию. Участник Октябрьской революции в Петрограде. В Октябрьские дни - член Петроградского ВРК и комис­сар ВРК в Преображенском полку. Делегат II Всероссийского съезда Со­ветов, избран членом ВЦИК. Один из руководителей штурма Зимнего дворца. Арестовывал министров Временного правительства. С ноября 1917 чрезвычайный комиссар Юго-Западного фронта. Погиб в бою.

[34] Рассказ С.Н. Третьякова в Петропавловской тюрьме 7-го января. См. книгу Ф.В. Винберга «В плену у «обезьян». Киев, 1918. С. 39 - 40.

[35] Рутенберг Пихнус Моисеевич (1878 - 1942) - эсер, член боевой организации партии. Был организатором убийства Г.Гапона в 1906. Впоследствии отошел от эсеров и примкнул к сионистам. После возвращения из эмиграции в 1917 был заместителем командующего войсками Петроград­ского военного округа по гражданской части. В 1922 эмигрировал.

[36] Бройдо Марк Исаевич (Мордух Мендельевич) (1877 - 1937). Сын частного поверенного. Студентом примкнул к социал-демократическому движению. Был арестован и в 1902 сослан на 8 лет в Восточную Сибирь. Бежал. Участвовал в революции 1905 - 1907. На V (Лондонском) съезде РСДРП в 1907 вошел в ЦК. В годы Первой мировой войны - оборонец. В декабре 1915 вошел в «рабочую группу» Центрального Военно-промышленного комитета от оборонческого крыла мень­шевиков. После Февральской революции член Петроградского Совета РСД и его исполкома, заведующий секретариатом Петроградского Совета РСД. На I Всероссийском съезде Советов (июнь) - член Президиума от фракции меньшевиков. Управляющий делами ВЦИК 1-го созыва. Член бюро исполкома Петросовета. Участник Демократического совещания. Выступал с критикой большевиков, в сентябре вошел от РСДРП (о) в Предпарламент, был председателем хозяйственно-распорядительной ко­миссии. Выступал против создания ВРК. Октябрьскую революцию не принял. В 1919 выехал в Вильно, затем в Вену.

[37] Рыков Алексей Иванович (1881 - 1938). Родился в крестьян­ской семье. Гимназистом вступил в РСДРП. В 1900 - 1901 студент юридического факультета Казанского университета. Участник революции 1905 - 1907. После Октябрьской революции был делегатом II Всероссий­ского съезда Советов РСД, членом Президиума съезда. Избран кандида­том в члены ВЦИК. В первом составе Совнаркома - нарком внутренних дел (1917). В 1918 - 1921 и 1923 - 1924 председатель Высшего совета на­родного хозяйства (ВСНХ), одновременно с 1921 заместитель председа­теля Совнаркома и СТО. В 1924-1930 председатель Совнаркома СССР, член ЦК, Политбюро ЦК, член ВЦИК. В 1931 - 1936 - нарком связи. В 1937 исключен из ЦК и из партии. Расстрелян. Реабилитирован посмертно.

[38] Милютин Владимир Павлович (1884 - 1937). Учился в Петер­бургском университете. Член РСДРП с 1903, меньшевик. С 1910 - большевик. После Февральской революции был делегатом VII (Апрель­ской) Всероссийской конференции РСДРП(б), избран членом ЦК. В первом составе СНК - наркомом земледелия. В ноябре выступил за со­здание коалиционного правительства с участием меньшевиков и эсеров, вышел из ЦК из-за разногласий с партийным руководством. Впоследст­вии изменил свою позицию по этому вопросу. С 1918 заместитель пред­седателя ВСНХ, один из создателей советской статистики. С 1921 на ру­ководящей государственной работе. В 1937 арестован и приговорен к рас­стрелу. Посмертно реабилитирован.

[39] Шляпников Александр Гаврилович (1885 - 1937). Из мещан. В РСДРП с 1901, с 1903 - большевик. Неоднократно арестовывался. С 1908 в эмиграции. В 1909 вступил во Французскую социалистическую пар­тию, позже в социал-демократическую партию Германии. В апреле 1914 вернулся в Россию. В период Первой мировой войны - интернациона­лист. В 1915 кооптирован в ЦК РСДРП. Возглавил Русское бюро ЦК. В ходе Февральской революции с начала марта был членом президиума Бюро ЦК РСДРП. Был избран в исполком Петросовета. С апреля предсе­датель правления Петроградского союза металлистов. Вел профсоюзную работу. Делегат I Всероссийской конференции фабзавкомов (17 - 22 ок­тября), избран членом Всероссийского Центрального совета фабзавкомов, член Петроградского ВРК. Делегат II Всероссийского съезда Советов РСД. В первом составе СНК - нарком труда. В 1933 исключен из пар­тии, в 1936 арестован, в 1937 приговорен к расстрелу. Реабилитирован посмертно.

[40] Ногин Виктор Павлович (1878 - 1924). Из семьи приказчика. С 1896 рабочий на текстильной фабрике в Петербурге. В революционном движении с 1897. В 1898 член социал-демократической группы «Рабочее знамя». В декабре 1898 за организацию забастовки арестован, в 1899 вы­слан в Полтаву, в 1900 бежал в Англию, Вернувшись в 1901 в Россию, был агентом газеты «Искра» в Москве и Петербурге. После II съезда РСДРП (1903) - большевик. Участник революции 1905 - 1907. Был членом Мос­ковского областного бюро ЦК РСДРП (с 1916). В Февральскую револю­цию один из организаторов Московского Совета рабочих депутатов. Уча­ствовал в руководстве вооруженным восстанием в Петрограде. Член Пре­зидиума II Всероссийского съезда Советов РСД, избран членом ВЦИК и назначен наркомом торговли и промышленности в первом Совнаркоме. С апреля 1918 заместитель наркома труда РСФСР. В 1919 председатель Все­российского союза рабочей кооперации. Далее на различных государствен­ных должностях. Член ВЦИК и ЦИК СССР.

[41] Скворцов-Степанов Иван Иванович (1870 - 1928). Родился в семье мелкого фабричного служащего. В революционном движении с 1892. Социал-демократ с 1896, большевик с 1904. Участник революции 1905 - 1907. Переводчик «Капитала» К.Маркса. После Февральской рево­люции член Московского комитета большевиков, редактировал газеты «Социал-демократ», «Известия Московского Совета рабочих депутатов». Делегат VII (Апрельской) Всероссийской конференции РСДРП(б). В июне избран в московскую Городскую думу и возглавил в ней большевист­скую фракцию. Участник Октябрьской революции. В дни вооруженного восстания редактировал в Москве «Известия Военно-революционного ко­митета». С 1925 редактор «Известий», с 1927 - заместитель редактора «Правды», в 1926-1928 годах редактор «Ленинградской правды». Член ЦРК, ЦК партии, ЦИК СССР.

[42] Ломов А. (Оппоков) Георгий Ипполитович (1888 - 1938). Ро­дился в дворянской семье. Окончил юридический факультет Петербургского университета. С 1903 - член РСДРП, большевик. Участник рево­люции 1905 - 1907. С 1909 член Петербургского комитета и его Исполни­тельной комиссии, секретарь Петербургского комитета РСДРП. В период первой мировой войны интернационалист. После Февральской революции на I Московской областной конференции большевиков (апрель) избран членом Московского областного бюро. Делегат VII (Апрельской) Всерос­сийской конференции РСДРП(б). Член Московского областного бюро Советов. 5 октября избран членом Московского областного исполкома Сове­тов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. В Октябрьские дни участвовал в руководстве вооруженным восстанием. Делегат II Всероссийского съезда Советов рабочих депутатов. В первом составе СНК - нарком юстиции, к работе фактически не приступал. Выехал в Москву. Входил в ВРК, выступал за активные действия против Городской думы и Комитета общественной безопасности. В ноябре избран членом Президиума и заместите­лем председателя Московского Совета РСД. В дальнейшем на партийной ра­боте. Арестован в июне 1937, расстрелян. Реабилитирован посмертно.

[43] Авилов (Глебов) Николай Павлович (1887-1937). Из семьи са­пожника. С 1904 - член РСДРП, большевик, участник революции 1905 - 1907. Работал в подпольных типографиях, неоднократно арестовывался и ссылался. В феврале 1917 бежал из Нарымской ссылки. Участник Февральской революции 1917. С 20 марта член Исполнительной комиссии Петроградского комитета РСДРП, затем член Центрального бюро профсоюзов Петрограда. Делегат VII (Апрельской) Всероссийской конференции РСДРП(б), член мандатной комиссии, заместитель председателя Президиума конференции. Избран кандидатом в члены ЦК. Делегат VI съезда РСДРП(б). В августе введен в редакцию газеты «Пролетарий», избран гласным Петроградской Городской думы, член ряда комиссий. Участвовал в формировании отрядов Красной Гвардии. После Октябрьской револю­ции вошел в первый состав СНК. Нарком почт и телеграфов (до декабря). Далее - на партийной и государственной работе. Арестован в сентябре 1936, расстрелян. Реабилитирован посмертно.