Будет совершенно в порядке вещей, если тебя нисколько не удовлетворит письмо, после того как ты не поверил собственным ушам: ты не можешь положиться на клочок бумаги, если не доверился живой речи. Но Христос показал нам на Себе пример величайшего смирения в лобзании предателя и в принятии покаяния от разбойника с креста; и я пишу отсутствующему то же, что говорил и присутствующему, - что я так же читал или читаю Оригена, как Аполлинария или других [207] писателей, книги которых не вполне принима­ет Церковь. Я не хочу сказать этим, что все, что ни содержится в их книгах, должно быть осуждаемо; но признаюсь, что нечто должно быть порицаемо. Такова уж цель моих тру­дов и занятий, что я читаю многих, чтобы из многих собирать различные цветы, не столько имея в виду одобрять все, сколько выбирать, что встретится доброе; беру в свои руки многих, чтобы от многих узнать многое, сообраз­но тому, что написано: «Все читая, хороше­го держитесь (1 Сол. 5, 21)». Поэтому я очень удивляюсь, что ты хотел укорить меня в догматах Оригена, которого заблуждений, по многим пунктам, ты не знаешь еще и в таком возрасте. Я еретик? А от чего же, спрашиваю, не любят меня еретики? Ты православный? Но если ты, сделавший донос на меня, даже во­преки собственному убеждению и своих слов, сделал его по принуждению, то ты перемет­чик, а если добровольно - еретик. Ты поки­нул Египет, оставил все те провинции, в кото­рых многие с полной свободой стоят за твое учение, и избрал для своих нападений меня, а я порицаю и гласно осуждаю все догматы, противные Церкви.

Ориген - еретик. Какое же это име­ет отношение ко мне, ведь я не отрицаю, что он еретик во многом? Он впал в заблужде­ние в учении о воскресении тел; заблуждал­ся в учении о состоянии душ, о покаянии диавола и, что еще важнее, - в толкованиях на Исайю доказывал, что Сын Божий и Дух Свя­той суть Серафимы. Я был бы сообщником его заблуждения, если бы не сказал, что он за­блуждался, [208] и не анафематствовал всего этого постоянно. Ибо мы не так должны брать его хорошее, чтобы вынуждены были принимать вместе с тем и дурное. Но во многих отношениях он хорошо истолковал Писания, выяснил темные места пророков, раскрыл величайшие таинства как Нового, так и Ветхого Заветов. Поэтому, если я перевел его хорошее, а дурное обрезал, или исправил, или опустил, - заслу­живаю ли я порицание за то, что латиняне бла­годаря мне имеют его доброе и не знают дурного? Если это преступление, то должен быть обвиняем и Гиларий исповедник, переведший из его книг, то есть с греческого на латинский, толкование на псалмы и беседы на Иова. Вино­ват будет в том же исповедник верцелленский Евсевий, переведший на наш язык толкования на все псалмы еретика (Евсевия Кесарийского), хотя, оставляя еретическое, он перевел то, что было самым лучшим. Умалчиваю о Викторине Пиктавийском и о других, которые следовали Оригену и выжимали из него только при изъяснении Писаний, чтобы не показалось, будто я не столько защищаюсь, сколько подыскиваю сообщников в преступлении. Обращусь к тебе лично: зачем ты держишь у себя переписанны­ми его трактаты на Иова - трактаты, в которых он, рассуждая о диаволе, звездах и небе, вы­сказал нечто такое, что не принимает Церковь? Только тебе, умнейшей голове, можно произ­носить приговор обо всех как греческих, так и латинских писателях и как бы цензорской па­лочкой одних выбрасывать из библиотек, дру­гих принимать и когда заблагорассудится объ­являть меня или православным, или еретиком; [209] а мы не можем отвергать превратное и осуж­дать, что часто осуждали? Прочитай книги на Послание к Ефесеям, прочитай другие мои со­чинения, особенно - толкования на Екклезиаста; ты ясно увидишь, что я от молодых лет никогда не пугался ничьего авторитета и никогда не принимал на веру кривых еретичес­ких толков.

Не пустая вещь - знать, чего не знаем. Свойство благоразумного человека - знать свою меру, чтобы, возбудившись диавольской ревностью, не засвидетельствовать перед це­лым светом своего невежества. Так вот, ты хо­чешь порисоваться и хвастаешь на своей роди­не, будто я не в состоянии помериться с твоим красноречием и страшусь твоей хризипповой колкости. Христианская скромность удержива­ет меня, и для язвительной речи я не хочу дать убежища в моей келии. Иначе я вывел бы на чистую воду все знаменитые дела твои и пышность триумфов. Говоря как христианин с хри­стианином, я умоляю тебя, брат, не стараться мудрствовать больше, чем сколько имеешь ра­зум, чтобы ты не обнаружил стилем своей неопытности, или простоты, или даже того, о чем умалчиваю и что поймут другие, хотя и сам ты будешь понимать, и не вызывай всеобщего хохота своими нелепостями. Одному и тому же человеку не дано быть знатоком и в золотых монетах, и в писаниях, иметь вкус в винах и понимать пророков или апостолов. Порицаешь меня; святого брата Оксана обвиняешь в ере­си; не нравится тебе образ мыслей пресвите­ров Винцентия и Павлиниана и брата Евсевия. Ты один Катон, красноречивейший из римлян, [210] полагающийся только на свой глаз и мудрость! Вспомни, прошу тебя, тот день, когда я проповедовал о воскресении и действительности тела; ты подле меня подпрыгивал тогда, и рукоплес­кал, и топал ногами, и кричал, что я прославлен. А когда начал плавать и гниль со дна кораб­ля проникла до внутреннейшего мозга твоего, тогда ты признал нас еретиками! Что с тобой делать? Я поверил письму святого пресвитера Павлина и не думал, чтобы его отзыв о твоем лице был ошибочен. Правда, я тотчас по полу­чении письма заметил твою речь астцарттугоу[1], но предполагал в тебе более застенчивость и простоту, чем глупость. Я и не укоряю свято­го мужа за то, что он лучше хотел скрыть от меня то, что знал, чем в своем письме осуждать покровительствуемого им подателя письма. Но я обвиняю себя самого, что доверился более чужому, чем собственному суждению, и когда глазами видел одно, поверил в записке друго­му, не тому, что видел.

Оставь нападать на меня и заваливать своими книгами. Пощади, по крайней мере, свои деньги, за которые нанимаешь писцов и книгопродавцов, которые издерживаешь на писателей и благоприятелей, быть может, потому и хвалящих тебя, что видят прибыль в твоем писательстве. Если хочешь упражнять ум, предайся грамматике и риторике, изучи диалектику, займись системами философскими; когда все изучишь, станешь, по крайней мере, молчать. Впрочем, я делаю глупо, что ищу учителей всеобщему учителю и стараюсь указать границы [211] тому, кто не умеет говорить и не может мол­чать. Справедлива известная поговорка у гре­ков: ослу - лира. Я думал, что и имя дано тебе κατ' αντíφρασιν[2]. Ибо ты дремлешь всем своим умом и глубоко уснул не столько простым сном, сколько летаргией. Между другими хулами, ка­кие высказали твои святотатственные уста, ты осмелился сказать, что гора, от которой, по Даниилу, был отсечен без помощи рук камень, - диавол, а камень - Христос, как принявший тело от Адама, который через грехи свои вошел в союз с диаволом, и родившийся от Девы, что­бы отделить человека от горы, то есть от диавола. О язык, заслуживающий быть отрезанным и разорванным на части и куски! Представляет ли какой-либо христианин Бога Отца Всемо­гущего в лице диавола и таким преступлением оскверняет ли слух всего мира? Если кто-либо, не скажу из православных, но из еретиков или язычников допустил когда-либо такое толкование, - сказанное тобой было бы еще извинительно. Но если Церковь никогда еще не слы­шала такого нечестия и твоими устами в первый раз истолковал себя горой Тот, Кто сказал: Буду подобен Всевышнему (Ис. 14, 14), - то твори покаяние, облекись во вретище и прах, омывай та­кое злодеяние непрестанными слезами, и (если только нечестие отпустится тебе соответствен­но с заблуждением Оригена) тогда получишь прощение, когда имеешь получить его, и диа­вол, который не был пойман в большем злосло­вии, как через твои уста. Обиду, нанесенную [212] мне, я перенес терпеливо. Нечестия в отноше­нии к Богу я перенести не мог. От этого в кон­це письма я решился писать более колко, чем обещал, так как было бы глупо, если бы после раскаяния, которым ты вымолил бы прощение у меня, тебе нужно было в другой раз начинать его. Да подаст тебе Христос, чтобы ты слушал и молчал, понимал и, понимая, говорил.


[1] Несообразную, несоответствующую, то есть тому отзыву, какой дан был о Вигилянции в пиьме.

[2] То есть по противоположению. Vigilantius (от vigilo - бодрствовать, не спать) - бдительный, неусыпающий.


<< Назад | Содержание | Вперед >>