Вооруженные силы короля и парламента. - «Новая модель». - Центральное и местное управление. - Лига и ковенант. - Введение пресвитерианства. - Левые религиозные течения. - Политический радикализм. - Левеллеры. - Протекторат. - Реставрация. - Плоды революции в политике, религии и философии.
В начале гражданский войны мы имеем перед собой столкновение враждебных религиозных и политических партий; в последние годы можно говорить о привнесении в борьбу классовых мотивов. Но я хотел бы начать свой за недостатком времени очень краткий и общий обзор не с этой стороны переворота. Я хотел бы остановиться на военных условиях борьбы, потому что они представляются чрезвычайно важными, тесным образом переплетаются с другими явлениями нашего периода, и без их изучения представление о «великом мятеже» было бы неполно.
Если мы обратимся к положению враждебных сторон в начале борьбы, может показаться, что английская территория разделилась между ними равномерно: одна половина страны стояла за короля, другая - за парламент. Но если мы примем во внимание населенность, зажиточность роялистских и парламентских графств, то увидим, что перевес был на стороне парламента. За парламент стояли юг и восток, за короля - север и запад. Восток и юг Англии были населеннее и богаче роялистской территории. К этому надо прибавить еще влияние шотландских и ирландских отношений. Шотландцы оказались на стороне парламента, и их участие в важнейших битвах мятежа решило исход борьбы. Ирландцы помогали королю, но их помощь оказалась роковой для монархического дела. Перевес парламента станет еще яснее, если мы обратим внимание на флот. Раздраженные старым режимом матросы перешли на сторону парламента и заставили примкнуть к парламенту [301] своих офицеров, а непримиримых роялистов высадили на берег. Поведение моряков оказало громадное влияние на ход борьбы: роялисты оказались отрезанными от континента и не могли получать подкреплений. Интересно, что королева, которой удалось проскользнуть мимо парламентского флота и привезти Карлу военные запасы, подверглась большой опасности: в нее стреляли, и она с трудом ушла от смерти. Благодаря господству над морем парламентские войска могли свободно и быстро передвигаться водою, в то время как королевское войско чрезвычайно медленно меняло свою позицию. Наконец, благодаря господству над морем к парламентскому делу примкнули те многочисленные и влиятельные лондонские и провинциальные капиталисты, жизнь которых была тесно связана с внешней торговлей.
Однако долгое время исход борьбы представлялся неясным. Английский, абсолютизм не успел создать постоянной армии. Обеим сторонам пришлось формировать ее наскоро во время самой войны, и здесь известное преимущество было на стороне кавалеров. С самого начала в королевский лагерь стекаются в изобилии офицеры и генералы, из которых многие получили хорошую континентальную подготовку, когда служили в голландских и шведских войсках. Королевский главный штаб оказался в состоянии лучше прежнего организовывать сложные кампании, предпринимать сложные движения, загадывать задолго вперед. На стороне короля были и чувства лояльности, верноподданной преданности. Много лет спустя Оливер Кромвель в бытность протектором вспоминал о начале войны и рассказывал о своей беседе со знаменитым Гемпденом. Кромвель обратил внимание своего родственника и собеседника на моральное превосходство королевской кавалерии, которая состояла в значительной мере из джентльменов, сыновей джентльменов и наиболее значительных держателей, была проникнута чувством чести, унаследованным от многих поколений, и готовностью все принести в жертву королю. Парламентская кавалерия состояла, из наемников. «Пока парламентская армия, - заметил Кромвель, - не вберет в себя людей, равных по духу королевской, нельзя мечтать о решительной победе». Другой видный предводитель парламентского войска, Уоллер (Waller), делает такое же наблюдение и требует решительных реформ в армии. Реформа была проведена, и преобразованная армия склонила весы на сторону парламента. Но если были крупные преимущества на стороне королевской [302] кавалерии, то нельзя не указать и на слабые стороны королевского войска: в нем было слишком много офицеров и слишком мало...солдат. У короля не хватало денег, не было даже хорошего обмундирования и вооружения. Многие битвы были проиграны, потому что не хватало снарядов (Ньюбери, 1643 г.), лошадей, даже оружия. Когда к королю стали стекаться полудикие крестьяне Уэльса, они приходили с мужицким оружием - косами и вилами. Многочисленные офицеры и генералы были мало склонны к субординации, часто спорили, не сходясь во взглядах на план кампании. Еще сильнее были раздоры между генеральным штабом и королевским советом, штатскими и военными. Мало дисциплины было и среди нижних чинов. Королю нечем было платить солдатам, и отдельные отряды были вынуждены питаться за счет местных жителей. Даже при желании удержать солдат от хищений офицеры не всегда могли поддержать порядок. Должны были заниматься грабежом и вожди: знаменитый Руперт (Rupert)[1], племянник короля, сын пфальцграфа Фридриха, налагал контрибуции на города, назначал срок для взноса и грозил в случае неисполнения требования войти в город и силой взять то, что ему было нужно.
На первых порах существенные и сходные недостатки замечались и в парламентской армии. И парламентские солдаты грабили и бесчинствовали: проходя через Лондон, они врывались в дома роялистов и подвергали их разгрому. Проходя через Кентербери, они ворвались в собор, разодрали дорогую вышивку с изображением Спасителя, расстреляли статую Спасителя. И в парламентской армии нет единства командования: она разбита на отдельные отряды, действующие порознь. Состав нижних чинов тоже плох: приходится обращаться к подонкам общества, заставлять служить в армии учеников и подмастерьев. Особенно слаба конница. Даже в 1643 г. проигрываются битвы, потому что парламентские кавалеристы легко отступают перед королевскими.
Решительная военная реформа проводится только в 1645 г. Но она была подготовлена деятельностью Кромвеля в так называемой «Восточной ассоциации» (Eastern Association), т.е. в одной из частей парламентской армии. В деятельности этого отряда с самого начала намечаются явления, характерные не только для военной истории «великого мятежа», но и для всего [303] левого направления английской революции. Индепенденты Восточной ассоциации соединяют качества на первый взгляд непримиримые - глубокий религиозный идейный подъем и большие практические способности. Девизом Кромвеля были слова, в которых выражается своеобразная психология английских индепендентов: «Надейся на бога, но держи свой порох сухим» (Trust in God and keep your powder dry). Эта особенность отличала всю политику английских индепендентов и остается характерной для английских сектантов до настоящего дня: до сих пор мы наблюдаем в их среде сочетание религиозности с деловитостью. Значительная часть английских капиталов сосредоточена в руках диссентеров, и доля их участия в торговле и промышленности значительно выше той доли, которую они составляют в общем населении страны. Когда мы говорим о реформе парламентской армии, о «железнобоких» (ironsides) Кромвеля и о «Новой модели» (New Model), мы должны обратить внимание не только на религиозные и политические настроения, но и на военную технику. Решительным моментом была реформа кавалерии, того рода войска, который был всего слабее в первые месяцы борьбы. Не надо представлять дело так, что в XVI и XVII вв. кавалерия совершенно уступила место пехоте: последняя являлась беспомощной, если не встречала поддержки у кавалерии. Тогдашнее ружье было еще слишком несовершенно: било на очень короткое расстояние, заряжалось медленно и легко могло ранить или, по крайней мере, обжечь самого стрелявшего. Долгое время в английской армии мы встречаем даже не кремневые, а фитильные ружья. Перед кавалерийской [304] атакой мушкетеры были бессильны: их огонь был слишком вял, чтобы сдержать кавалерийский натиск, а штыков еще не было. Мушкетеров должны были защищать либо кавалеристы, либо копейщики (pikemen). В XVII в. эти копейщики, представляющиеся нам такими архаическими, занимали видное место в войске, например, в битве при Ньюбери, они спасли парламентскую армию от разгрома. Кромвель выдвинулся не как пехотный, а как кавалерийский офицер и генерал. Он ввел в своем отряде усовершенствованную континентальную тактику, выработанную по преимуществу шведской армией в боях Тридцатилетней войны. Его кавалерийский отряд и составил ядро реформированной парламентской армии в 1645г. В основу реформы были положены следующие начала. Парламент отказался от местных ополчений графств, которые энергично защищались, если угрожало вторжение неприятеля, но неохотно двигались за пределы родного графства. Новая армия целиком набирается из людей разного происхождения и подчиняется одному центральному командующему; в ней нет дробления власти. Меняется и финансовая организация: деньги не берутся более с местных союзов, а вводится повсеместное однообразное обложение, позволяющее аккуратно платить солдатам. А более или менее добросовестная выплата жалованья дает парламентской армии решительное превосходство над королевской: сплошь и рядом солдаты переходят от короля на службу к парламенту. Не надо представлять эту армию чисто демократической: и в ней существуют градации - кавалерия гораздо более аристократична, нежели пехота. Кавалеристы являются со своим конем и оружием, получают большее жалованье: пехотинцу платят 8 пенсов, кавалеристу - 2 шиллинга. Известная аристократичность есть и в офицерской среде: офицеры получают большое жалованье, не меньше, чем в настоящее время, если принять во внимание тогдашнюю дороговизну денег. Не надо представлять себе эту армию обществом религиозных энтузиастов, чуждых миру. В конце 40-х годов в армии идет своего рода биржевая игра: парламент, в конце концов, не смог платить все жалованье наличными и выдавал его обязательствами, которые обратились в биржевые бумаги с колеблющимся курсом, быстро переходившие из рук в руки. В армии удалось установить строгую дисциплину, но она имела свою оборотную сторону. В «Новой модели» порядки, быть может, слишком строги: офицеры могли бить солдат, а серьезно провинившихся [305] часто прогоняли сквозь строй. Солдаты подчинялись не общему, а военному суду.
Не было в «Новой модели» и пренебрежения к нарядной внешности. Вожди носят такие же длинные локоны, одеты так же пестро, нарядно, ярко, как и кавалеры. Поражающий нас теперь красный мундир на солдатах английской армии ведет свое начало от парламентской армии 40-х годов XVII в.
Наряду с превосходством в технике, в организации кавалерии, артиллерии, в снаряжении и выучке мы должны отметить у парламентской армии наличие новых религиозных, социальных и политических начал. Они сказываются довольно сильно, но не с начала войны, а со времени «Новой модели». [306] В этом новом войске меньше прежнего смотрят на породистость офицеров. Нельзя сказать, чтобы состав командиров был демократичен: преобладали все же люди хорошей породы. Из 37 генералов и полковников 9 были из пэрских фамилий, 21 принадлежал к джентльменским семьям, но 7 человек не могут быть названы джентльменами. Еще больше будет процент простонародья, если обратиться к второстепенным должностям: среди помощников командиров, получивших большую известность в последующей истории, есть люди очень скромной или даже темной породы. Знаменитый полковник Прайд (Pride), произведший «чистку» Долгого парламента, был подкидышем и одно время занимался извозом. Известный вождь «Пятой монархии» полковник Гаррисон (Harrison) был писцом у одного лондонского адвоката. Другой известный индепендент, подполковник Гьюсон (Hewson), был сапожником, полковник Рейнсборо (Rainsborough) - шкипером. В этой армии мы встречаемся с тем принципом, который отличает и военную историю французской революции: в армии раньше, чем в других областях, у простолюдина, у рядового появляется возможность сделать блестящую карьеру. И верховное командование строится на более свободных началах. Единовластие командира не безусловное: рядом с ним стоит военный совет офицеров (человек 30), к голосу которого главнокомандующий прислушивается очень внимательно. При замещении полковничьих мест меньше прежнего смотрят на возраст: среди полковников «Новой модели» есть очень молодые люди - Гаммонд (Hammond) 24 лет, Ингольдсби (Ingoldsby) 23 лет. Сам главнокомандующий «Новой модели» Ферфакс (Fairfax) - молодой человек, ему всего 33 года.
Эта новая армия проникнута и новым духом, духом религиозно-политического радикализма. Любопытно, что среди видных офицеров немало родственников Оливера Кромвеля. Если можно говорить, что в Долгом парламенте был своего рода клан Кромвеля, то сходный клан был и в новой армии. Еще когда не было «Новой модели», и новые порядки можно было наблюдать только в Восточной ассоциации, еще тогда сказывалось намерение индепендентов сделать войско своего рода церковной и политической партией. Когда Кромвель набирал волонтеров в Восточную ассоциацию, он выражал пренебрежение к породе, но требовал, чтобы новобранцы были людьми нового духа. После битвы при Нэзби (Naseby), свалившей короля, в армию поступает один из замечательнейших [307] религиозных деятелей этого периода, пресвитерианин Бакстер (Baxter). В своих записках он говорит о том впечатлении, которое произвела на него офицерская и солдатская среда. Люди уже тогда показались ему фанатиками, религиозными и политическими. Обобщать это наблюдение, конечно, не следует: когда в другом полку благочестивый полковник попробовал было заставить солдат слушать свои проповеди в индепендентском духе, чуть не вышло бунта. Но в той части, которую видел Бакстер, он был поражен интересом рядовых к самым отвлеченным вопросам догмы. Уже и тогда он подметил известного рода социальный и политический радикализм. В стране было еще немного республиканцев, но в армии их [308] насчитывалось немало, и Бакстер жалуется, что короля часто обзывали тираном и врагом. Сильно выражалось и социальное недовольство. Говорили, что нечего церемониться с привилегиями английского дворянства. «Кто такие пэры и джентльмены Англии? - Полковники и капитаны Вильгельма Завоевателя. Если мы станем полковниками и капитанами, мы будем не хуже их и будем вправе сделать с Англией все, что захотим, будем распоряжаться, как они».
Армия стала видной политической силой не сразу. Первое время и старая парламентская армия и реорганизованная держалась в стороне от политической борьбы; но уже очень рано борющиеся партии старались склонить ее каждая на свою сторону. С решительным вмешательством армии мы встречаемся лишь под конец борьбы, в 1647 г. Армия была в значительной степени вынуждена вмешаться, потому что ее религиозные и политические противники мечтали о ее уничтожении. Ее выступление являлось простым актом самосохранения. Позднядата политического выступления «Новой модели» имела важные последствия. Армия успела стать однородной, превратиться в партию политических и религиозных радикалов. Ее религиозное и политическое настроение ушло дальше, чем настроение штатского большинства. Она принесла строгие и резкие политические и религиозные идеалы, но не встретила сочувствия среди населения. Вмешательство армии в политику было отмечено роковым противоречием: неся заветы демократии, осуществленные, да и то не вполне, лишь много времени спустя, армия должна была опираться не на сочувствие масс, а на военную силу, и привела к военному деспотизму.
Юридически республика установилась в Англии после смерти Карла в 1649 г., фактически - еще до начала гражданской войны. С начала 1642 г. государем значительной части страны становится Долгий парламент. Время гражданской войны есть колыбель и младенчество парламентаризма. Парламент не только захватывает в свои руки законодательную власть, но становится верховным органом управления. Ему приходится вести большую войну, устраивать государственное хозяйство. Он позволяет себе облагать население такими налогами, против которых прежде восстали бы все, отбирает земли у противников английской свободы и распродает конфискованные земли.
Осуществляется одна особенность нового парламентаризма - безусловное преобладание нижней палаты над верхней. [309] Уже до начала гражданской войны верхняя палата тает: она сводится к двум-трем десяткам человек, в последние годы мятежа иногда не присутствует на заседаниях и одного десятка. Престиж этой небольшой кучки, конечно, невелик. Чтобы организовать управление, парламенту приходится организовать новый правительственный и административный механизм. Такими новыми учреждениями являются парламентские комитеты. Конечно, нельзя еще говорить о министерстве парламентарного типа, но принцип, по которому собрание представителей дает директивы администрации, применяется уже в годы «великого мятежа».
Не менее велик был переворот, произведенный Долгим парламентом в церковной жизни. Долгое время у парламента были здесь связаны руки: он должен был вводить церковный строй, который лишь в слабой мере соответствовал пожеланиям коммонеров. Мне приходилось уже говорить о слабости парламентской армии в первые годы мятежа. Парламенту стало ясно, что решительный удар королю возможно нанести лишь в союзе с шотландцами. А шотландцы шли на совместные действия только с тем условием, чтобы в Англии введены были либо тождественные с шотландскими, либо близкие к шотландским церковные порядки. Союз пришлось купить ценой введения пресвитерианства. 25 сентября 1643 г. был заключен договор с шотландцами (Solemn League and Covenant), согласно которому граждане трех королевств обязывались охранять в Шотландии реформированную, т.е. кальвинистскую церковь, ввести в Англии и Ирландии порядки, возможно более близкие к шотландским, охранять вольность и привилегии парламентов и королевств, наказать злонамеренных, старавшихся разъединить короля с народом. Результатом договора явилась попытка ввести в Англии порядки, напоминавшие кальвинизм. В 1643 г. было созвано Вестминстерское собрание, которое состояло из 121 духовного лица и 30 светских (10 пэров и 20 коммонеров), которому хотели придать беспартийный характер: были приглашены к участию и англикане, но они уклонились, и на собрании были представители только пресвитерианской и индепендентской церкви; огромное большинство составляли пресвитериане. Из всех тогдашних религиозных направлений они, может быть, отличались наибольшей нетерпимостью и мечтали ввести в Англии новую государственную церковь, которая была бы сколком с шотландских и отчасти нидерландских порядков. Они разработали проект [310] нового богослужения и управления, который был готов летом 1645 г. В своем проекте они мечтали о полной независимости церкви от государства, даже о превосходстве церкви над государством. Они хотели, чтобы иноверцы силой загонялись в пресвитерианскую ограду, а уклоняющиеся подвергались суровым карам. Но этот план не встретил сочувствия в парламенте. Там были сильны эрастиане, и большинство хотело реформы, но отнюдь не освобождения церкви из-под власти государства. Мечты пресвитериан были разбиты. Деятельность собора богословов была поставлена в узкие рамки: в Вестминстерском собрании могли обсуждаться лишь вопросы, предложенные народными представителями, и решения должны были отдаваться на утверждение парламента. Представитель Шотландии в Вестминстерском собрании, Бэли, в своих письмах жалуется, что парламент соглашается ввести пресвитерианскую церковь, но это будет хромая, эрастианская церковь, в которой светская власть сохранит преобладающий голос. Но и в этом урезанном виде пресвитерианскую организацию нельзя было ввести во всей стране. Пресвитерианские симпатии, несомненно, были сильны в Лондоне, Ланкашире и некоторых графствах, но этого нельзя сказать про всю страну. Мы знаем по документам, что, например, в Дорсетшире удержались старые порядки: священники ставились, как в старину, церковное управление принадлежало не пресвитерам и «старшим», а комитету графства, где преобладали мировые судьи, т.е. крупные землевладельцы-миряне; правда, во внутренние дела прихода комитет вмешивался очень редко.
Эта скромная попытка ввести пресвитерианские порядки вызвала сильное недовольство, обнаружившее, что наиболее живые религиозные течения идут дальше и что будущее принадлежит, более левым религиозным направлениям. Еще в 1644 г., когда шли только разговоры о принудительном введении пресвитерианства, деятельность Вестминстерского собрания возбудила недовольство; индепенденты называли собрание антихристианским собором, гнет которого горше гнета англиканской церкви. А пресвитерианские обличители еще горячее жалуются на рост сепаратистских, индепендентских направлений. Уже в апреле 1644 г. Бэли, хотя и с преувеличением, жалуется, что больше двух третей армии стоит за индепендентов. Левые направления имеют все больший успех. И это не те умеренные и смирные сепаратисты, которые вернулись [311] из Голландии и умели разговаривать с пресвитерианами в Вестминстерском собрании, а сектанты, для которых у пресвитерианских обличителей не находится достаточно резких терминов, - анабаптисты, отрицающие непосредственное, бессознательное действие благодати, таинства, и антиномиане, сочетающие религиозный экстаз с религиозным вольнодумством, верящие, что в человеке действует не его воля, а божественное внушение, и всякий поступок человека является поэтому деянием святого. В религиозной жизни второй половины 40-х годов характерно преобладание людей нового духа, так называемых «духовных христиан», у которых была чрезвычайно сильна потребность найти новые
религиозные формы и настроения. Одна из сект так и зовется сектой сикеров (Seekers) - «искателей». Они недовольны тем периодом в жизни христианства, который лежит между апостольским веком и их собственным поколением. Они мечтают об обильном потоке даров святого духа в будущем; верят, что лишь небольшая часть христианской истины была раскрыта и то только в дни апостолов. Поэтому они отказываются от соблюдения каких бы то ни было христианских обрядов, от принудительной веры в христианские догматы. Они ищут истину и ждут ее, сквозь неясную дымку настоящих церквей провидят светлые контуры церкви будущего. К ним относится с явной симпатией человек, которому принадлежат большая военная мощь и политическое влияние, - Оливер Кромвель. Они находят последователей в семье Кромвеля: одна из его дочерей присоединяется к этой странной секте, и будущий протектор не смущается этим обращением, одобряет его. В письме к другой дочери он зовет [312] сикеров лучшими представителями нового духа, выше их ставит лишь обретателей (finders); но обретатели не обладали готовой истиной, это христиане будущего, которые найдут христианскую истину и тогда из искателей превратятся в обретателей. Религиозный экстаз выражался подчас в причудливых формах. В своей монографии Бернштейн рассказывает известный эпизод с одним квакером, Джеймсом Нейлором, который в 50-х годах не прочь был выдавать себя за мессию, знающего новую истину. Нейлора принимали за божественного посланца, устраивали ему встречи, напоминавшие вход Христа в Иерусалим. Не нужно думать, будто перед нами здесь явление, свойственное только 50-м годам: бурные проявления религиозного экстаза мы замечаем и в 40-х годах. Уже тогда мы видим нескольких Христов, нескольких жен агнца, многочисленных пророков, чудотворцев, частые видения. Одна женщина явилась к мировому судье и просила его удостоверить, как в церковь города Беверлея явился ангел в светлых одеждах и долго проповедовал восхищенным прихожанам. Появляются милленарии, которые ждут осуществления обетования о тысячелетнем царстве. Они отрицают государство и светские установления не во имя анархического идеала свободы личности, а во имя царства Христова.
Не надо думать, что религиозное брожение сводилось к духовному христианству и религиозному экстазу. Наряду с этими направлениями можно отметить проявления свободомыслия, вольнодумства - корни будущего рационализма. Когда пресвитерианские обличители говорят о ересях, они жалуются не только на духовное христианство, но и на требования, чтобы все, утверждаемое религией, было оправдано непреложными доводами разума. Эдуарде с негодованием говорит в своей «Гангрене», что ему доводилось слышать и такие речи: «Не божий, а наш дух действует в нас; у Многих христиан в эти дни больше знаний, чем было у апостолов». Есть люди, отрицающие бессмертие души, для которых душа умирает вместе с телом, есть люди, стоящие на пантеистической точке зрения безличного бессмертия и полного слияния с божеством.
В Англии со времени реставрации делает огромные успехи и научное движение, в философских кругах берет верх сначала эмпирическое, а затем и скептическое направление. Не надо, однако, слишком тесно связывать это умственное движение с политической реакцией. Правда, в рядах его деятелей немало консервативных людей, кавалеров и католиков. [313] Но некоторые корни этого движения восходят к революционному времени: свободное отношение к традиционному христианству, смелое отрицание устоев старой церкви было благоприятно для развития того свободного отношения к явлениям природы и традициям христианского догматизма, которое так характерно для английской истории послереволюционного периода.
Рядом с ростом религиозного радикализма наблюдается развитие радикализма политического. Даже в умеренных пресвитерианах под влиянием борьбы с королем чувствуется потребность противопоставить старому политическому догмату королевского полновластия принцип народовластия. Уже Резерфорд (Rutherford) настаивает, что источником политического верховенства является народ. Король - лишь приказчик народа, которому надо отмеривать власть осторожно, унциями, как в аптеке. Но и парламент не есть носитель народного верховенства: он подчинен корпусу избирателей, должен руководиться их велениями. На этой же точке зрения стояли и люди другого духа, свободные в церковных вопросах, но очень осторожные в политических, как Джон Селден (Selden), вождь эрастиан, способствовавший крушению чистого пресвитерианства. И этот умеренный скептик настаивал на том, что король - доверенное лицо народа, повар, обязанный готовить такой обед, какой угоден хозяину. Селден допускает право сопротивления и суда над королем. Когда начиналась гражданская война, в Англии не было республиканцев, только в частной беседе enfant terrible Долгого парламентя Генри Мартен позволяет себе указывать на ненужность и вред монархии. С началом войны дело быстро меняется: языки развязываются. Когда в 1645 и 1646 гг. были произведены дополнительные выборы, чтобы заместить роялистов, и в Вестминстере появилось сотни две «рекрутов», среди них оказалось несколько видных республиканцев, которые совершенно открыто высказывали свои политические убеждения.
Но рядом с республиканским растет и индивидуалистическое направление. К 1644 - 1645 гг. относится появление памфлетов Мильтона о разводе и свободе печати. Государство обязано уважать права личности в семейной и интеллектуальной жизни, не должно чрезмерно связывать подданного. Мильтон ждет благодетельных последствий от освобождения человека. В своей «Ареопагитике» он полон бодрого настроения. Он поет настоящий гимн своим дням, напоминающий восторги [314] Ульриха Гуттена. Он говорит о своем поколении как о молодом орленке, который проснулся, расправляет крылья и устремляет очи навстречу лучам яркого дня, тогда как птицы сумерек боязливо закрывают глаза и предрекают всякие беды победителям.
Республиканцы и индивидуалисты 40-х годов были людьми разного духа. Некоторые стояли на аристократической точке зрения, были глашатаями прав избранного меньшинства. Явные аристократические тенденции были у таких крупных людей, как Мильтон и Генри Вен. Но рядом с ними можно указать на течение, окрашенное искренним демократизмом.
Демократы второй половины 40-х годов получили от своих противников кличку левеллеров-уравнителей. Название это надо признать несправедливым, потому что значительное большинство было одушевлено противоположной верой в мощь свободной личности, стремилось освободить человека от всякого насилия, откуда бы оно ни исходило. Большинство левеллеров было чуждо и идее хозяйственного уравнения людей, настаивало на неприкосновенности собственности. Правда, существовала и коммунистическая струя, но она не имела большого влияния, не привела к широким выступлениям больших масс.
Наиболее влиятельным левеллером 40-х и 50-х годов был Джон Лильберн. По той энергии, с которой он защищал права личности, он не уступает Мильтону. Это был характер необыкновенно [315] сильный, цельный, прорывавший всякие путы, ставивший во главу угла охрану справедливости. Его главная, идея - поставить границы государственному вмешательству, отгородить область, в которой человек чувствовал бы себя полным хозяином. Отдельные черты конституционного проекта, написанного левеллерами, или под их влиянием, так называемое «Народное соглашение» (Agreement of the People), представляют большое сходство с американскими декларациями прав, предваряющими знаменитую французскую декларацию, появившуюся не без влияния Америки. С этим индивидуализмом соединяется и республиканское настроение. Убедившись, что король не согласится принять левеллерскую демократическую программу, Лильберн не боится отказаться от монархического принципа. В одном памфлете он говорит о чудовищах дьявольской породы, грозящих божьему делу. И эти чудовища суть монархи. От республиканцев и других людей аристократического типа Лильберна отличает глубокая вера в непосредственное народовластие, во всемогущество и святость народной воли. Его подозрения направлены не только против короля, но и против палат. Он борется не только с королевским правительством, но и с парламентом, который должен быть сведен на положение собрания доверенных народной воли, должен быть короток, должен быть связан условиями доверителей. Чрезвычайно характерно стремление левеллеров поставить себя на историческую почву. Они не прочь одеться в англосаксонский наряд и противопоставляют нормандским феодальным порядкам то блаженное время, когда в силе было равенство и народовластие.
Это крайне непримиримое настроение преобладало в армии, которая к концу. 40-х годов выступила в роли первенствующего политического фактора. Когда кончилась гражданская [316] война, господствующие в парламенте пресвитериане, чуявшие в войске опасного врага, вздохнули с облегчением: теперь можно было распустить армию и заняться постройкой конституционного и пресвитерианского здания. Спасители свободы стали не нужны, и парламент стал принимать меры, чтобы часть армии распустить, а другую часть направить на борьбу с ирландскими повстанцами. Армия не могла согласиться с такими замыслами. В ней как раз к этому времени получают решительное господство индепендентское настроение и политический радикализм. Большинство военных видит в себе жезл божьего гнева, верит в свою великую политическую миссию, хочет обеспечить торжество божьего дела. Когда полковник Прайд 6 декабря 1648 г. произвел свою знаменитую «чистку», выгнал из парламента или, вернее, не допустил туда виднейших пресвитериан, индепендентами овладел энтузиазм. Спустя несколько дней после чистки, индепендент Гью Питере (Hugh Peters) хочет сказать проповедь в палате общин. Он долго молчит. Коммонеры ждут. Питере жалуется, что ему нет откровения, что он не может уяснить себе смысл событий. «Вы предопределены избавить народ от рабства египетского. Как? У меня еще нет откровения». И вдруг он снова замолкает и падает как бы в религиозном трансе. Все ждут, что будет дальше. Он поднимается снова: «Мне было откровение. Армия призвана уничтожить монархию и в Англии и во всем христианском мире, где торжествует пока абсолютистское начало. Как? Не знаю. Вы скажете, что это будет нечто беспримерное, но наше время и есть нечто особенное. Ведь и непорочное зачатие было вещью беспримерной, а ведь оно совершилось. Так же и святые люди наших дней явятся освободителями всего человечества от египетского ига». Сходное мессианское настроение и раньше было в армии, не хотевшей допустить торжества умеренных и пресвитериан. Когда летом 1647 г. в Лондоне берут верх пресвитериане и требуют кальвинизма и переговоров с королем, индепендентская армия в августе входит в столицу и обеспечивает торжество индепендентским элементам. Но и в армии был раскол. В офицерском корпусе преобладали джентльменские элементы; только немногие из них становились на последовательную демократическую точку зрения, дворянское большинство старалось поставить преграды бурному потоку. В армии есть так называемые «гранды», в их числе зять Кромвеля Айртон и сам Кромвель. Но солдаты были не согласны на роль послушных [317] исполнителей офицерской воли. Еще летом 1647 г., до вступления армии в Лондон, некоторые полки «выбрали представителей», «агитаторов» и заставили ввести их в состав общеармейского военного совета. Заседания этого совета осенью 1647 г. становятся местом оживленных политических споров, отчеты о которых представляют едва ли не самые интересные документы 40-х годов. Живая жизнь била ключом не в стенах Долгого парламента, не в политической прессе, а в рядах армии, где обсуждались политические вопросы, волнующие людей и до сих пор. В одном предместье Лондона, в Петни (Putney), собирались в конце октября и начале ноября офицеры, представители от солдат и некоторые левеллеры. Программы умеренных и более решительных демократов были сформулированы заранее. Офицеры признавали необходимость серьезных политических реформ: чтобы парламент заседал недолго, и общие выборы происходили раз в два года. Они считали неправильным исторический порядок представительства с [318]
Но эта программа не удовлетворяла крайних. Они требовали решительных перемен в самом избирательном праве. Они не говорили еще о всеобщем избирательном праве; с их точки зрения не заслуживал избирательного права человек, пользующийся общественной благотворительностью, нищий и служащий, потому что он недостаточно самостоятелен, легко поддается влиянию господина; не стоит избирательного права и вообще человек, получающий жалованье от другого. Их демократизм останавливается на мелком крестьянине и мастере, дальше не идет. Но в сравнении с действовавшим правом это был крупный шаг вперед. В свою программу «Народного соглашения» (Agreement of the People) они вводят требования неотчуждаемых прав личности. Как ни были они проникнуты уважением к мнению народа, они признают, что есть область, недоступная самой власти народа, - область религиозной свободы, причем они не ограничиваются только христианством, но требуют свободы для магометан, евреев и язычников. Они настаивают на принципе общего права, недопустимости исключительных положений; в прениях в Петни левеллеры с Уайлдмэном (Wildman) во главе делают шаг вперед против «Народного соглашения» и приближаются к всеобщему избирательному праву, к точке зрения естественного права. Уайлдмэн говорил, что всякий рождается с известной долей участия во власти, что неразумно и несправедливо отказывать в осуществлении прирожденного права. Осенью 1647 г. грандам удалось сдержать солдатский радикализм в известных пределах, потому что подняла голову реакция, реакция роялистская и пресвитерианская. В Англии пресвитериане были задавлены, но в Шотландии они подали руку помощи королю, и в 1648 г. началась вторая гражданская война. Грандам и левеллерам приходилось бороться вместе, и после победы гранды должны были пойти на уступки. Была выработана «Ремонстрация армии» (Remonstrance of the army). В ее разработке принимали участие гранд Айртон и левеллер Лильберн. Она провозглашает широкое избирательное право, двухлетний парламент и перераспределение округов. В нее вводится и требование неотчуждаемых личных прав. Скоро происходит «чистка Прайда», армия требует суда над королем, голова которого вскоре скатывается к ногам палача. Устанавливается республика.
Мы подходим к моменту наивысшего торжества радикальных и республиканских идей, в котором подали друг другу [319] руку решительные и умеренные элементы. Но это торжество оказалось мнимым. Победителям угрожали большие опасности, и угрожали с разных сторон. Самая главная опасность заключалась в том, что победители роковым образом вступали в противоречие со своими основными началами. Они исходили из представления о народовластии, а сами были представителями меньшинства. Они в состоянии проводить свою программу лишь путем военного насилия,.а это противоречило началам свободы и личной независимости, написанным на их знамени. Сила противников сказалась в огромном успехе того роялистского памфлета, который появился спустя несколько дней после казни Карла и почти кощунственно прославлял венценосного мученика. Парламент и армия должнь; были начать свою деятельность с административных преследог ваний роялистской печати. Чем больше усиливались роялистские настроения, тем больше становилась потребность в исключительных положениях; в 1653 г. пришлось отказаться от народного представительства и заменить его представительством по назначению. Попытка Кромвеля вступить в сотрудничество с народом ведет к неудаче, и в 1655 г. протектор вводит, систему генерал-майоров, т.е. порядок военной диктатуры. Две окраины, восстание которых подало сигнал революции, Шотландия и Ирландия, оказываются враждебными торжествующим революционерам, и индепенденты вынуждены вести войну на два фронта. В этой борьбе приходится принимать меры против своих собственных сторонников, ибо поднимают голову и крайне левые течения. Поднимаются «люли пятой монархии», отрицавшие светское государство и говорившие о царстве Христа, в котором людские законы должны уступить место закону божьему. Левеллеры недовольны установлением суровой военной дисциплины, они ведут агитацию, и в армии вспыхивает бунт. Лильберна приходится привлекать к ответственности, и с индепендентами он держит себя так же дерзко, как с англиканами и пресвитерианами, отказывается снимать шляпу перед государственным советом, признать юрисдикцию совета. Кромвель стучит кулаком по советскому столу, и с его уст срываются знаменательные слова: «Должно быть что-нибудь из двух - или вы должны сломить их, или они сломят вас и погубят все божье дело».
В первые месяцы после конечного торжества революции была сделана и попытка осуществить аграрный коммунизм. Весной 1649 г. мы слышим о диггерах, копателях, которые [320] отрицают частную собственность на землю и видят в лендлордах грабителей и убийц. Они захватывают пустоши недалеко от Лондона, в графстве Серри, на холме святого Джорджа. Но их проповедь и особенно их захват возбуждают резкое недовольство местных землевладельцев, которые собственными силами справляются со смирными коммунистами. [321]
Еще до реставрации идеалы, выставленные индепендентами и радикалами, терпят крушение, устанавливается режим протектората, близкий к режиму военной диктатуры. Реставрация смела и то немногое, что еще оставалось от революционных начал и программ. Англия возвратилась к монархии, системе двух палат, англиканству, преследованию диссентеров, даже умеренных пресвитериан. Командующим классом вновь стали дворяне-джентльмены, и, вероятно, пора наибольшего их влияния приходится на XVIII в., на эпоху сквайрархии. Противники революции склонны смотреть на пору «великого мятежа» как на тяжелый кошмар, который прошел совершенно бесследно для народной жизни. Но такого рода взгляд есть заблуждение. Революция провела глубокую и неизгладимую борозду в английской истории, может быть, во всей общеевропейской истории, значение которой было осознано лишь людьми XIX и XX вв. В политической области торжество радикализма сделало невозможным восстановление прежнего абсолютизма. Политическое сознание общества было так глубоко изменено переворотом, что попытка Карла II и Якова II вернуться к абсолютизму вызвала отпор даже со стороны тори и привела к «славной революции». Не менее важны были перемены церковные. Английская революция дала прочное место в английской жизни и диссентерам, английским раскольникам. Попытка англикан задавить раскол потерпела крушение. Поучительно уже то, что вскоре после реставрации король, гнавший диссентеров в Англии, позволил завести квакерскую колонию в Северной Америке. После революции 1688 г. одним из первых шагов со стороны победителей был акт о терпимости, который сделал значительную часть английских диссентеров почти полноправными гражданами английского государства. Победа, одержанная диссентерами в революцию, наложила на их дело печать респектабельности, и в их рядах с XVIII в. мы все чаще и чаще замечаем людей значительного достатка, которые сосредоточивают в своих руках значительную часть народного благосостояния. Глубоко было воздействие революции и на умственную жизнь английского общества. Правда, часто говорили и говорят о том, что торжество индепендентов вызвало резкое движение в обратную сторону. Вернувшись к власти, роялисты в противовес пуританам щеголяли светским духом и тянулись к свободному исследованию религиозных и философских вопросов и сочувствовали тому сильному и плодотворному научно-философскому [322] движению, которым отмечено время реставрации в первые десятилетия после революции 1688 г. Но такой взгляд страдает односторонностью, ибо и некоторые революционные деятели отличались большой свободой мысли в исследовании религиозных вопросов, и, что еще важнее, крушение старого религиозного и политического порядка; содействовало и освобождению умозрения. Английский рационализм, эмпиризм, деизм конца XVII и первой половины XVIII в. тесно связаны с религиозным и политическим переворотом средины XVII в. Здесь же лежит источник общеевропейского просвещения XVIII в., ибо французские просветители дали мало нового, оригинального и больше популяризовали то, что нашли у англичан. Если английская революция была в состоянии оказать такое глубокое воздействие на судьбу разных европейских обществ, она в очень большой мере обязана этим левым радикальным течениям. Английская революция является примером торжествующей революции, она не остановилась на полдороге, как половинчатые революции XIX в., которые не шли дальше компромиссов между старым и новым порядком. Победная английская революция, подобно Великой французской революции 1789 г., явилась водоразделом в народной жизни; от нее приходится вести новую эру. Правда, она была менее решительна, чем французская, потому что связанные с нею общественные и экономические перемены в народной жизни были далеко не так глубоки. Зато ее последствия в религиозной и политической сфере были настолько глубоки, и вынесенные ею наверх идеи и стремления настолько живучи и плодотворны, что люди XX в. могут усмотреть в религиозных деятелях 40-х и 50-х годов XVII в. своих прямых и довольно близких предков.[1] В литературе встречается транскрипция Рупрехт.