Административный механизм. - Центральные учреждения. - Хаос. - Взяточничество. - Государственное хозяйство. - Налоговая политика. - Военное дело. - Флот. - Юстиция. - Судейская оппозиция.

Чтобы осуществлять свои очень широкие притязания, Стюарты нуждаются в сложном административном механизме. Унаследованные от Тюдоров административные учреждения остаются все в силе, отчасти расширяют свой персонал и работают даже энергичнее прежнего. Если при Тюдорах успехи абсолютизма подвергают опасности общее право, то при Стюартах колеблются также основы местной свободы. Сношения правительства с руководителями провинциальной жизни, с мировыми судьями становятся теснее, постояннее, и в них вкрадывается новая черта. Центральное правительство много больше прежнего склонно видеть в них подчиненные органы, отдавать им приказания, требовать с них строгого отчета. Естественно, что при Стюартах не только не исчезают, но даже крепнут те возникшие при Тюдорах учреждения, которые представляют попытку перенести бюрократическую организацию из центра в провинцию. Благодаря окраинным советам руки у правительства делаются длиннее и легче достают до четвертной сессии, до приходских старост и смотрителей. При Якове получают новую инструкцию и Северный и Уэльсский советы. В инструкции Северному совету одной из главных его функций объявляется надзор за мировыми, которых совет может подвергать штрафам и другим карам, а в важных случаях надо докладывать дело Тайному совету. Полномочия обоих советов определяются очень широко. Когда в 1631 г. президентом Северпого совета стал Уентворт (Wentworth), после своего разрыва с оппозицией, то он хлопочет о дальнейшем расширении прав совета, о предоставлении ему во всей широте той компетенции, которая принадлежала Звездной палате по отношению [143] ко всему государству. И в то же время члены совета - королевские люди, чиновники. Они назначаются и смещаются короной, получают жалованье и едят королевский хлеб, находятся в иерархическом подчинении у Тайного совета.

С большим усложнением правительственных задач елизаветинский состав главного центрального учреждения, Тайного совета, оказывается недостаточным. Еще в 1598 г. в Тайном совете было всего 12 членов. В 20-х и 30-х годах XVII в. число тайных советников простирается от 30 до 40. Дел набирается так много, что невозможно вершить все их в общем присутствии. Намечаются отделы и к началу революции получают довольно определенную организацию. Конечно, это не теперешние министерства. Некоторые тайные советники заседают одновременно в разных «комитетах» совета. И все-таки наблюдается несомненная специализация советской деятельности, особенно при Карле 1. С 1625 г. заметен тесный комитет по иностранным делам, всего из 5 - 6 человек, к которому впервые прилагают кличку junto[1], впоследствии столь популярную в английской политической истории. Есть комитет по делам торговли и промышленности, на заседаниях которого часто присутствует сам король. Есть комитет колониальный, артиллерийский, ирландский, шотландский. Когда в конце 30-х годов шотландские дела приобрели особую важность, образовался второй шотландский комитет, очень тесный. Таинственность его совещаний очень интриговала; его звали за секретность Cabinet council; кажется, к нему впервые прилагают это знаменитое название. «Кабинет» играл первую роль в критических событиях 1639 и 1640 гг. Он решил созвать парламент; в нем на заседании 5 мая 1640 г. Страффорд говорил о необходимости воспользоваться ирландской армией для обуздания крамолы, а Вен-отец, записал эти роковые слова. Роль комитетов вовсе не ограничивается подготовкой дел к общим собраниям, многие вопросы комитет уже решает самостоятельно.

Обозревая всю совокупность административных учреждений этого периода, некоторые историки (например, Кеннингам) с большой похвалой отзываются о стройной организации и планомерной, напряженной деятельности стюартовской монархии. К этой оценке нельзя присоединиться. В системе центральных учреждений нет единства. Некоторые учреждения [144] соперничают друг с другом и руководятся в своем соперничестве различными правовыми нормами. Общее право борется со справедливостью. Юристы, работающие в «Общих тяжбах» или «Королевской скамье», с большой неприязнью глядят на энергичную работу Звездной палаты, Палаты прошений, Высокой комиссии. Финансовое управление, правда, отличается большим единством, нежели при Тюдорах. Но государственному хозяйству все еще далеко до единства бюджета. Монополисты могут входить в непосредственные сношения с королем и уплачивать ему свои взятки-налоги помимо казначейства. Опекунские доходы короля, доходы с имущества сирот, поступающих под опеку короля, все еще выделены в особое управление. Наряду с коллегиальными присутствиями работает единоличный государственный секретарь, который ведет дипломатические сношения, заведует колониями, печется о торговле и промышленности. При Стюартах иногда уже есть два секретаря.

Можно было бы думать, что объединительной силой являлся Тайный совет и что он сглаживал противоречия системы, держал в своих руках все нити управления. Но и при Елизавете, и при Стюартах Тайный совет далеко не всегда руководил «высокой» политикой. Уже Елизавета имела привычку решать самые важные дела, «запершись сам-третий у постели», и только уведомляла совет о принятом решении. При Сомерсете и Бекингеме сходный порядок выразился еще резче. В Тайном совете заседают люди разнообразных взглядов, и если от этого не возникает очень большой разноголосицы, то только потому, что основные направления правительственной политики создаются не на пленарных заседаниях совета, а в очень тесном кругу наиболее близких советников. При Якове и Карле многие тайные советники знают о дипломатических переговорах короны или, по крайней мере, о подлинных целях королевской политики немногим больше «человека с улицы». Например, в 1634 г. Карл ведет двойную игру. Напоказ народу и совету он выставляет себя борцом за европейский протестантизм и в то же время тайком от народа и от совета ведет с главной католической державой, Испанией, переговоры о тесном наступательном союзе против главного протестантского государства, Нидерландов. В парламенте 1625 г. раздаются многочисленные жалобы на «монополизацию совета и власти» всесильным фаворитом. Даже мягкий критик правительства Рич выражает пожелание, чтобы война [145] не велась безответственными людьми и подвергалась всестороннему обсуждению в Тайном совете. К заседающему в палате члену военного совета Манселю обращаются с рядом запросов о том, что делается в военном совете. В конце концов Мансель не выдержал и заявил, что вот уже несколько месяцев он не был на заседаниях совета и что являться туда бесполезно, потому что совет все равно заставляют соглашаться с решениями Бекингема, хотя бы многие советники находили их бесполезными или даже пагубными для страны. А Яков даже не считает нужным скрывать от совета свою близость к фавориту, в интимных беседах с которым решаются важнейшие дела. По сообщению испанского посла, в 1617 г. король будто бы заявил совету бесцеремонно и кощунственно: «Я не бог и не ангел; я человек, как все. Вы можете быть уверены, что я люблю Бекингема больше, чем кого бы то ни было другого, больше, чем вас, собравшихся здесь. Я не вижу здесь недостатка: Христос делал то же самое. У него был свой Иоанн, а у меня есть свой Джордж». При таком положении советники, стоявшие близко к королю, позволяли себе относиться пренебрежительно к менее счастливым товарищам. Наместник Ирландии, знаменитый Уентворт, пишет в 1634 г. лорду-казначею об очень важных делах и не получает никакого ответа. Наместник жалуется архиепископу Лоду. Лод в негодовании сообщает королю о небрежности казначея. Но благоволивший к казначею король пропускает жалобу мимо ушей.

Многие высшие бюрократы смотрят на государственную службу как на источник обогащения. За некоторые должности они готовы заплатить королю большие суммы, ибо видят в такой покупке выгодное помещение капитала. В 1620 г. судья Монтегю предлагает короне 10 тыс. ф. ст. за вакантную должность лорда-казначея. Король требует вдвое больше, и судья дает, тем более, что за те же деньги он стал виконтом Мандевилем. За несколько лет перед тем давали 10 тыс. ф. ст. за место генерал-аттерни. А незадолго до созыва Долгого парламента корона чуть не с аукциона продает юристам видную должность «хранителя свитков» (Master of the rolls); ее получил sir Ch. Caesar, который дал 15 тыс. ф. Сановники той поры вовсе не совестятся брать такие подарки, которые в наши дни легко могут быть сочтены за взятку. Лица и учреждения, обращающиеся с ходатайством в правительственные учреждения, сплошь и рядом делают подарки в качестве благодарности за возможный или уже достигнутый успех. Нередко [146] подарки делаются совершенно открыто. В 1619 г. был заключен торговый договор с голландцами, представлявший большую важность для английской Ост-Индской компании. Компания публично дарит дорогую посуду заключившему договор дипломату Дигби. А другой дипломат Карльтон, участвовавший в переговорах, но не получивший подарка, также публично жалуется на скаредность компании, пожалевшей истратить несколько сот фунтов, чтобы отблагодарить своего благодетеля. Все знают о безгрешных доходах, и все относятся к ним благодушно. При Якове у лорда Манчестера спросили о доходах по его должности (лорд-казначей). Манчестер отвечал: «Несколько тысяч у того, кто хочет попасть в рай, вдвое больше у того, кто согласен пойти в чистилище, и никто не знает сколько у того, кто не боится очутиться в худшем месте». Обильным источником доходов были трактирщики. При Тюдорах разрешение на открытие виноторговли выдавалось мировыми. При Якове право выдавать разрешение передано трем комиссарам, которые не замедлили использовать свои полномочия. За деньги разрешение выдается самому подозрительному человеку. Трактирщик, несогласный на взятку, подвергается придирчивому судебному преследованию. В парламенте 1621 г. Кок жаловался, что жадные комиссары возбудили сутяжническое преследование более чем против 3 тыс. трактирщиков.

И несмотря на то, что общественное мнение вовсе не отличалось чрезмерной щепетильностью в суждениях о бюджете сановников, многие правительственные дельцы стяжали себе очень дурную репутацию. В 30-х годах при дворе королевы открыто говорят, что за 20 тыс. ф. можно купить весь Тайный совет, за исключением Лода. Судебные процессы взяточников и казнокрадов большого масштаба - довольно обычное явление при Якове и Карле. В памяти потомства всего яснее остался процесс Бэкона. Но его нельзя рассматривать изолированно, если мы хотим быть справедливы к философу. Дело Бэкона вовсе не худшее из взяточнических процессов предреволюционного периода. Оно, конечно, очень характерно, поскольку показывает, что в судейских кругах слагались те же правы, что и в среде стюартовских администраторов. Люди, имеющие надобность в лорде-канцлере, готовы «благодарить» его точно так же, как люди, имеющие надобность в казначействе, готовы благодарить лорда-казначея. Бэкон признался, что неоднократно брал подарки с лиц, обращавшихся в канцлерский [147] суд; он только уверял, что соглашался принимать подарок лишь после того, как составлял себе определенный взгляд на предмет спора, что приношение было не подкупом судьи, а благодарностью выигравшей стороны за правое решение, потребовавшее от судьи значительной работы. Характерно, что судьи Бэкона не отрицали за канцлером права принимать небольшие подарки по окончании дела; Бэкону ставили в вину, что он брал слишком большие подарки и брал их до окончания дела. И, несомненно, среди людей, дававших деньги канцлеру, некоторые хотели подкупить, а не поблагодарить: они наивно жалуются, что Бэкон подарок взял, а решил дело против них. По иронии судьбы, всего за два года до своего процесса Бэкону пришлось судить (1619 г.) одного крупного взяточника, лорда-казначея Сеффока и его жену, которая была много бесцеремоннее мужа. Защитник ссылался на постановление римско-византийского права, по которому судья может принимать xenia. Xenia может значить новогодний подарок, и Бэкон шутливо заметил, что новогодних подарков нельзя принимать круглый год. Но дело Сеффока было хуже бэконовского. Поборы лорда-казначея и его жены наносили прямой ущерб государственным интересам. На суде, между прочим, раскрылось, что ирландский казначей должен был давать взятку Сеффоку, чтобы получить с него деньги, необходимые для содержания королевской администрации в Ирландии.

Однако и дело Сеффока не самое плохое. Наиболее темные стороны режима обнаруживаются в одном процессе 1635 г., где был замешан недруг Элиота, Джеймс Багг. У одного простоватого джентльмена, А. Пелля, были большие претензии к казне, тысяч на шесть; но ему никак не удавалось получить своих денег. Багг вызвался быть посредником между ним и лордом-казначеем и выманил у одураченного Пелля 2500 ф. будто бы для передачи казначею; Пелль все-таки не получает своих денег и, потеряв терпение, обвиняет Багга в Звездной палате в том, что он не передал взятки казначею, а присвоил ее себе. Казначей Портланд умер, и пресмыкавшийся пред ним при жизни Багг заверяет, что он передал взятку по назначению. Быть может, еще характернее прения в палате. У Багга оказалось много защитников. Они находили, что придворный имеет полное право брать деньги за посредничество между просителем и сановником. Государственный секретарь Уиндбанк выступил с доктриной о безответственности высшей бюрократии. Нельзя давать ходу обвинениям против сановников: [148] такие обвинения сеют смуту и даже в случае своей справедливости приносят гораздо более вреда, чем пользы. За Багга высказалась половина судей, и он был осужден только голосом председателя. Но благоволивший к Баггу король воспретил приводить приговор в исполнение и подчеркнул свою солидарность с новыми притязаниями своей бюрократии.

Уже наличие подобных нравов в высших правительственных кругах мешало упорядочению государственного хозяйства. При взаимных столкновениях сановникам Карла случается бросать друг другу в лицо упреки в прямом казнокрадстве. В 1634 г. товарищи обвиняют лорда-казначея (Портланда) в Тайном совете в продаже казенных лесов по убыточно дешевой цене подставным людям, которые на деле простые агенты лорда-казначея.

Но и помимо свободного обращения правительственных дельцов с казенным сундуком были условия, мешавшие финансам прийти в устойчивое равновесие. Елизавета оставила государственное хозяйство в довольно запутанном состоянии. В свои последние годы она распродала много коронных земель, и все-таки Яков получил по наследству долг в 400 тыс. ф., который он в 3 года почти удваивает, а в 5 лет почти утраивает. Парламент редко дает субсидии двум первым Стюартам и дает их в старом размере, несмотря на обесценивание денег. Малой эластичностью отличается доход и с коронных земель. Правительство вынуждено искать новые источники дохода и ищет их в разнообразных направлениях. Продают пэрию, продают доходные должности, продают баронетство (в 1611 - 1614 гг. выручили 92 тыс. ф.), продают монополии. При Карле берут штраф с богатых людей, которые уклоняются от покупки рыцарского звания; в 1630-1631 гг. таких штрафов набрали 115 тыс. ф. Заводят государственные промышленные предприятия, например, разработку залежей квасцов. При отсутствии постоянных прямых податей косвенные налоги, особенно таможенные, приобретают для короны особенную важность; споры времени Якова о праве короны вводить таможенные пошлины составляют видную главу не только в конституционной, но и в финансовой истории страны. И когда в знаменитом «деле Бета» в 1606 г. судьи признали за короной право устанавливать новые пошлины, правительство поспешило использовать свое право и ввело новые пошлины, от которых рассчитывало получить около 70 тыс. ф. С ростом внешней торговли сильно растет и таможенный доход. «Большие пошлины» [149] в 1603 г. дали 85 тыс. ф., в 1617 г.- 140 тыс. ф. Таможенные доходы при Якове и Карле составляют больше половины «обыкновенного» дохода короны. В трудные минуты прибегают к патриотическим пожертвованиям (denevolences). Но кошельки раскрываются туго. В 1614 г. прием даяний устроен на широкую ногу: к патриотизму взывают лорды-лейтенанты, шерифы, мировые судьи, выездные судьи. И все-таки собрали немного, за два года около 65 тыс. ф., а в некоторых графствах подаются даже протесты против будто бы неконституционного сбора. Столь же неудачны оказались сходные сборы в 1620 и 1622 гг. В 1622 г. рассчитывали собрать 200 тыс. ф., собрали 88 тыс. ф. Когда финансовая нужда очень велика, приходится распродавать коронное имущество. В 1613 г. продают казенных лесов на 65 тыс. ф., в 1627 г. - казенных земель, а 143 тыс. ф., в 1626 г. распродают даже большое количество королевской посуды. Но, конечно, часто думают о займе, занимают у кого только возможно. Перехватывают у пэров; в 1614 г. взяли у лорда Гаррингтона 30 тыс. ф., но расплатиться не смогли и должны были отдать Гаррингтону патент на монопольную чеканку медной монеты. Обращаются к иностранным капиталистам, например, в 1626 г. просят денег в Амстердаме под залог коронных бриллиантов, но там не верят в то, что заложенные вещи будут выкуплены к сроку. Успешнее бывали обращения к денежным мешкам Лондона, хотя и там упираются и требуют обеспечения; например, в 1627 г. дали 120 тыс. ф. только под ренты с коронных земель. В 1626 и 1627 гг. прибегают к принудительному займу. Здесь уже можно видеть подготовку к взиманию чрезвычайных прямых налогов без согласия парламента. Денег требуют со всех плательщиков парламентской субсидии и по той раскладке, по которой уплачивалась субсидия. Заем собирают с большой энергией; но действия правительства вызвали сильное противодействие, повели к ряду громких процессов, волновавших общего, и только после большого напряжения правительству к июлю 1627 г. удалось выколотить из населения около 240 тыс. ф. Фиансовые эксперименты заканчиваются знаменитой попыткой ввести прямой налог в более откровенной форме корабельных денег. В 1634 г. корона собрала около 100 тыс. ф. с приморских графств. В 1635 г. корона впервые требует со всей территории на снаряжение флота около 200 тыс. ф. и предписывает местным властям произвести новую раскладку. В 1636 г. корона выступает с повторным требованием той же [150] суммы (около 200 тыс. ф. ). Налог из чрезвычайного угрожал стать постоянным. Заметная уже в 1634 г., усилившаяся в 1635 г., оппозиция в 1636 г. стала упорной и очень распространенной. Правительство одолело оппозицию. В знаменитом процессе Гемпдена большинство судей оказалось на стороне короны (конец 1637 - 1638 гг.), и правительство настойчиво собирает недоимку. Но очень скоро после своего торжества оно теряет почву под ногами и уже в 1639 г. требует всего одну треть прежнего оклада корабельных денег. И этот пониженный оклад поступает чрезвычайно туго. Правительство выпускает из своих рук налоговый щит еще до столкновения с Долгим парламентом.

Я думаю, что уже этот короткий перечень источников государственного дохода ясно говорит о беспорядочности хозяйства. Доходы подвержены большим и серьезным колебаниям. Наряду с обыкновенными доходами, в поступлении которых заметна большая правильность, есть доходы чрезвычайные, в движении которых господствует случай. В своем чрезвычайном бюджете правительство живет изо дня в день, from hand to mouth; по мере того как возникает неустранимая финансовая нужда, придумывает разнообразные и преходящие источники ее удовлетворения - созовет парламент и выпросит субсидию, соберет принудительный заем, устроит подписку, продаст, что только возможно продать. Но не это одно мешает соста­вить ясное представление о бюджете Якова и Карла. Доходы отдельных лет часто переплетаются друг с другом. Правительство сплошь и рядом прибегает к «антиципациям», старается реализовать свои будущие доходы для покрыта текущих расходов, закладывает или сдает на откуп свои земельные ренты или свои таможенные пошлины и после этого может получать их в сильно пониженном размере, отчего, конечно, исчезает правильность в обыкновенном бюджете. Сходные явления наблюдаются и в расходной половине бюджета. В годы войны расходы могут вздуться чуть не вдвое. Текущие поступления могут идти на уплату старых долгов. Государственный долг не консолидирован. Может быстро расти и быстро сокращаться. С 40 тыс. ф. в 1603 г. долг вырос до миллиона в 1608 г., сократился до 3000 тыс. ф. в 1610 г., поднялся до 700 тыс. ф. и 1617 г. и до 1200 тыс. ф. в 1635 г. Специалисты считают почти безнадежной задачей установление годовых бюджетов предреволюционного периода. Правительство, которое хотело так полновластно и всесторонне вмешиваться в народную [151] жизнь, не смогло установить надлежащего порядка в своем собственном хозяйстве и счетоводстве, не смогло добиться и равновесия между доходами и расходами. Корона часто переживает минуты острого безденежья и не один раз задерживает жалованье своих солдат, матросов, дипломатических агентов. Правительство тратит очень немного на «культурные» нужды. Чрезвычайные поступления уходят на военные операции, по большей части очень неудачные. В мирную пору тратят всего больше на содержание двора и усложняющегося бюрократического механизма. Едва ли у нас есть основания говорить о большой тяжести налогов при первых Стюартах. Беспорядочность финансов еще не доказывает разорительности податного тягла для народного хозяйства. Сильно колеблющийся по годам бюджет в среднем растет не очень быстро, особенно если принять во внимание общий подъем цен. Стюартовский режим пал не потому, что сопряженные с ним податные жертвы оказались непосильны для народного кармана и довели старну до экономического кризиса.

Как объяснить сравнительную дешевизну очень притязательного и властолюбивого абсолютистского порядка? Больше всего приходится указывать на две особенности английской жизни начала XVII в. Местное управление почти ничего не стоило казне. Центральное правительство стремится подчинить себе мэров, мировых, благотворительных смотрителей, но не желает платить им, оставляет в силе начало почетной, даровой службы. А потом государство тратит сравнительно немного на военное дело. Эпоха абсолютизма в английской истории не была расцветом милитаризма. Наоборот, со временем первых Стюартов связан большой упадок армии и флота. Военная оборона острова, как и при Тюдорах, лежала на милиции, всенародном ополчении. Но профессиональную подготовку получали не все взрослые мужчины, а только отобранные лордами-лейтенантами для выучки (trained bands). В год Армады подготовленных милиционеров насчитывалось около 130 тыс., в последние годы Якова - около 160 тыс. При Елизавете они были вооружены очень пестро и отчасти очень фхаично - копьями, топорами, луками, огнестрельным оружием двух родов. При Якове вооружение стало однообразнее и совершеннее: остались только мушкетеры и копейщики. Но толку из этого вышло мало, потому что милиционеры попрежнему получают очень жалкую подготовку. Их собирают только в летние месяцы. Раз в месяц на один день, но они [152] служат «больше Бахусу, чем Марсу», легко разбредаются но кабакам. В лучшем случае день уходит на осмотр оружия, военную гимнастику и маршировку. Стрелять почти совсем не учатся, очень часто потому, что нет пороха: местное население не считает нужным отпускать деньги на это дорогое удовольствие. Сколько-нибудь обученная милиция есть только в Лондоне; в 1614 г. ее насчитывали 6 тыс. В гражданскую войну она встала за парламент. Свои континентальные войны Яков и Карл ведут то с отрядами из добровольцев, то с отрядами из рекрутов (pressed men). Рекруты в значительной мере состоят из общественных подонков. Положение осталось таким, каким оно было при Елизавете, когда Рич пишет (в 1587 г.): «Когда у нас в Англии нужно собрать аримю, мы облегчаем тюрьмы от воров, освобождаем трактиры и кабаки от пропойц и безобразников, очищаем город и деревню от бродяг и мошенников». Эти подневольные воины и сами по себе плохо поддаются дисциплине, и за ними вдобавок плохо смотрят. В начале 1627 г. в Плимут явилось человек 500 рекрутов, и никто не знает, кому они назначены и на какие средства содержать их. До отправки за море рекрутов расквартировывают по побережным крестьянам. Но часто им не дают денег на продовольствие. Рекруты бродяжничают и воруют. В парламенте 1627 г. жалуются даже, что в Дорсете они бьют крестьян и насилуют женщин. И то правда, что за морем их ждет лютая доля. Их плохо учат стрелять. В 1625 г. командир экспедиции в Кадикс жалуется, что его солдаты попадали больше в своих, чем в неприятеля. Иногда им нечем стрелять. В ту же экспедицию значительная часть пуль не подходила к стволам. Солдат плохо одевают и кормят, еще хуже лечат. Смертность очень велика. В конце 1624 г. набрали 12 тыс. человек для службы в Германии. Четыре тысячи умерло до высадки на континенте. К апрелю 1625 г. осталось 2100, хотя отряд ни разу не был в бою. Немудрено, что люди разбегаются. В 1626 г. у англичан в Нидерландах стояли 4 полка, в которых числилось 6 тыс. человек. Когда их решили отправить на помощь датском королю, то нашли только 2500; даже некоторые офицеры проживали в Англии.

Жалкое состояние сухопутных военных сил не привело к национальному разгрому, ибо никто не покушался на национальную самостоятельность англичан. Но крушение абсолютизма во многом объясняется его неумением организовать военные силы страны. Две войны с собственными подданными, [153] с шотландцами (1639, 1640 гг.), были началом банкротства для всего режима. Оба раза король собрал не меньше людей, чем повстанцы: в первый раз тысяч 20, во второй - тысяч 25. Но оба раза это была беспорядочная толпа, а не дисциплинированная армия. В 1639 г. король послал на север десант - беспокоить шотландцев с тыла. Но из 5 тыс. только 500 умели держать ружье в руках. Командиру пришлось не идти на неприятеля, а высадить своих людей на безопасные островки и учить их стрельбе. В главной армии, где был король, плохи были люди, снаряды, провиант, фураж. Король без боя принял требования повстанцев. В королевской армии 1640 г. еще меньше дисциплины. Пригнанные с юга рекруты не раз бунтуют, даже убивают некоторых офицеров. Они никогда не бывали под артиллерийским огнем и при Ньюберне бежали очень скоро после того, как до них стали долетать пушечные снаряды шотландцев.

Армия была очень плоха и при Елизавете. Но тогда английский военный флот был самый сильный в Европе, хотя нам он кажется теперь маленьким до смешного. Английский флот, разбивший Армаду, состоял из 34 военных и 164 купеческих кораблей. Самое большое елизаветинское военное судно «Триумф» не имело и тысячи тонн. Но у других держав военный флот был еще слабее. Испания и Голландия строят чисто военные корабли только с конца XVI в. Зато в XVII в. морские силы Франции и Нидерландов растут быстро, а стюартовский флот идет скорее назад, чем вперед. В 1618 г. годных судов оказалось только 33; к концу царствования Якова численность флота лишь сравнялась с елизаветинской. А перед революцией, в 1641 г., Англия как морская держава была даже слабее, чем при Якове, ибо в увеличении морских сил отставала от соперниц. Морские экспедиции Карла очень неудачны. В эскадре, которая в 1625 г. отправилась в Кадикс, на 73 торговых корабля приходилось всего только 9 военных. Командиром назначили сухопутного офицера. Экипаж торговых кораблей оказался неопытный, недисциплинированный, трусливый; прятался за военные корабли, попадал в своих, прострелил свой адмиральский корабль. При Якове и Карле моряки не в силах охранять свои собственные берега. Дюнкирхенские и варварийские корсары часто хозяйничают в английских водах и находят себе гостеприимный приют в ирландских гаванях. Варварийцы крейсеруют у южных и юго-западных берегов, нередко высаживаются и увозят прибрежное население. [154] В 1628 г. в Алжире насчитали около 15 тыс. английских пленных. На варварийских кораблях встречаются командиры-европейцы, даже командиры-англичане, иногда переходящие В ислам. При Якове в большой славе были ренегаты Данскер (голландец) и Уорд (англичанин), пираты отчаянной дерзости. И в то самое время, как Карл требует, чтобы перед английским флагом склонялись все другие флаги на протяжении Ла-Манша и Немецкого моря, даже почтовым английским кораблям случается попадать в руки корсаров. В 1635 г. голландские рыбаки по обычаю ловили рыбу у восточных берегов Англии, не обращая никакого внимания на королевские запреты. На них напали корсары из Дюнкирхена и сожгли значительную часть лодок. Голландские военные корабли решили отомстить и загнали один дюнкирхенский корабль в английский порт Скарборо (Scarborough). Пули и ядра попадали в город и ранили нескольких горожан. Месяц спустя сходный бой произошел у английской гавани Близ (Blyth). Дюнкирхенцы спаслись на берегу. Голландцы не смутились, гоже высадились на берег и преследовали неприятеля в глубь страны, пока не догнали. Англичане ничего не могли поделать с таким грубым нарушением своего нейтралитета.

Слабость флота, конечно, находит себе частичное объяснение в сравнительно скромных размерах морского бюджета. При Якове флот поглощает в среднем не больше 50 тыс. ф.; при Карле расходы повышаются, но в мирные годы не доходят до 100 тыс. ф. Однако правительство получает за свои деньги много меньше того, что могло бы получить при правильной постановке хозяйства. Казнокрады свили себе прочное гнездо В морском ведомстве. Капитаны берут взятки с импортеров и провозят обложенный пошлиной товар на военных кораблях. При постройке новых судов быстро появляются крупные состояния и у строителей и у заправил морского ведомства. При Якове епископ Гудман как-то попал на верфь в Чатаме (Chatham) и удивился, отчего возле верфи столько хороших домов. Приятель разъяснил, что дома построены из щепы и опилок, которые шли в пользу чиновников. Большое новое судно и тогда было золотым дном. В 1608 - 1610 гг. с торжественностью строили огромного, по-тогдашнему, «Королевского Принца», н 1200 тонн. Получение заказа на него было предметом больших интриг при дворе. На постройку приезжали любоваться иностранцы, двор. Корабль обошелся в 20 тыс. ф. без артиллерии. А когда его спустили, то очень скоро оказалось, что [155] он годится больше для парадов и выстроен из гнилого леса. При Карле в морских войнах не раз обнаруживается, что корабли текут, что не хватает снастей и артиллерийских снарядов. Всего больше страдают от таких порядков матросы. Им не сладко жилось и при Елизавете. Их кормят солониной и соленой рыбой, им не дают постели (гамаки только с 1597 г.), раненых и больных часто бросают на произвол судьбы. Даже в год Армады адмиралы Дрейк и Гокинс должны были за свой счет лечить моряков, спасавших родину, в то время как королева для своего двора на одни гасконские вина истратила 12 тыс. ф. в один год. При Стюартах матросу стало скорее хуже, чем лучше. В 1628 г. адмиралу Бекингему за казенный счет покупают карты, кости, дорогие закуски, восточные ковры, а матросов кормят тухлой провизией и оставляют без медицинской помощи. Экипажи пополняются принудительным набором, от которого уклоняются. Элиот рассказывает, как в 1623 г. на юго-западном побережье прошел слух о наборе и как почти все рыбаки скрылись во внутренних графствах либо уплыли в Ньюфаундленд. Матросам обещают жалованье, но выплачивают его очень неаккуратно и не наличными деньгами, а обязательствами казначейства, которые принимаются в лавках только со значительной скидкой. Матросские семьи, у которых силой взяли кормильца, нередко голодают. В 1627 г. матросы в Плимуте тайком продавали солдатский порох, чтобы купить себе хлеба. Из жалоб по начальству выходит мало толку. В протоколах лордов адмиралтейства за октябрь 1629 г. есть запись: «Доложены петиции бедных матросов, поданные шесть месяцев тому назад и еще никем не прочитанные». Немудрено, что, несмотря на суровость морского уголовного кодекса, матросы подчас громко протестуют. В августе 1626 г. толпа не получающих жалованье матросов идет из Портсмута к Лондону; они встречают по дороге карету генерал-адмирала Бекингема и останавливают ее с жалобами и угрозами; Бекингем с трудом уехал от них. Во время войны матросы нередко дезертируют, иногда большими группами. В испанскую экспедицию 1625 г. два транспорта в 300 человек объявили себя пиратами. Во французскую экспедицию 1627 г. дезертирует весь экипаж с «Эшюренс» («Assurance»). Вообще матросы настроены враждебно к королевскому правительству, и когда наступила борьба между короной и парламентом, симпатии большинства матросов оказались на стороне парламента. [156] Бывали случаи, что они высаживали на берег офицеров-роялистов и отдавали свое судно в распоряжение парламента. В решительную минуту у короны мало военной силы, и парламент находится в более благоприятном положении, ибо он располагает лондонской милицией и флотом.

Широкие притязания Стюартов не опирались на внушительные военные силы; вплоть до революции английский абсолютизм сохранил штатский, гражданский характер. Правительство настаивает на правомерности своих требований и старается привлечь судей на свою сторону, даже когда оно до крайности расширяет представление о прерогативе. Серьезная опасность, угрожавшая общему праву при Тюдорах, миновала. При Стюартах уже нет речи об устарелости и варварстве общего права, о желательности перехода к более разумной системе права, и августейший политический теоретик Яков не раз заявляет о своем уважении к историческим судебным порядкам. Это не значит, конечно, что юристы общего права стали полными хозяевами судебного мира. Суды справедливости - Канцелярия, Звездная палата, Палата прошений - остались и конкурировали со старыми судами. В 30-х годах деятельность судов, находившихся в тесной связи с Тайным советом, возбудила большое недовольство. Победа парламента быстро привела к уничтожению судов, возникших при Тюдорах в связи с ростом абсолютистских, притязаний. Один статут 1641 г. отнимает у Тайного совета всякую судебную власть; вследствие этого исчезают Звездная палата, Уэльсский совет, Северный совет, курия Ланкастерского герцогства и Честерского палатината; Палата прошений не упоминается прямо в статуте (17 г. с. 10 Карла I), но она связана с советом не менее других судов и падает вместе с ними. Одновременно (17 г. с. 11 Карла I) уничтожается и Высокая комиссия, и у церковных судей отнимается право налагать нецерковные кары за церковные преступления и проступки. Парламент заявляет, что деятельность Высокой комиссии привела к нестерпимым стеснениям для подданных. Еще резче отзывы о Звездной палате. Палата превысила свои статутарные полномочия, выносила приговоры суровее, чем полагается по закону, преследовала деяния, не подлежащие каре по закону; она была не только несносным бременем для населения, но и зловредным орудием произвола, средством насаждения в свободной  Англии деспотического управления. [157]

Репутация политического трибунала с абсолютистскими тенденциями прочно закрепилась за Звездной палатой в представлении потомства. В ней есть доля истины. Особенно при Карле в палате разбирается ряд политических процессов, в которых тайные советники выносят суровые приговоры своим политическим врагам. Сам состав палаты делал ее удобным оружием политического устрашения. Она почти совпадает с Тайным советом. Тайные советники все суть ее члены по должности еще при Елизавете: два главных судьи (скамьи и тяжб) теряются в толпе сановных администраторов, а права других судей и пэров на участие в работе палаты остаются не вполне ясными. Палата была мало стеснена и в назначении кар: она не могла присуждать к смертной казни и тяжелым увечьям, но в остальном была свободна. И она широко пользуется свободой. Всего более поражают размеры налагаемых ею штрафов. Людей видного положения заставляют платить 10, 20, 30 тысяч; даже бедных людей приговаривают к уплате 5 - 10 тысяч. Конечно, было бы нелепо ждать действительной уплаты таких чудовищных сумм, хотя изредка они взыскивались с очень богатых людей; например, лорд Норземберленд выплатил 11 тыс. ф. по приговору Высокой комиссии, некто Алингтон - 10 тыс. ф. за женитьбу на племяннице. Приговором хотели напугать осужденного, поставить его в полную зависимость от королевской милости. В Звездной палате судят, по-видимому, ненормального человека Саведжа, рассказывавшего всем, как Фельтон приглашал его принять участие в убийстве фаворита Бекингема (1629 г.); пытаются судить вождей парламентской оппозиции за их поведение в сессию 1629 г.; судят купца Чамберса за смелые слова о правительственных притеснениях, чинимых английским купцам (1629 г.). Еще больше недовольства возбуждали процессы, имевшие не только политический, но и религиозный характер. В Звездной палате судят сользберийского судью Шерфильда за то, что он разбил расписное стекло в своей приходской церкви. Звездная палата делит с Высокой комиссией надзор за печатью и потому рассматривает ряд литературных дел, судит и приговаривает к жестоким карами за антиепископальные памфлеты Лейтона в 1630 г., а в 1637 г. одновременно троих - адвоката Принна, проповедника Бертона, врача Бастуика - и вскоре после них юношу Лильберна по подозрению в том, что он печатал в Голландии пуританские памфлеты. Но даже при Карле политические процессы составляют очень небольшую часть дел, проходивших [158] через Звездную палату. Когда Бэкон при Якове хочет очертить компетенцию палаты, он указывает на насилия, обманы и покушения; Бэкон особенно отмечает возложенную на палату задачу карать влиятельных насильников и охранять слабых. Как и при Тюдорах, палата решает очень много общеуголовных дел. По выражению Бэкона, если у канцелярии есть преторская власть в области справедливости, то у Звездной палаты есть цензорская власть по отношению к преступлениям, не влекущим за собой смертной казни; а Палата прошений занимает по отношению к гражданским спорам такое же положение, какое принадлежит Звездной палате в области уголовной юстиции. Именно эта будничная работа палаты по неполитическим или не чисто политическим делам, расширявшая сферу письменного бюрократического процесса и норм справедливости, и составляет характерную черту английского абсолютистского режима.

При Генрихе VIII непомерный рост «справедливой» юстиции возбудил сильную тревогу в юристах общего права, перед которыми стал носиться грозный призрак рецепции. Вскоре после смерти Генриха VIII выясняется, что правительство не хочет и не может порвать со старым судебным порядком. Юристы общего права успокаиваются, снова начинают писать отчеты о своей судебной практике, а в конце XVI в. даже переходят в наступление. Они заявляют, что неприятная им Палата прошений есть суд новый, что всякий новый суд может быть создан только парламентским актом и что не существует акта, которым была бы создана Палата прошений. При Якове о том же говорят даже ответчики, против которых вчиняются иски в палате. И персоналу последней приходится думать не столько о новых захватах, сколько об обороне, о том, чтобы отстоять свое право на существование. При Якове законники общего права становятся еще смелее. В 1607 г. один провинциальный (Норичский) епархиальный суд привлекает к ответу некоего Ладда за посещение неразрешенного религиозного собрания и за отказ давать показания сажает его в тюрьму. Его защитник Фуллер подает жалобу в суд общего права и заявляет, что Высокая комиссия не может никого сажать в тюрьму. Суд не идет так далеко, но настаивает на том, что юрисдикция Высокой комиссии ограничивается делами о ереси и расколе и что суд общего права может каждый раз вытребовать дело к себе, чтобы убедиться, что дело входит в компетенцию церковного трибунала. Высокая комиссия сажает в тюрьму дерзкого [159] адвоката. Фуллер шлет в Королевскую скамью просьбу о Habeas corpus, и скамья приказывает выпустить Фуллера. В 1611 г. с такой же просьбой обращается один муж, Чанси (sir W. Chancey), засаженный за прелюбодеяние и жестокое обращение с женой. Суд общего права заявляет, что комиссия не может арестовать за прелюбодеяние, и предписывает выпустить просителя. В дело вмешивается король. Думая смягчить судей общего права, он назначает их в Высокую комиссию. Судьи являются в заседание и в ответ на предложение архиепископа приступить к суду над еретиками, с главным судьей Коком во главе, демонстративно уходят из зала. Скоро, однако, сами судьи общего права очутились в том положении, в какое они хотели поставить Высокую комиссию. К ним юридический советник короны, генерал-аттерни Бэкон, предъявляет требование не разбирать дел, в которых замешаны интересы короны, пока дело не будет доложено канцлеру и от него не получит разрешения на разбор (1611 г.). Указ канцлера о приостановке процесса зовется De поп procedendo rege inconsulto.

В ответ судьи общего права, опять-таки с Коком во главе, сделав очень спорную ссылку на один акт XIV в. (27 г. Эдуарда III), направленный против папской юрисдикции, запрещают канцлеру пересматривать дела, уже решенные в суде общего права. И в то же самое время судьи с полной готовностью пересматривают дела, решенные в областном суде справедливости, в Северном совете, посылают в совет запреты приводить в исполнение состоявшееся там решение. Пример судей придает смелости и простым смертным. В 1629 г. Звездная палата привлекла к ответу купца Чамберса за отказ уплатить неустановленные парламентом пошлины и за дерзкие речи о правительственных беззакониях. Его приговаривают к высокому штрафу и тюремному заключению впредь до раскаяния. Вместо раскаяния Чамберс возбуждает в суде казначейства иск против чиновников казначейства, наложивших запрет на его товар, и обвиняет Звездную палату в превышении полномочий, установленных для нее учредительным статутом. Обвинения, которые выставлены против новой королевской юстиции в уничтожавших ее статутах 1641 г., были сформулированы задолго до революции.

Если Стюарты примирились с общим правом, это случилось в значительной мере потому, что они мечтали сделать его орудием прерогативы. Общее право не подвергается ожесточенным [160] нападкам, но серьезная опасность грозит политической независимости судей общего права. Несменяемости судей не было в Англии и до Стюартов. Судьи всегда получают патент не «пока будут хорошо вести себя», а «пока будет угодно королю» (durante beneplacito). Только «славная революция» привела к несменяемости. По акту о престолонаследии 1701 г. (Act of Settlement) судьи остаются в должности, «пока будут хорошо вести себя» (quamdiu bene se gesserint) и могут быть смещены короной лишь по представлению обеих палат. Но даже при Тюдорах судьи очень редко получают отставку из-за политических соображений. При Якове и Карле политические отставки учащаются и поражают как раз самых видных представителей судейского мира. В 1626 г. судьи отказываются признать законным принудительный заем. Король зовет главного судью Королевской скамьи Кру и пробует уломать его. Кру упорствует. Он получает отставку. В 1629 г. король боится оппозиции в вопросе о таможенных пошлинах со стороны главного барона (главный судья казначейства) Уольтера. Его нельзя сместить без скандала, потому что бароны казначейства получают патент, «пока будут хорошо вести себя». Уольтеру запрещают исполнять судейские обязанности. В 1634 г. без всякого объяснения смещают главного судью общих тяжб Гиса (Heath). И судебная карьера знаменитого юриста XVII в. Кока закончилась опалой. Раздраженный упорной оппозицией главного судьи Королевской скамьи, король в 1616 г. отставляет его и оскорбляет. Кок гордился своими судебными отчетами (reports), которые уже тогда имели большой авторитет. Коку велено употребить досуг на исправление ошибок в своих отчетах и представить поправки на королевское усмотрение.

Правительство желает покорных судей, правительство хочет использовать их для своих административных нужд. На выездных сессиях королевские юристы должны контролировать мировых и доставлять в центр отчеты о деятельности местного управления. И в центре они должны предоставлять в распоряжение правительства все свои юридические знания и в спорных случаях должны подтверждать правомерность правительственных требований всей силой своего авторитета, ибо от них ждут выгодного короне ответа, им даже подсказывают ответ. Граница между судьей и администратором не может быть ясна там, где всякий тайный советник был членом Звездной палаты; в судьях видели не только хранителей правопорядка, [161] но и верных слуг короны. К судьям обращаются при всяком серьезном затруднении. В 1606 г. их спрашивают о возможности вводить таможенные пошлины во имя прерогативы, о том, можно ли королевской прокламацией запретить в Лондоне строить новые дома, в 1616 г.- о праве короля жаловать церковные бенефиции. В 1628 г., перед тем как, скрепя сердце, подписать «Петицию о праве», Карл спрашивает судей о возможности обходить петицию и очень радуется их утвердительному ответу. Прежде, чем начать преследование против вождей оппозиции в парламенте 1628 - 1629 гг., собирают судей и хотят придумать с их помощью удобную юридическую обстановку для будущего процесса. В 1635 г. у каждого судьи требуют письменного мнения о правомерности корабельного сбора. Взимание последнего встретилось с сопротивлением. В 1637 г. король снова спрашивает судей и велит распространять по всей стране их благоприятный правительству ответ как орудие политической борьбы.

Правительство преследовало в данном случае невыполнимую задачу. Оно хотело опереться на авторитет суда; оно подрывало этот авторитет тем самым, что хотело обратить судей в своих послушных слуг. Население теряло веру в беспристрастие людей, которым грозила отставка за всякое решительное проявление политической самостоятельности, которых ждало служебное повышение за приспособление к поворотам правительственной политики. И когда правительство достигло своей цели, когда оно добилось от судей энергичного содействия своим видам, то оказалось, что судейская помощь утратила большую часть своей цены именно потому, что суд стал слишком близким к правительству.

Эта покорность судей была достигнута вовсе не сразу. Не все юристы соглашались на роль пособников короны и апологетов прерогативы. Судейская оппозиция занимает много места в истории предреволюционного периода и тесно связана с именем Кока. Кок и родственные ему по духу законники вовсе не хотели довольствоваться смиренной ролью, которую им хотели отвести насадители абсолютизма. Даже Кок не отказывается давать юридические советы короне; но, по его мнению, судей нельзя призывать поодиночке на тайную исповедь; свое мнение они должны высказывать от имени всей корпорации. Он полон честолюбивых притязаний; он держится самого высокого мнения о своей науке и своем искусстве. В общем праве нужно искать разрешение всех трудностей политического [162] положения. Знаток юридических древностей может распутать все споры между парламентом и прерогативой, короной и народом. Судьи - хранители исконных вольностей - естественные посредники между монархом и подданными. В 1614 г. пэры просят у судей юридического совета по вопросу о праве короны вводить таможенные пошлины. Кок от имени судей гордо отказывается давать советы одной из спорящих сторон, ибо на судьях лежит гораздо более высокая задача - именем общего права решать столкновения между королем и народом, правительством и народными представителями. В 1607 г., обороняя в деле Фуллера компетенцию церковных трибуналов, архиепископ Банкрофт пробует осадить судей общего права и в присутствии короля напоминает им, что они - слуги короны, что монарх может по своему усмотрению расширять и суживать их компетенцию. Не смущаясь присутствием короля, Кок резко заявляет, что король не может сделать ничего подобного. Яков вмешивается в спор: право опирается на разум, а разумом наделены не одни судьи. Кок не унимается. Действительно, бог наделил его величество великим разумом, но общее право опирается не на естественный, а на искусственный разум, который приобретается долгой наукой и практикой; сам король должен питать почтение к праву, которое обеспечивает короне мир и безопасность. Яков вспылил и назвал речи Кока изменой, ибо они ставят право выше короля. А Кок еще раз подтверждает, ссылаясь на Брактона, что король выше людей, но ниже бога права. В 1610 г. государственный секретарь запрашивает Кока о праве короны воспрещать прокламацией действия, не запрещенные общим правом. Кок отказывается высказывать личное мнение. А четыре судьи заявляют, что прокламация не может сделать преступным того, что не есть преступление по общему праву, и что пределы прерогативы точно установлены правом страны. В 1614 г. при обыске у одного провинциального священника Пичама (Peacham) нашли написанную проповедь с очень резкими отзывами о короле. Проповедь не была произнесена, но правительству хотелось примерно наказать священника. Тайный совет запрашивает судей о возможности возбудить обвинение в государственной измене. Кок считает обвинение невозможным. Она не была бы изменой, даже если бы была произнесена: простое указание на неспособность короля еще не есть измена. [163]

Судейская оппозиция не остается в стенах суда. Слухи о сопротивлении судей правительственным притязаниям распространяются в обществе и поддерживают оппозиционное настроение. В 1626 г. в Лондоне очень скоро узнали о том, что судьи признали незаконным принудительный заем. Ряд пэров отказывается давать деньги короне. Ссылаясь на авторитет судей, и в провинции многие берут назад свою подписку. Упрямый Кок приобрел большую популярность среди молодежи, изучавшей право в лондонских подворьях. У него вовсе нет личного обаяния; и все-таки судьи, адвокаты, клерки плачут, когда его переводят из суда Общих тяжб в Королевскую скамью. Профессиональная судейская оппозиция легко переносится в парламент. Выдающиеся таланты в парламентах Якова и Карла почти всегда юристы. Да и вся парламентская оппозиция первых трех десятилетии XVII в. запечатлена законничеством, почти суеверным преклонением перед общим правом. В борьбе с короной за политическую свободу люди взывают к старым архивным документам, к конституции XIII и XIV вв. Выгнанный из суда Кок переходит в палату общин и чувствует себя там почти так же хорошо, как и в судейском кресле. Коммонеры прислушиваются к его историческим справкам почти с таким же вниманием, как завсегдатаи Общих тяжб и Королевской скамьи.

При оценке тогдашнего политического положения нельзя забывать о судейской оппозиции. Но не надо ее переоценивать. В судейских кругах никогда не было единства настроений. Рядом с Коком стоит Бэкон. Рядом с бесстрашными борцами среди парламентских юристов есть политические трусы. Иельвертон (Yelverton) робеет перед изъявлением монаршего гнева, признается уже в 1604 г., что «приказ государя - точно удар грома, государев призыв к лояльности - точно рычание льва». В присутствии монарха связывается язык, сгибаются колени даже у самых смелых фрондеров из этой среды. В 1616 г. произошло резкое столкновение между судьями и короной по знаменитому делу «commendams». Король дал раболепному епископу личфильдскому доходный бенефиций «in commendam». Двое подданных оспаривают у короля право назначать на данный бенефиций и вообще право давать бенефиций «in commendam». Король приказывает судьям не рассматривать дела, пока они не выслушают его мнения. Судьи отвечают, что по долгу присяги они не могут тянуть дела и руководствоваться королевской волей при его решении. Король [164] требует судей к себе и сердито разъясняет, что он настаивает на отсрочке не как король, а как сторона в процессе. Все двенадцать судей падают на колени и просят прощения за ошибку. Только Кок внес известные оговорки в свою повинную и пострадал за упорство.

Голос законника, предостерегающий корону против попрания основ права, смолкает как раз тогда, когда становится особенно нужным, в пору беспарламентского правления, когда перестают созываться народные представители. И судьи не просто молчат. Они говорят, своими мнениями и решениями набрасывают покрывало законности на самые спорные деяния и притязания правительства. Еще в 1627 г. они отказываются выпустить на поруки «пятерых рыцарей», арестованных за отказ подписаться на принудительный заем. В 1634 г. оправдывают сутяжнические и несправедливые притязания короны на расширение площади заповедного леса. В 1635 г. заявляют, что только король может судить о присутствии национальной военной опасности и при наличии последней может возложить финансовую тягость обложения на все население, т.е. оправдывают корабельные деньги. Населению приходится отстаивать свои конституционные права против своих судей. Между прочим, один смелый купец и бестрепетный поклонник свободы пытался влить мужество в эти робкие души, вернуть их на верную дорогу. Тот самый купец Чамберс, который в 1628 - 1629 гг. отказался платить не утвержденные парламентом пошлины и обвинил Звездную палату в превышении своих полномочий, не напуганный тюрьмой и штрафами, в 1636 г. отказывается платить корабельные деньги и возбуждает вопрос о правомерности налога в суде Королевской скамьи. Запуганная Фемида призналась в своем позорном бессилии и назвала себя служанкой силы. Судья Беркли сказал, что «одно дело - господство права (rule of law), и другое - государственный интерес (rule of government); есть вещи, которых нельзя делать во имя права, но которые нужно делать во имя государственного интереса». Королевская скамья даже отказалась рассматривать иск Чамберса, видя в нем грубое нарушение государственного интереса. А всего четыре года спустя собрался Долгий парламент, который ниспроверг эту отрицавшую право государственность и показал зрячим, что наиболее важный государственный интерес может состоять как раз в господстве права.

[1] Клика, политическая фракция, тайный союз (англ).