Дорогой мой Непоциан, в своих иду­щих из-за моря письмах ты просишь меня, и часто просишь, вкратце изложить тебе правила жизни, как должен идти правым путем Христо­вым, не увлекаясь различными порочными приманками, тот, кто, оставив службу мира это­го, стал или монахом, или клириком. Когда я был еще юношей, можно сказать, почти отро­ком и среди суровой пустыни обуздывал пер­вые порывы страстного возраста, тогда я писал к деду твоему св. Илиодору увещательное пись­мо, полное слез и жалоб, чтобы он мог видеть [132] взволнованное положение души своего товари­ща, оставшегося в уединении. Но в том письме по молодости лет я выражался без надлежащей серьезности, риторика была свежа в памяти, и кое-что я разукрасил схоластическими цветами. А теперь голова моя уже бела, лицо исчерче­но морщинами, подбородок отвис, как у быков, и «кругом предсердий льется уже холодная кровь» (Вергилий. «Георгики», 22); и в другом месте тот же поэт говорил: «Все уносит вре­мя, уносит даже бодрость духа». И немного спустя: «Теперь забыто мною столько песней, и даже самый голос Maerin оставляет меня» (Вергилий. «Буколики», 8).

Но чтобы не показалось, что я приво­жу свидетельства только из языческой лите­ратуры, узнай тайны Божественных книг. Да­вид, когда-то воинственный муж, достигнув 70 лет, от хлада старости не мог согреться. Во всех пределах Израиля ищут девицу Ависагу [133] Сунамитянку, чтобы она спала с царем и со­гревала старческое тело (см.: 3 Цар. гл. 1). Если будешь смотреть только на мертвую букву, то не покажется ли тебе, что это или шутов­ская выдумка, или аттеланская комедия. Окоченевший старик закутывается одеждами и мо­жет согреться не иначе, как только в объятиях отроковицы. Жива была еще Вирсавия, жива Авигея и прочие жены Давида и наложницы, о которых упоминает Писание. Все отвергаются, как холодные; в объятиях одной только отро­ковицы согревается ветхий старик. Авраам был гораздо старше Давида и, однако же, при жиз­ни Сарры не искал иной супруги. Исаак был вдвое старше Давида и никогда не зяб со своей уже старой Ревеккой. Не говорю уже о древних допотопных мужах, которые проживали 900 лет и, имея не только старческие, но почти уже разлагавшиеся члены, не искали объятий отроковиц. И Моисей, вождь израильского на­рода, прожив 120 лет, не променял Сепфору на другую.

Что же это за Сунамитянка, женщина и девица столь пламенная, что согревала охла­девшего, столь святая, что в согреваемом не возбуждала похоти? Пусть мудрейший Соло­мон разъяснит нам утехи своего отца, пусть муж мирный расскажет об объятиях воина. Приобретай мудрость, приобретай разум; не забывай этого, и не уклоняйся от слов уст моих. Не оставляй ее, и она будет охра­нять тебя; люби ее, и она будет оберегать тебя. Главное - мудрость: приобретай муд­рость, и всем имением твоим приобретай ра­зум. Высоко цени ее, и она возвысит тебя; [134] она прославит тебя, если ты прилепишься к ней; возложит на голову твою прекрасный венок, доставит тебе великолепный венец. (Притч. 4, 5-9).

Все телесные добродетели изменяют ста­рикам: возрастает одна только мудрость, все остальное слабеет; посты, бодрствование, ми­лостыни, лежания на земле, путешествия, при­нятие странников, защищение бедных, постоянство в молитве, неутомимость, посещение больных, рукоделие для раздаяния милосты­ни - кратко сказать, все, что совершается с помощью тела, с ослаблением тела - умень­шается. Я не говорю, чтобы юноши и люди зрелого возраста, которые трудом и горячим усердием, святостью жизни и частой молит­вой к Господу Иисусу достигли знания, не го­ворю, что такие люди скудны мудростью, кото­рой недостает и у большей части стариков, но я хочу сказать, что юность воздвигает сильную телесную борьбу, и среди порочных увлечений и плотских восстаний, как бы среди зеленых деревьев, огонь духа не может разгореться и явиться во всем своем блеске. А старость тех людей, которые юность свою провели в чест­ных занятиях и в законе Господнем поучались день и ночь, старость таких людей с летами бы­вает ученее, в жизни опытнее, с течением вре­мени мудрее и производит сладчайшие плоды старческих учений. Поэтому и греческий муд­рец Фемистокл, говорят, когда, прожив 107 лет, заметил приближение смерти, сказал, что ему жаль расставаться с жизнью в то время, когда он только что начал быть умным. Платон умер [135] на 81-м году, занимаясь литературой. И Сократ провел 99 лет в научных и литературных тру­дах. Не говорю о прочих философах: Пифаго­ре, Демокрите, Ксенократе, Зеноне и Клеанте, которые уже в преклонных летах прославились мудростью. Обращаюсь к поэтам - Гомеру, Гесиоду, Симониду, Стезихору, которые в глубо­кой старости и при приближении смерти про­пели свою лебединую песнь, превзойдя самих себя. Софокл, когда по причине глубокой ста­рости и нерадения о домашних делах был обвиняем собственными сыновьями в сумасшествии, то прочел перед судьями только что написан­ную им трагедию «Эдип» и представил такое блестящее доказательство мудрости в дряхлом возрасте, что трибунал строгих судей превра­тил в театр рукоплескающих. Не удивительно, что и Катон, бывший цензор, красноречивейший римлянин, уже в старости не постыдил­ся изучать греческий язык и не отчаялся в ус­пехе. Не без основания и Гомер говорит, что с языка Нестора, старца уже дряхлого, текла речь, слаще меда. Тайна самого имени (отро­ковицы Давидовой) Ависаги - Abisag - озна­чает широту старческой мудрости. Ибо слово Abisag значит «отец мой преизобильный» или «отца моего вопль». Глагол superfluo (избыто­чествовать, быть лишним) имеет двоякое значе­ние; здесь берется в лучшем смысле и означа­ет добродетель, умножающую в старцах и их обильную и плодотворную мудрость. А иног­да слово superfluous значит как бы ненужный. Если же принять Abisag во втором значении, то слово rugitus (вопль) означает собственно [136] шум морских волн и, так сказать, исходящее из моря содрогание. Это значит, что в старцах обитает могучий гром Божественной речи, пре­восходящей человеческий голос. А слово сунамитянка на нашем языке значит пурпуровая, багряная; этим означается и теплота мудрос­ти, и горение в Божественном чтении: указыва­ется и на Таинство Господней Крови, и на жар мудрости. Поэтому и в книге Бытия (38, 27-30) бабка навязала пурпур на руку Фареса[1], кото­рый от того, что разделил преграждение, зара­нее отделявшее два народа, получил имя Phares, то есть разделитель. И блудница Раав во об­раз Церкви свесила в окно нить, содержащую тайну крови, чтобы при погибели Иерихона спасся дом ее. Поэтому и в другом месте Пи­сание о святых мужах говорит так: Сии суть... иже приидоша от теплоты дому отца Рихавля (1 Пар. 2, 55). И Господь наш в Евангелии гово­рит: Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! (Лк. 12, 49). Этот огонь, возгоревшись в сердцах учеников, побуждал их говорить: Не горело ли в нас серд­це наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание? (Лк. 24, 32).

Но к чему такое длинное предисловие? К тому, чтобы ты не требовал от меня детских декламаций, цветов красноречия, кокетства в сло­вах и в конце каждой главы каких-нибудь крат­ких и осторожных заключений, которые бы воз­ воз­буждали крики и рукоплескания слушателей. Пусть объемлет меня одна только мудрость, [137] пусть Ависага наша, никогда не стареющая, почиет на моем лоне. Она чиста и всегда де­вственна и, подобно Марии, не повреждена, хотя бы каждодневно рождала и всегда рож­дает. Поэтому, кажется, и апостол сказал: Духом пламенейте (Рим. 12, 11). И в Евангелии Гос­подь предсказал, что при конце мира, когда, по слову пророка Захарии, восстанет глупый пас­тырь, оскудеет мудрость и охладеет любовь многих (Мф. 24, 12; Зах. 11, 15-17). Итак, выслушай, как говорит блж. Киприан, не красноречивое, но сильное. Выслушай брата по товариществу, отца по старости, который от начатков веры ве­дет тебя в возраст совершенный и, постепен­но излагая правила жизни, в лице твоем учит других. Я знаю, что ты и научился, и каждо­дневно учишься тому, что свято, от деда твоего блж. Илиодора, который ныне первосвященник Христов; я знаю, что образ его жизни ты име­ешь как пример добродетелей. Но прими и наше научение, каково бы оно ни было, и соедини мое писание с писанием Илиодора; как он учил тебя быть совершенным монахом, так от меня научись быть совершенным клириком.

Клирик, служащий Церкви Христовой, пусть сначала вникнет в смысл своего наиме­нования и, определив свое имя, пусть попы­тается быть тем, чем называется. Если грече­ское слово κληρος (клирос) по-латыни значит sors (жребий), то клирики называются так или потому, что принадлежат к жребию Гос­поднему, или потому, что Сам Господь есть их жребий, то есть достояние клириков. А кто или сам принадлежит к достоянию Господне­му, или Господа имеет своим [138] достоянием, тот должен так вести себя, чтобы мог и обладать Господом, и быть предметом Господнего обла­дания. Кто обладает Господом и вместе с про­роком говорит: «Часть моя Господь» (Пс. 1, 5; 72, 26; 141, 5), тот не должен ничего иметь, кро­ме Господа. А если кто имеет что-нибудь, кро­ме Господа, то Господь уже не есть часть его. Например, если кто имеет золото, серебро, иму­щества, различную утварь, то совместно с этими достояниями он не сподобится иметь своим достоянием Господа. Если же я есмь часть Гос­подня и вервь наследия Его, то я не получаю удела наряду с другими коленами, но, подобно священнику и левиту, живу десятинами, служа алтарю, от алтаря питаюсь; имея пищу и одея­ние, сими доволен буду и последую обнажен­ный за обнаженным Христом. Итак, умоляю тебя и вторично паки и паки увещеваю, чтобы ты не считал обязанности клирика чем-то вро­де древней воинской службы, чтобы на Хрис­товой службе не искал прибыли века сего, что­бы не делал новых приобретений в имуществе и чтобы не было сказано о тебе: Постыди­тесь же таких прибытков ваших (Иер. 12, 13). Стол твой пусть окружают бедные и странни­ки и сожительствующий с ними Христос. Кли­рика приобретателя, который из бедного стал богатым, из незнатного знатным, убегай, как какой-нибудь язвы. Худые сообщества развра­щают добрые нравы (1 Кор. 15, 33). Ты презира­ешь золото, а он любит его; ты попираешь богатства, а он гонится за ними; тебе по сердцу молчание, кротость, уединение, а ему нравят­ся многословие, тертый лоб, площади и улицы [139] и жилища шарлатанов. При таком различии в нравах что может быть общего? В гостиной твоей пусть редко или вовсе никогда не прохо­дит нога женщины. Всех отроковиц и дев Хрис­товых или одинаково не знай, или одинаково люби. Не бывай часто под их кровлей; не надей­ся на свою прежнюю непорочность. Ты не свя­тее Давида, не мудрее Соломона. Помни всегда, что райского обитателя женщина изгнала из его прежних владений. Во время твоей болез­ни пусть прислуживает тебе святой брат, или родственница, или мать, или какие-нибудь жен­щины, пользующиеся общим одобрением и до­верием. Если же не найдется таких родствен­ных и непорочных личностей, то имей в виду, что Церковь питает многих старух, которые мо­гут и оказать тебе услугу, и получить награду за свое служение, так что самая болезнь твоя принесет плод милостыни. Я знаю, что некото­рые выздоравливали телом и заболевали духом. Небезопасно пользоваться услугами той, лицо которой ты часто видишь. Если по обязанности клирика ты посещаешь вдову или девицу, то ни­когда не вступай в дом ее один. Имей таких спутников, общество которых не было бы для тебя бесславно. Если за тобой следует чтец, или аколуф[2], или псалмопевец, то пусть они укра­шаются не одеянием, а нравами, пусть не за­вивают волос щипцами, но самым внешним ви­дом своим обещают скромность. Не сиди один с одной, втайне, без посредника или свидетеля. Если нужно сказать что-нибудь по секрету, то [140] пусть будет при этом кормилица, старшая в до­ме дева, вдова или замужняя: твоя собеседни­ца не настолько же нечеловечна, чтобы никому не смела довериться, кроме тебя. Избегай вся­ких подозрений; заранее предупреждай всякие вымыслы, которые могут составиться с правдо­подобием. Святая любовь не допускает частых подарочков, связочек и одежд, прилагаемых к лицу, приносимых и отведываемых куша­ний, ласковых и сладких записочек. «Мед мой, мое желание, красота, утеха...» - все подоб­ные, смеха достойные вежливости и другие не­приличия влюбленных заставляют нас краснеть в комедиях и осуждаются в людях века сего; не гораздо ли предосудительнее подобные выражения в устах монахов и клириков, украша­ющих священство своим подвигом, украшаемых священством в своем подвиге? Я говорю это не к тому, чтобы боялся в этом отношении за тебя или за святых мужей; я хочу сказать только то, что во всяком подвиге, во всяком поле и возрасте есть и добрые, и худые, и осуждение злых есть похвала для добрых.

Стыдно сказать: жрецы идольские, коме­дианты, возничие и люди распутные получают наследства; одним только клирикам и монахам запрещается это по закону[3], и запрещается не преследователями, но властителями-христиа­нами. Не жалуюсь на закон, но скорблю о том, [141] почему мы заслужили этот закон. Прижигание адским камнем служит на пользу: но зачем же рана, благодаря которой я нуждаюсь в прижи­гании? Предусмотрительно и сурово предосте­режение закона, однако и этим не обуздывается любостяжание, с помощию доверенностей (per fideicommissa[4]) мы обманываем законы, и как будто бы определения императорские для нас важнее Христовых, - мы законов боимся, а Евангелием пренебрегаем. Пусть будет насле­довать мать детям, то есть Церковь своим пасо­мым, которых она породила, питала и руково­дила. Зачем мы вмешиваемся между матерью и детьми? Слава епископа состоит в том, чтобы заботиться о бедности неимущих. Но бесчес­тие для всех священнослужителей - собирать богатства для себя. Рожденный в бедном доме или в деревенской хижине, в былое время едва мог я насыщать пустой желудок просом и чер­ным хлебом, а теперь для меня даром отличнейшая крупитчатая мука и мед. Мне известны роды и имена рыб, я знаю, на каком берегу соб­раны раковины; по запаху птиц я различаю, из каких они провинций; меня увеселяет редкость дорогих кушаний, а в последнее время самые их недостатки.

Слышно, кроме того, что некоторые кли­рики отличаются постыдной услужливостью к бездетным старикам и старухам. Сами при­носят горшок, сидят кругом постели, прини­мают в свои руки желудочную отрыжку и легочную мокроту. Они пугаются при приходе врача и трепещущими [142] устами осведомляют­ся, лучше ли больному; если старик чувствует себя немного бодрее, то находятся в опасно­сти и под видом радости скрывают тревожную любостяжательную мысль. Они боятся, как бы не пропала даром их услужливость, и живуче­го старика берегут мафусаиловы годы. О ка­кая бы была за то награда у Бога, если бы они не ждали награды в этой жизни! С какими усилиями снискивается тщетное наследство! Жемчужина Христова могла бы быть куплена с меньшим трудом.

Чаще читай Божественные Писания; пусть даже никогда из рук твоих не выпадает священная книга. Учись тому, чему сам учишь; храни верное слово, сообразное с учением, чтобы ты мог утверждать других в здравом учении и противников побеждать. Пребывай в том, чему ты научился и что тебе вверено, зная, от кого ты научился, готовый всегда от­вечать всякому вопрошающему тебя о твоей надежде и вере. Да не разногласят твои дела с твоей речью, чтобы во время твоего цер­ковного собеседования кто-нибудь безмолвно не спросил бы тебя: «Отчего ты сам не дела­ешь того, чему учишь других?» Изнеженный учитель тот, кто с полным чревом рассужда­ет о посте. Обличать любостяжание может и разбойник. У священника Христова лицо, ум и руки должны быть согласны между собою. Будь покорен первосвященнику своему и имей его, как отца души своей. Любить свойственно детям, бояться рабам. Если Я отец, сказано, то где почтение ко Мне? И если Я Господь, то где благоговение предо Мною? (Мал. 1, 6). [143] Для тебя в лице одного мужа должны быть чтимы многие имена: монах, первосвященник, дед твой, научивший уже тебя всему, что свя­то. Я говорю также, что епископы должны считать себя священнослужителями, а не гос­подам[5], должны чтить клириков как клири­ков, чтобы и от них получать епископскую по­честь. Известно изречение оратора Домиция. «Зачем, - сказал он, - я буду считать тебя начальником, когда ты не считаешь меня сена­тором?» Мы знаем, чем были Аарон и сыно­вья его, - то же самое епископ и пресвитеры: един Господь, един храм, едино также и слу­жение. Будем вспоминать всегда, что апостол Петр заповедует священникам: Пасите Божие стадо, какое у вас, надзирая за ним не принуж­денно, но охотно и богоугодно, не для гнусной корысти, но из усердия, и не господствуя над наследием [Божиим], но подавая пример ста­ду; и когда явится Пастыренанальник, вы по­лучите неувядающий венец славы (1 Пет. 5, 2-4). В некоторых церквах есть очень плохой обы­чай, что пресвитеры в присутствии епископов молчат и ничего не говорят, как будто бы сии последние или не любят, или не удостаива­ют выслушивать их. Если же другому, говорит апостол Павел, из сидящих будет откровение, то первый молчи. Ибо все один за другим може­те пророчествовать, чтобы всем поучаться и всем получать утешение. И духи пророческие послушны пророкам, потому что Бог не есть [Бог] неустройства, но мира (1 Кор. 14, 30-33). [144] Сын мудрый радует отца (Притч. 10, 1). Епис­коп может радоваться своему суду, если избрал Христу таких священников.

Когда ты учишь в церкви, возбуждай не крик одобрения, но плач в народе. Слезы слушателей - вот твоя похвала. Речь пресви­тера должна быть основана на чтении Писа­ния. Я не хочу, чтобы ты был декламатором, крикуном и болтуном без толку, но сведущий в тайнах и наученный таинствам Бога твоего. Сыпать словами и скоростью речи привлекать к себе удивление несведущей черни свойствен­но людям неученым. Тертый лоб часто толку­ет о том, чего не знает, и, убеждая других, только напрасно присваивает себе знание. Мой прежний учитель Григорий Назианзин как-то на мою просьбу объяснить, что значит у Луки суббота второпервая (Лк. 6, 1), с изящ­ной шутливостью отвечал: «Я научу тебя это­му в церкви: там при всеобщих кликах наро­да поневоле принужден будешь знать то, чего не знаешь. А если один будешь молчать, один всеми будешь обвинен в глупости». Нет ничего легче, как обмануть оборотливостью язы­ка простой народ и неученое собрание, кото­рое чего не понимает, тому еще более дивится. Туллий (относительно которого самое лучшее суждение таково: «Демосфен предупредил тебя, чтобы ты не был первым оратором; ты последовал ему, чтобы он не был единствен­ным») в речи за Квинта Галлия говорит о бла­госклонности толпы и о невежественных слушателях; прислушайся к его голосу, чтобы не увлечься подобными обманами. Скажу о том, [145] что я сам слышал в недавнее время. Один ка­кой-то поэт, человек известный, очень образо­ванный, написал разговоры поэтов и филосо­фов, где заставляет рассуждать между собой Еврипида и Менандра и в другом месте - Сок­рата и Эпикура, разделенных, как нам извест­но, по времени жизни не годами, но столетия­ми; и сколько рукоплесканий и восторженных кликов вызывает он своим произведением! Это от того, что у него в театре много соучеников, которые вместе ничему не учились.

Темных одежд не носи точно так же, как и светлых. Убранства и неопрятности одинако­во должно избегать: первое говорит о любви к удовольствиям, а второе - о тщеславии. По­хвально носить льняную одежду, но не обра­щать внимания на ее ценность. Но смешно и крайне неприлично, расставляя карман, хвас­таться, что не имеешь платка для утирания пота и ораря (sudarium orariumque). Иные подают бедным немного, чтобы получить больше, и под предлогом благотворительности собирают бо­гатства; это скорее своего рода охота, чем бла­готворительность. Попадаются звери, попада­ются птицы, попадаются и рыбы. Полагается на крючке небольшая приманка, чтобы подце­пить на него кошельки матрон. Пусть епископ, которому вверена Церковь, внимательно смотрит, кто поставлен заботиться о бедных и раз­давать милостыню. Лучше не иметь чем помочь, нежели бесстыдно выпрашивать и прятать себе. Но с другой стороны - высокомерно притяза­ние казаться милостивее, чем первосвященник Христов. Не все мы можем все. Иной в Церкви [146] есть око, ином - язык, ином - рука, ином - нога, ухо, чрево и прочее. Читай Послание Павла к Коринфянам, как различные члены со­ставляют одно тело (1 Кор. гл. 12). Пусть необра­зованный и простой брат не считает себя свя­тым, потому что ничего не знает, пусть также брат искусный и красноречивый не полагает святость в красноречии. И то и другое несовер­шенно, но гораздо лучше иметь святую необразованность, чем грешное красноречие.

Многие строят стены и ставят колон­ны церковные; белеет мрамор, потолки блестят золотом, алтарь украшен дорогими камнями, а о выборе служителей Христовых нет заботы. Не возражайте мне, что в Иудее был богатый храм и в нем трапеза, светильники, кадильни­цы, блюда, чаши, ступы и прочие вещи, сделан­ные из золота (3 Цар. гл. 6). Это было заповедано Господом тогда, когда священники приносили жертвы и кровь животных служила искуплени­ем грехов. Но все это имело преобразователь­ное значение, а описано в наставление нам, до­стигшим последних веков (1 Кор. 10, 11). А ныне, когда обнищавший нас ради Господь освятил нищету дома Своего, будем помышлять о Крес­те Его и считать богатство грязью. Зачем ди­виться тому, что Христос называет богатством неправедным (Лк. 16, 9)? Зачем принимать и лю­бить то, в неимении чего открыто признается апостол Петр (Деян. 3, 6)? В противном случае, если будем следовать только букве и в золоте и богатствах храма будем видеть просто исто­рический факт, то нам придется вместе с золо­том удержать и прочее, бывшее в Ветхом Заве­те. Пусть первосвященники Христовы женятся [147] на девах; пусть человек, имеющий рубец и не­красивый собой, лишается священства, хотя бы был и благомыслящий: пусть на проказу теле­сную обращается более внимания, чем на по­роки душевные. Будем раститься и множиться и наполнять землю; не будем закалать Агнца и праздновать таинственную Пасху, потому что по закону запрещено совершать это без храма. Будем в седьмой месяц утверждать кущи и тор­жественный пост будем провозглашать звуком трубы. Если же, сравнивая духовное с духов­ным и зная вместе с Павлом, что закон духовен (Рим. 7, 14), и воспевая вместе с Давидом: Открый очи мои, и уразумею чудеса от закона Твоего (Пс. 118, 18), если все это будем понимать так, как Сам Господь понял и истолковал субботу, то или отвергнем золото вместе с прочими иудейскими предрассудками, или, если нравится золото, то пусть нравятся и иудеи, которых вместе с золо­том мы необходимо должны или одобрить, или осудить.

Избегай пиршеств вместе со светски­ми людьми, особенно с теми, которые надуты почестями. Стыдно, если у священника Хрис­та распятого и бедного и даже питавшегося чужой пищей будут стоять при дверях ликто­ры консулов и воины, и судья провинции будет у тебя лучше обедать, чем во дворце. Если ты поддерживаешь подобные знакомства для того, чтобы ходатайствовать за бедных угнетенных, то знай, что светский судья скорее послуша­ет клирика воздержанного, чем расточительно­го, более почтит твою святость, чем богатства. А если судья таков, что слушает ходатайства клириков за несчастных только за чаркой, то [148] я лучше удержусь от подобного благодеяния; вместо того чтобы просить судью, я буду просить Христа, Который может помочь больше и скорее, чем судья. Благо есть надеятися на Господа, нежели надеятися на человека. Благо есть уповати на Господа, нежели уповати на князи (Пс. 117, 8, 9). Никогда от тебя не должно пахнуть вином, чтобы не пришлось тебе услы­шать изречения философа: «Это не значит це­ловать; это значит вином потчевать». Предан­ных вину священников и Апостол осуждает, и ветхий закон отлучает (Лев. 10, 9). Служащие ал­тарю не должны пить вина и сикера. Под име­нем сикера в еврейском языке разумеется вся­кое питье, могущее опьянять: приготовляется ли оно из пшеницы или из сока плодов; вывари­вается ли из сотов сладкий напиток, любимый варварами, или пальмовые плоды раздавливаются и после вываривания фруктов получает­ся густая цветистая жидкость. Всего опьяняющего и помрачающего ум избегай так же, как и вина. Я это говорю не к тому, чтобы осуждать творение Божие, - и Господь назван был винопийцей (Мф. 11, 19), и Тимофею, больному же­лудком, разрешено умеренное вкушение вина (1 Тим. 5, 23), - но мы должны соблюдать меру в питии сообразно с возрастом, здоровьем и свой­ством тела. Если я и без вина разгорячен мо­лодостью, пылает во мне жар крови, тело мое сильно и полно соков, то я охотно удержусь от стакана, в котором вижу для себя нечто вроде яда: у греков есть прекрасная пословица - не знаю, в ходу ли она у нас: «Толстое чрево не ро­дит тонкого смысла». [149]

Постись, сколько можешь. Пусть бу­дут у тебя посты чистые, непорочные, простые, умеренные и несуеверные. Что толку не вкушать масла и искать разных приправ к пище, фиг, перцу, орехов, пальмовых плодов, крупитчатой муки, меду и фисташек? Садоводство истоща­ет все усилия, чтобы мы не питались простым насущным хлебом (предаваясь своим успехам, мы удаляемся от Царствия Небесного). Кроме того, я слышу, что некоторые (клирики), вопре­ки природе вещей и людей, не пьют воды, не едят хлеба, но вкушают прохладительные напитки, и толченые овощи, и свекольный сок, почерпая не чашей, но раковиной. О стыд! Мы не краснеем, делая такие нелепости, и не стыдимся наших предрассудков. Между тем, наслаждаясь утеха­ми, мы хотим еще приобрести славу воздержания. Самый строгий пост - хлеб и вода. Но так как этим нельзя приобрести славы, ибо все мы питаемся хлебом и водой, поэтому такой пост и считается простым и обыкновенным.

Не прельщайся людской молвой; из-за похвалы народа не окажи противления Богу. Если бы я и поныне, говорит апостол, угож­дал людям, то не был бы рабом Христовым (Гал. 1, 10). Он перестал нравиться людям и сде­лался рабом Христовым. Среди доброй и худой славы воин Христов идет, не уклоняясь ни на­право, ни налево; не надмевается от похвалы, не сокрушается от порицаний, не гордится богат­ством, не подавляется бедностью; для него без­различно и радостное, и печальное. Во дни солн­це не ожжет тебе, ниже луна нощию (Пс. 120, 6). Не хочу, чтобы ты молился на уличных пере­крестках, дабы народный вихрь не нарушил пра­вильного [150] хода твоих молитв. Я не хочу, чтобы ты влачил подол по земле и расширял воскрылия риз своих (phylacteria) и, вопреки внушени­ям собственной совести, окружал себя фарисей­ским тщеславием. Не гораздо ли лучше носить это[6] не на теле, а в сердце и полагаться на ми­лость Божию, а не на взгляды людские? На этом основываются Евангелие, закон и пророки, или священное и апостольское учение. Лучше все это носить в уме, чем на теле. Ты, верующий чита­тель, понимаешь вместе со мной, о чем я умал­чиваю и что лучше высказываю самим умолча­нием. Пусть тебе сопутствует столько правил, сколько родов славы. Хочешь ли знать, какого Господь требует украшения? Имей мудрость, рассуждение, умеренность, мужество. Бросься в эти небесные сети: эта четверка тебя, как воз­ницу Христова, принесет к желаемой цели. Нет ничего драгоценнее этого ожерелья, нет ниче­го изящнее разнообразия этих дорогих камней. Со всех сторон ты будешь ими украшен, объят и покрыт; они будут для тебя украшением и защи­той; дорогие камни превращаются в щиты.

Остерегайся также, чтобы не чесались у тебя язык и уши, то есть сам не злословь и не слушай других, злословящих ближнего. В Пи­сании сказано: Седя, на брата твоего клеве­тал еси и на сына матере твоея полагал еси соблазн. Сия сотворил еси и умолчах. Вознепщевал еси беззаконие, яко буду тебе подобен: [151] обличу тя и представлю пред лицем твоим гре­хи твоя (Пс. 49, 20-21). Храни себя от злословия, наблюдай за речами своими, знай, что ты бу­дешь отвечать за все высказанные тобой суж­дения о других и с тебя взыщется все то, в чем ты укорял других. Если ты скажешь: «Ког­да другие рассказывали мне нечто не в пользу ближнего, то я не мог же оскорбить их невни­манием», - то это извинение неосновательное. Никто охотно не рассказывает невнимательному слушателю. Стрела никогда не вонзает­ся в камень, напротив того, отскакивая, иногда поражает того, кто пустил ее. Клеветник, видя, что ты неохотно слушаешь его, пусть научается, что нелегко язвить. Не входи в сношение с пере­носчиками, говорит Соломон, потому что вне­запно придет погибель их и следа не останет­ся ни того, ни другого (Притч. 24, 22), то есть ни того, кто клевещет, ни того, кто приклоняет ухо для слушания его.

Твоя обязанность - посещать больных, иметь попечение о домах матрон и детях их и хранить тайны благородных мужей. Твоя обя­занность - хранить непорочными не только очи, но и язык. Никогда не рассуждай о красоте женщин; да не будет через тебя узнано в одном доме то, что делается в другом. Гиппократ, пре­жде чем приступает к учению, умоляет и клят­венно обязывает учеников своих хранить слова его, посредством таинства исторгает у них мол­чание, определяет своими предписаниями их разговор, походку, одежду и нравы. Не гораздо ли более мы, которым вверено врачевство душ, должны любить семейства всех христиан, как свои собственные? Пусть они найдут нас утеши­телями [152] в печали более, чем собеседниками в дни счастья. Легко подвергается презрению клирик, который не отказывается от частых приглаше­ний к обедам.

Никогда не будем просить и редко будем принимать даже предлагаемые подарки. Бла­женнее давать, нежели принимать (Деян. 20, 35). Не знаю, отчего даже тот самый, который упра­шивает тебя принять подарок, когда ты при­мешь, судит о тебе хуже, и - удивительная вещь - если ты не склонишься на его просьбы, он после того более уважает тебя. Проповед­ник воздержания не должен устраивать свадь­бы. Читающий слова апостола: Имеющие жен должны быть, как не имеющие (1 Кор. 7, 29) - зачем привлекает деву к браку? Принадлежа­щий к сословию единобрачных священник для чего увещевает вдову к двоебрачию? Как мо­гут быть клирики распорядителями и управи­телями чужих домов и дач, когда им предпи­сано пренебрегать собственным имуществом? Отнять что-нибудь у другого - воровство; об­мануть Церковь - святотатство. Принять что-нибудь для раздачи бедным и, тогда как многие терпят голод, раздавать осторожно или скупо или (что уже служит вопиющим преступлени­ем) некоторую часть денег забрать себе - зна­чит превзойти в жестокости всех разбойников. Я мучаюсь голодом, а ты рассчитываешь, сколько нужно для моего желудка? Или тотчас раздай, что ты получил, или, если ты нереши­телен в раздаче, предоставь благотворителю са­мому раздавать свое имущество. Я не хочу, что­бы ради меня наполнялся твой кошелек. Никто лучше меня не может сохранить моего. Самый [153] лучший раздаятель тот, кто ничего у себя не удерживает.

Ты принудил меня, любезнейший Непоциан, после того как уже побита камнями книж­ка о девстве, написанная мной в Рим к св. Евстохии, - ты принудил меня спустя десять лет снова открыть уста в Вифлееме и выдать себя на жертву всем языкам. Мне оставалось или ничего не писать, чтобы не подвергнуть­ся суду людскому, чему ты воспрепятствовал; или писать и знать, что против меня направле­ны стрелы всех злоязычников. Умоляю их, что­бы они успокоились и перестали злословить: я писал не к врагам, но к друзьям, не напа­дал на согрешающих, но увещевал их, чтобы не грешили. Я был строгим судьей не только по отношению к ним, но и по отношению к себе самому; желая исторгнуть сучец из ока ближ­него, я прежде исторгнул свое бревно. Никого я не оскорбил; ничье имя не обозначено, даже описательно. Никого в частности не коснулась моя речь. Было общее рассуждение о пороках. Кто хочет гневаться на меня, пусть прежде со­знается, что он таков.


[1] Здесь ошибка: красная нить была навязана на руке не Фареса, а Зары.

[2] Аколуфы - низшие церковные служители, исполняли обязанности, подобные тем, которые сейчас несут алтарники.

[3] Разумеется постановление императора Валентиана, данное на имя папы Дамаса: церковники или принадлежащие к Церкви и желающие называться именем воздержников да не вступают в домы вдов и сирот и проч. Впоследствии этот закон отменен новеллою императора Маркиона.

[4] Fideicommissum - отдача по завещанию имения верному человеку для передачи другому.

[5] По другому варианту: отцами, а не господами.

[6] Разумеются воскрылия риз и phylacteria, на которых у древних евреев были натканы некоторые заповеди закона для напоминания о всегдашнем их соблюдении.


<< Назад | Содержание | Вперед >>